3. Тема "ворот из Европы - в Азию" означает, что Екатеринбург был некой европейской витриной в Азии, не случайно многие путешественники и писатели, например В. Гумбольдт или Б. Пастернак, отмечали европейский вид города. Но тема ворот маркирует не только различие между частями света, но и цивилизационный рубеж: Средний Урал - это еще и своего рода "звездные врата" из одного отграниченного смыслового пространства в другое, зона превращения вчерашних крестьян и люмпенов в промышленных рабочих, место социокультурного производства городских жителей. Следует заметить, что экономическая роль городов не была всегда и не остается навечно связанной с индустриальным производством: в пред- и постиндустриальных обществах эта функция вовсе не является доминирующей, уступает место финансовой, научно-исследовательской, образовательной, сервисной деятельности.
Если города и горы в равнинном ландшафте (Владимир Каганский) являются нарушением его постепенности в стране избыточного пространства, то горный город - город "в квадрате", горный перевал "в кубе". Екатеринбург представляет собой "закономерное нарушение монотонности среды, сгусток дифференциации и контрастов", является искусственно воздвигнутым пределом на пределе естественном. Как плотина на естественном течении маловодной горной реки, он - место разрыва естественного положения аграрного порядка вещей, точка прорыва в иной жизненный мир.
4. "Города и горы связывают далекие территории, создают узловые микрорайоны и служат их центрами, ядрами, узлами, осями, фокальными и экстремальными зонами" [Каганский, 2001: 97]. Их положение специфично стабильностью (ученые зачастую говорят о городах как о парадоксальном сочетании консервативности и динамики) и овеществленностью - "оно почти абсолютно", поскольку города и горы сами создают свое статусное положение, как бы предоставляя материал для сверки. Это относительно них оценивается положение всех остальных субъектов и объектов на культурной сцене, поскольку это "узловые районы культурного ландшафта" [Каганский, 2001: 96-97]. В целом города и горы действуют поляризующе: они увеличивают количество осадков, "концентрируют и хранят ресурсы - экономические, культурные, социальные, обслуживают смежные территории".
"Города и горы - мощные аттракторы, они притягивают активность и жизнедеятельность, трансформируют и обогащают фоновые территории. Города и горы - мощные, возможно, главные факторы формирования внефоновых, азональных культурных ландшафтов, города и горы сами суть азональные ландшафты, формируют азональные поля и новую концентрированную зональность, порождают системы экотонов, переходных зон. Они огромны: так, бассейн Вятки (Кировская область) - наложение дальних периферий Москвы и Урала; весь макроландшафт Франции, по Броделю, - интерференция зон Парижа и Альп-Пиренеев... Города создают вокруг себя зоны и предпосылки сгущения жизни" [Каганский, 2001: 99-100].
Из этой пространной цитаты следует важный вывод: по крайней мере, в совокупном выражении ландшафтное, а вместе с тем и экономическое, культурное, семантическое влияние Урала на территорию Европейской России и Западной Сибири сопоставимо с влиянием московским. И если одна из причин краха второй Российской империи была в пространственной и временной невменяемости власти, то, возможно, именно теперь пришла пора не только слышать веления времени, но видеть, читать и адекватно понимать строение пространственного тела страны в качестве текста.
5. Отсюда следует и необычайная открытость, сверхчувствительность таких пространственных точек к "музыкам революций", как индустриальной, так и постиндустриальной, положившей конец господству производственного капитала. Исследователи замечают, что реклама в западном обществе демонстрирует "статус горного ландшафта как символа высокого качества среды и жизни, здоровья, благополучия, всестороннего (личностного, финансового, телесно-эротического) успеха [Каганский, 2001: 113]. Подобно Сиэтлу или Петербургу/Ленинграду, Екатеринбург - "роковая" столица (во всех смыслах, включая музыкальный!) как место, где сходятся культурно-тектонические пласты с повышенной сейсмической активностью, семантической насыщенностью. "Музей рока" (в двойном значении) в таких местах скопления энергий и вдохновляющих людей смысловых полей оказывается вполне уместным и становится одним из важнейших аттракторов - притягательных мест культурного ландшафта. Так произошло в Сиэтле, приватизировавшем вокруг имени гитариста Джимми Хендрикса всю историю музыкального мирового рока в самом банальном, в культурном смысле пустынном и семантически разряженном пространстве.
6. Города как центры накопления ценности, значения и значительности по-разному производятся в доиндустриальную, индустриальную и постиндустриальную эпоху. В Новое время в них сосредотачивается и культурное производство, производство образов, включая и образы самого города. Важно подчеркнуть, что город является чем-то большим, чем просто физическая реальность, место, где люди живут и работают. "Город является местом символическим во многих отношениях, репрезентативным для многих вещей. Город является плодом работы воображения, метафор и символов" (Д. Б. Шорт), соединением истории и значений. Как в буржуазном, так и в советском городе эта семиосфера сосредотачивается в публично-символических местах с повышенной степенью пространственно-временной плотности, как их называют Эдвард Релф, Ю Фу Туан, западные культурологи-урбанисты 70-х годов. Характерным моментом буржуазного города в состоянии модернизации является тотальная сознательная манипулируемость природным и человеческим материалом. Отмечается отчужденность публично-символических значений города для горожан в первом поколении, как навязываемых властью, инициирующей насильственную индустриализацию.
7. В дальнейшем происходит постепенное обживание публично-символических мест по мере более глубокого городского окультуривания населения. Как молодая урбанистическая страна, мы, пожалуй, только сейчас подходим к важному этапу, давно пройденному индустриально развитыми странами - к преобладанию "горожан в 3-м поколении". Напомним, что только переписью населения 1959 года впервые в России зафиксировано преобладание городского населения над сельским. По мере прогрессирующей урбанизации, перехода к постиндустриальному обществу характерная для буржуазного города эпохи модернизма система жестких оппозиций стирается. Происходит превращение публично-символических мест в места повседневной заботы. Начинается их одомашнивание и обустройство, наполнение интимно-эмоциональной нагрузкой перекрестков, городских углов внуками горожан 1-го поколения ("вот эта улица, вот этот дом, а вот эта барышня" и т. п.)
8. Итак, в городе эпохи модернизма существует четкая система метафор для обозначения различий между публично-символическими пространствами и местами повседневной заботы. Для первых характерна высокая смысловая провокативность, вторым свойственна пониженная степень образности, неспособность будить фантазию как имагнитивный капитал (важная составляющая в мире ценностей современного общества, связанная со способностью ощущать стратегию, иметь ощущение перспективы). Первые наделены качеством "священных" для сердца каждого англичанина, немца или русского места, в то время как второе - это всего лишь банальные места (дом, аптека, закусочная, пивная). Первые в идеальном варианте предстают как регулярный парк (к примеру, "культуры и отдыха" в советскую эпоху), противоположностью которого становится банальный сквер. Первые пропитаны духом монументальности и манифестируются монументом, воздвигаемым на главной площади, им противопоставлен банальный перекресток, ближайшее окружение горожанина, расположенная по соседству среда. В символических местах находятся монументальная архитектура, музеи, в то время как для мест повседневных достаточно и рыночной архитектуры (прозаических промтоварных магазинов с разной "мелочевкой" и торговых павильонов).
9. Еще раз подчеркнем, что в постмодерной культурной ситуации снимается оппозиция символического и банального знакового городского пространства , происходит конвертация символического и знакового и, соответственно, возникает иное чувство места, укорененности в нем - как понимание того, что это место является частью жизненного мира, как оно "работает", навязывая чувства притягательности, отталкивания (нравится/не нравится), как место принимается или отрицается.
В этой связи музейный бум в индустрии культуры на Западе, с примечательным прокручиванием миллионов посетителей и денег с целью получения визуального удовольствия связан именно с этим новым чувством укорененности в повседневной среде с низкой символической нагрузкой. Но музеефикации подвергается именно повседневность - в ней показывается именно смена эпох, парадигмальных границ мышления в самых обыденных (кухонно-гаражно-чуланных) вещах (этот эффект угадан был в телевизионной передаче "Старая квартира"), во всевозможных американских, австралийских городках-музеях золотоискателей, первопроходцев и т. п., экспонирующих всего лишь технику и технологию производства, практики повседневной жизни и во всех мелочах и подробностях вещественный, предметный ряд образа жизни всего лишь столетней или даже полувековой давности. Природа и история в музеях, национальных парках и заповедниках экспонируется как товар в витрине, визуально потребляется и предстает в качестве материала для сверки ценностей, демонстрации исторических границ в ней. Рассказывание города и природы как текстов в современном музейно-выставочном бизнесе происходит с выставлением напоказ именно границ в них, "естественно-исторических" или геологических отложений как следов и рубежей исторического или геологического развития.