Окно в мир евангельских истин. Пословицы и притчи в поэме Гоголя "Мертвые души"
Воропаев В. А.
С самого начала "Мертвые души" были задуманы Гоголем не только как литературное, но и важнейшее общественное дело, причем дело общерусское, общенациональное. "Начал писать "Мертвых душ"... - сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. - Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь". Много позднее, в письме к Василию Андреевичу Жуковскому 1848 года, Гоголь пояснял замысел своего творения: "Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы".
Воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. В эстетике Гоголя народные песни и пословицы - важнейшие источники самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Невозможно понять "Мертвые души" без учета фольклорной традиции и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.
"Чем более я обдумывал мое сочинение, - писал Гоголь в "Авторской исповеди", - тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно русские, коренные свойства наши". И поскольку в русских пословицах и поговорках наиболее полно выразились важнейшие особенности национального характера, человеческие качества, одобряемые народом или отвергаемые им, в "Мертвых душах" "пословичный" способ обобщения стал одним из важнейших принципов художественной типизации. Чем более обобщенный вид принимают образные картины и характеристики персонажей, в которых Гоголь выражает сущность того или иного явления, ситуации или человеческого типа, тем более они приближаются к традиционным народно-поэтическим формулам.
Характер Манилова - помещика "без задора", пустопорожнего мечтателя - "объясняется" через пословицу: "Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы". Медвежья натура Собакевича, имевшего "крепкий и на диво стаченный образ", в хозяйстве которого все было "упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке", находит свое итоговое определение в пословичной формуле: "Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит..."
Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. "Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хотя бы в рот хмельного". Заседатель Дробяжкин был "блудлив, как кошка..." . Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся "плясать по чужой дудке", а кончится всегда тем, что пойдут "поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью".
Гоголь любил выражать заветные свои мысли в пословицах. Идея "Ревизора", как мы знаем, сформулирована им в эпиграфе-пословице: "На зеркало неча пенять, коли рожа крива". В сохранившихся главах второго тома "Мертвых душ" важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица: "Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит". "Известно, - говорил Гоголь, - что если сумеешь замкнуть речь ловко прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была она свыше его понятия".
Вводя пословицы в художественную ситуацию "Мертвых душ", Гоголь творчески использует заключенный в них смысл. В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть "не кто другой, как капитан Копейкин", публично сознался, что совершенно справедлива поговорка: "Русский человек задним умом крепок". "Коренной русской добродетелью" - задним, "спохватным" , покаянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.
К этой пословице у Гоголя было свое, особое отношение. Обычно она употребляется в значении "спохватился, да поздно" и крепость задним умом расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре Владимира Даля находим: "Русак задом (задним умом) крепок"; "Умен, да задом"; "Задним умом догадлив". В его же "Пословицах Русского народа" читаем: "Всяк умен: кто сперва, кто опосля"; "Задним умом дела не поправишь"; "Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля". Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки. Так, известный собиратель русского фольклора первой половины ХIХ века Иван Михайлович Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: "Что Русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица: "Русский задним умом крепок"" ; "Так в собственно Русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения... Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок Русский...".
В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем "задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек", является тем коренным "свойством русской природы", которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, "умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени... и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков", Гоголь связывает высокое предназначение России.
Для поэтики "Мертвых душ" особенно характерен язык художественных ассоциаций, скрытых аналогий и уподобле-ний, к которому постоянно прибегает автор. В анекдотических ситуациях, "вставных" эпизодах, пословицах и поговорках Гоголь рассыпает "подсказки" читателю. Но всего этого ему как будто кажется недостаточным. Наконец, содержание первого тома он обобщает в маленькой лаконичной притче, сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам.
"Жили в одном отдаленном уголке России два обитателя. Один был отец семейства, по имени Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом. Семейством своим он не занимался; существованье его было обращено более в умозрительную сторону и занято следующим, как он называл, философическим вопросом: "Вот, например, зверь, - говорил он, ходя по комнате, - зверь родится нагишом. Почему же именно нагишом? Почему не так, как птица, почему не вылупливается из яйца? Как, право, того: совсем не поймешь натуры, как побольше в нее углубишься!" Так мыслил обитатель Кифа Мокиевич".
Не случайно Кифа Мокиевич занят философическим вопросом о рождении зверя из яйца. Этот гоголевский образ очень хорошо "укладывается" в известное пословичное выражение о "выеденном яйце" и создан, в сущности, как развертывание этого выражения, как реализация заключенной в нем метафоры. В то время как "теоретический философ" Кифа Мокиевич занимается разрешением вопроса, не стоящего и выеденного яйца, его сын, богатырь Мокий Кифович, проявляет себя соответствующим образом на поприще практической деятельности.
"Был он то, что называют на Руси богатырь, - говорится в притче о Мокии Кифовиче, - и в то время, когда отец занимался рожденьем зверя, двадцатилетняя плечистая натура его так и порывалась развернуться. Ни за что не умел он взяться слегка: все или рука у кого-нибудь затрещит, или волдырь вскочит на чьем-нибудь носу. В доме и в соседстве все, от дворовой девки до дворовой собаки, бежало прочь, его завидя; даже собственную кровать в спальне изломал он в куски. Таков был Мокий Кифович..."
Образ Мокия Кифовича также восходит к фольклорной традиции. В одном из черновых вариантов притчи, где этот персонаж назван еще Иваном Мокиевичем, Гоголь прямо указывает на народно-поэтический первоисточник образа: "Обращик Мокиевича - Лазаревич..." (имеется в виду "Повесть о Еруслане Лазаревиче"). В основу образа Мокия Кифовича положены черты этого сказочного героя, ставшего символом русского национального богатыря. "И как будет Уруслан десяти лет, выдет на улицу: и ково возмет за руку, из того руку вырвет, а ково возмет за ногу, тому ногу выломат".
Традиционный эпический образ, широко известный по народным источникам, Гоголь наполняет нужным ему "современным" смыслом. Наделенный необыкновенным даром - невиданной физической силой - Мокий Кифович растрачивает его попусту, причиняя одно беспокойство и окружающим, и самому себе. Понятно, что речь в притче идет не об отрицании свойств и особенностей ее персонажей, а скорее об их недолжном проявлении. Плохо не то, что Кифа Мокиевич мыслитель, а Мокий Кифович - богатырь, а то, как именно они используют данные им от природы свойства и качества своей натуры. "Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? - восклицает автор в патетическом размышлении о Руси. - Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?"
Завершая первый том поэмы, Гоголь недаром обращается к иносказательной форме притчи. "Красна речь с притчею", - гласит русская пословица. В контексте всего первого тома гоголевская притча приобретает особое, ключевое значение для восприятия поэмы. Здесь самым непосредственным образом сказывается влияние Священного Писания на мышление Гоголя. Вспомним, что Господь наш Иисус Христос в притчах отверзал уста свои, то есть в кратких рассказах, сюжеты которых брались из повседневной жизни и облекались в нравоучительную форму. Вырастая в символ обобщающего значения, герои гоголевской притчи концентрируют в себе важнейшие, родовые черты и свойства других персонажей "Мертвых душ".