Что ж, П. Басинский в сущности признает, что критика не выдержала испытания свободой. Соглашаясь с ним, могу только добавить, что обязана была выдержать – обязана и сейчас "быть", иначе, собственно, вообще придется смириться с тем, что в критике все равны (от пиарщиков до рекламных зазывал). Но ведь именно из желания установления критической иерархии и была, очевидна, поддержана дискуссия даже теми, кто уже "ушел из критики". Если же вернуться к вопросу об отстаивании русского духовного типа в литературе (а такой всегда была моя личная задача) и его "составляющим", то увидим что поддерживала критика по-преимуществу. Вместо вопроса "о породе" в критике сохранялся устойчивый интерес к вопросу об уроде (вспомним перечень героев из похвальной перестроечной статьи о "другой прозе" – "дебилы и выродки Татьяны Толстой, идиоты и маньяки Виктора Ерофеева, философствующие алкоголики Венедикта Ерофеева и Зуфара Гареева, "чудаки на букву М.." Евгения Попова, трепачи и проходимцы Вячеслава Пьецуха, сексуально озабоченные героини Валерии Нарбиковой и Ларисы Ванеевой…"). А между тем, несколько раньше, в 1978 году Василий Иванович Белов написал свою первую ("Кануны") часть трилогии "Час шестый" об уничтожении крестьянского мира в 20-е годы XX века – написал в полную силу своего художественного голоса и не был услышан ни тогда, ни позже. Уроды затмили породу. Теперь извертевшиеся критики испытывают тягу к "целостности" – только тогда и русским мужикам Белова придется дать достойное место. А вернее, они сами его займут как истинно трагические герои. Готовы ли вы к такому повороту "литературного процесса"?
О языке, являющим собой русский духовный тип, говорить много и не стоит – тут образчики на слуху у каждого, как и "господствующая тенденция" - преимущественная тяга к антинациональному функционированию языка. Возможность же религиозно определить свой духовный тип (для русской литературы – это русло Православия), – несомненное наше драгоценное приобретение. Естественно, что тут много путаницы, бесконечного "перехода границ", когда литературу судят судом догмата, а еще чаще и гаже – когда "тему обрабатывают" те, кто не имеет на это ни малейшего права. Не веруешь – отойди в сторону и не суйся, ведь "ступить в Церковь", разделить веру в Христа с христианами – это существенно иное, нежели "вступить в партию" (в коммунистическую или демократическую). И критике вполне по силам научить неверующих и атеистов уважительно относиться к творчеству писателей (не говоря уже о церковной догматике), для которых мир раскрылся как мир христианский (ничуть не хочу упрощать проблемы "литературы и христианского мироощущения", напротив, полагаю ее серьезнейшей, к разговору о которой на самом-то деле готовы слишком немногие, в то время как многие упиваются фразой).
Негосударственное состояние народа – нехорошо и ненормально. Нетворческое состояние критики – совсем не благо. Однако, картина будет и дальше искажаться без понимания, что у всякого народа, во всякой культуре есть свой тип нормальности (Н. Г. Дебольский). Дискуссия критиков о критике, пожалуй, и зафиксировала расхождение с ним. Тогда тем более критике следует "быть" – и быть ответственно…