З. В. Сикевич
Книга антрополога М. Бэнкса, посвященная феномену этничности, начинается словами весьма примечательными для наших дальнейших рассуждений: "На протяжении многих лет "этничность" является ключевым понятием социологии и антропологии, но тем не менее по-прежнему представляется неясным его значение, применение и соотношение с другими понятиями" [1]. С этим трудно не согласиться, потому что практически любой исследователь, касающийся этого феномена, пытается дать собственную интерпретацию этничности. Не избежал этого соблазна и автор этой статьи, в которой этничность рассматривается в контексте соотношения с социальными процессами и структурами.
Каким образом проявляется этнический фактор в современных условиях? Возможно, действительно, как полагает ряд зарубежных ученых, в частности, М. Хайслер [2], в "эпоху постнационализма" она, этничность, трансформировалась в иные - социальные, психологические, политические и экономические феномены и приобрела "радикально измененные значения" или, попросту говоря, исчезла, а жизнь частного человека обусловлена прежде всего внеэтническими характеристиками социального бытия (уровнем образования, родом занятий, доходом и т.п.), законами, институтами и конкретной политикой.
Однако если приложить эту теорию даже исключительно к западному обществу, как и делает М. Хайслер, а страны Восточной и Юго-Восточной Европы "отодвинуть" в эпоху национализма, можно увидеть, что этничность будто бы не разделяет людей, за исключением некоторых аспектов их жизни [2, p. 33]. Что же касается чувственного "самоопределения через принадлежность", то оно, якобы, присуще лишь доиндустриальным обществам. Таким образом, придется причислить к этой стадии социального развития все постсоветские государства, включая Российскую Федерацию, а также распавшиеся во многом по "этническим мотивам" Югославию и Чехословакию, которые вряд ли правомерно по темпам развития уподоблять западному обществу первой половины Х1Х в. Если следовать классификации М. Хайслера, "доиндустриальными" оказываются Канада с проблемой франкоязычного Квебека, Великобритания с нарастающей в части Соединенного Королевства шотландской самоидентификацией и многие другие страны, давно уже находящиеся в постиндустриальном периоде своего развития. Отсюда следует вывод, который нельзя не учитывать при любых рассуждениях об этом феномене: этничность никогда полностью не исчезает и при определенных обстоятельствах может быть востребована на любой стадии исторического развития общества.
Не вызывает сомнения, что этничность - это групповая характеристика, которая обнаруживается в сравнении "нас" с "не-нами". При этом границы группового членства этничности первоначально проходят по антропологическим признакам самоидентификации людей, имеющих общие родовые корни, которые уходят в историческую почву биогенетического и биосоциального единства. Особые генотипические и фенотипические черты, но особенно историческая родина, которая характеризуется географической экологией местности - все это отличает "нас" от "не-нас" в этническом отношении.
Для русских - это "родная сторонка", не случайно однокоренная с понятиями "пространство" и "страна". Своей емкой метафорой: "Русская душа ушиблена ширью" [3] Н. Бердяев обратил внимание на влияние природы, ландшафта, в котором формировалась этничность, на социальные характеристики национального самосознания.
В постиндустриальном обществе все эти признаки, вбираемые русским символом "почва", присутствуют уже в неотчетливом, размытом состоянии, оседая в письменном и песенном фольклоре, в былинах и сказаниях, однако именно они в период актуализации этничности изымаются из культурного контекста, идеологизируются, составляя основу групповой солидарности.
Этничность не существует вне сравнения и вне коммуникации, только в ходе взаимодействия с иной этнической группой она может проявить свою особость, "индивидуальность". Это основное проявление этничности, так как могут трансформироваться и культурные, и организационные характеристики группы, неизменной остается лишь дихотомия между членами данной общности (то есть "нами") и членами других общностей (то есть "не-нами").
Именно поэтому может сохраниться этническая идентичность даже без единого языка, территории, устойчивых признаков единой культуры как, например, у цыган. Но пока цыгане осознают свою особость, сравнивая себя с представителями других народов, сомневаться в наличии цыганской идентичности было бы абсурдно.
Однако как только это сравнение перерастает в оценочное противопоставление, этничность приобретает патологические формы этноцентризма и ксенофобии как агрессивной формы неприятия "не-нас".
Этничность - идентификационная категория и на индивидуально-личностном уровне выступает в качестве особой формы "Я"-концепции [4, с. 176-206]. Степень выраженности этнического "я" зависит от того, как человек определяет самого себя. В структуре личностной определенности, и прежде всего в матрице социальной идентификации, этническая принадлежность, судя по данным наших исследований, занимает существенное, хотя и непостоянное место (эффект "ситуативной" этничности).
В кризисной, нестабильной ситуации значимость этнического "Я" существенно повышается, а в период социальной устойчивости как бы "замирает", уступая свое место сугубо социальным характеристикам. Кроме того замечено, что в "Я"-образе членов этнодисперсных групп "вес" этнического "Я" заметно выше, чем у представителей титульного народа.
Доминантность этнического "Я" неизбежно приводит к конфликту (или, напротив, может быть спровоцирована конфликтной ситуацией) - в любом случае она препятствует эмпатической солидарности на межэтническом и внеэтническом уровне и акцентуируется в ущерб социо-профессиональной, генерационной, политической или иной идентичности. Это чаще всего происходит в том случае, когда этническая группа склонна воспринимать себя как жертву различного рода притязаний со стороны иных этнических групп - более сильных или успешных, то есть в случае актуализации этнических неравенств в массовом сознании. Именно поэтому, кстати, этническое "Я" значительно мощнее выражено у русских в балтийских государствах и в Средней Азии, чем в России, где они находятся в положении не только титульного, но и численно преобладающего народа. На уровне группы этническое "Я" переходит в образ "Мы" [5, с. 73-118], то есть принимает характер групповой идентичности и, одновременно, групповой солидарности, причем последняя выступает в качестве атрибута идентификационной характеристики. Этническая идентичность различна при внутригрупповой и межгрупповой (то есть межэтнической) коммуникации. В первом случае действует установка "я среди своих, таких же как я" и этническая самоидентификация как бы приглушается, во втором - "я среди чужих, других чем я" и значимость этнического "Я" естественным образом возрастает. Поэтому в иноэтнической среде поведение человека, с одной стороны, может приобрести демонстрационный характер ("желание показать себя"), с другой же - может строиться сообразно экспектациям членов иных этнических групп (эффект поведенческой "мимикрии"). Таким образом, речь идет об идентичности "для себя" и идентичности "для других", которые могут существенным образом различаться. Этничность представляет собой культурную или символическую категорию. Современное общество состоит из множества социальных миров - культурных областей, границы которых определяются не территорией или государством, не формальным членством в группе, а пределами эффективных коммуникаций. По мере социального развития общество становится все более структурированным, усугубляется социальная дифференциация, различия начинают преобладать над подобием и в этих условиях объединяющим культуру началом служит совместная символическая среда. Понятная всем и общепринятая система символов, выступая ценностно-нормативным регулятором поведения, способствует культурной консолидации в пределах данной этнической группы, причем этнокультурное символическое "поле" как бы предшествует другим символическим "полям", приобретенным посредством вхождения в различные статусные и формальные группы. Однако следует отметить, что "разорванность" символической среды при сохранении иных модальных атрибутов еще не приводит к утрате этничности. Усвоение системы общих "значений" начинается с младенчества, в ходе первичной социализации, поэтому она может быть обозначена как базовая символическая среда. Вместе с тем этничность является эмоционально-чувственной категорией; этничность переживается, причем это переживание может быть совершенно иррациональным в духе "коллективного бессознательного" [6, с. 97-135]. Не случайно говорят именно о чувстве патриотизма или чувстве национального достоинства. Конечно, тот же патриотизм "конструируется" социально, однако, образно говоря, это "конструкция чувства", а не рационального отношения к своему отечеству и народу. Таким образом, на индивидуально-личностном уровне - это особая форма чувственной самоидентификации, выражающаяся в "привязанности" к определенной группе членства, отличающейся от других подобных групп.
В отличие от социальных ролей, статусов и престижа этничность значительно меньше соотносится с динамикой социальных отношений и институтов, с состоянием общества в целом. И в этом смысле этничность наиболее константная категория идентичности.
Вместе с тем интенсивность ее переживания не является неизменной: она возрастает или ослабевает под воздействием внешних социальных условий. Ослабевает, когда значимость этнических неравенств снижается в случае акцентуации идеологической, профессиональной или иной солидарности. Возрастает при обострении межэтнической борьбы за власть, привилегии и престиж, то есть в ситуации социальных изменений, когда идентичность на основе общих "корней" и общеразделяемой культурной символики становится единственной константой, противодействующей социопатии и фрустрации.