«Чубайс пообещал избранному радже РФ и действующему радже РФ не менее впечатляющую энергетическую прогрессию: "В 2009 году мы введем в 2 раза больше мощностей, чем в 2008-м, а в 2010-м - в 2 раза больше, чем в 2009 году". При таком умножении мощностей главное - чтобы Земля не превратилась в сверхновую звезду. [20]».
«Премьер-министр Ю.В. Тимошенко указала на то, что инфляцией страна обязана предшествующему правительству В.Ф. Януковича, тогда как она "перед страной взяла обязательство покончить с этим позорным явлением... уже через 5-6 месяцев Украина забудет, что такое инфляция".
Как правило, даже самые свирепые монетаристы, безжалостно зажимающие денежную массу, обещают не уничтожить инфляцию вовсе, но всего лишь сбить ее, введя в какие-то приемлемые рамки. Ибо после расставания с золотым стандартом вовсе забыть, что такое инфляция, не удавалось никому. Но нельзя не позавидовать харизме Ю.В. Тимошенко, позволяющей ей невозбранно раздавать обещания. Посули своим согражданам хоть фрау канцлерин А. Меркель, хоть сам грядущий премьер В.В. Путин, что спустя полгода они забудут, что такое инфляция, результат был бы очевиден - "Волчьим смехом расхохоталось собрание". Обладатель же истинной харизмы может еще и не такое говорить, производя лишь всеобщую радость.[26]»
Выводы:
Максим Соколов обладает своим, хорошо узнаваемым читателями стилем. Основу этого стиля составляют три приема (искусственное противопоставление фактов, оценок, трактовок терминов; монтаж различных стилей и цитат; доведение до абсурда чужой идеи) и их комбинации. Преимущественно за счет двух приемов обеспечивается решение задачи: эффект новизны при описании уже известного читателю. Эти приемы можно выявить в авторском тексте. Данные приемы могут быть использованы и другими авторами. При этом - естественно - знание приемов не освобождает авторов от необходимости знать "фактуру", уметь связно излагать свои мысли, строить композицию материала, вычеркивать лишнее и тому подобное. А также, подводя итог небольшому исследованию, можно выдвинуть гипотезу, что проанализировав объемный текст, возможно выявить не только литературные приемы автора, но и приемы его мышления, но это в данной курсовой работе освещаться не будет.
3.2 Наиболее часто используемые Львом Рубинштейном приемы
Известный поэт и писатель Лев Рубинштейн занимает очень необычную позицию в современной российской журналистике: ему досталась редчайшая роль писателя в журнале» - проницательного и пристрастного хроникера, день за днем наблюдающего и анализирующего социальную эволюцию, которую Россия переживает вот уже два десятилетия. Его многолетний труд – попытка зафиксировать и осмыслить перемены общественных нравов, настроений, морали. Сам автор, избегая жестких жанровых обозначений, называет свои тексты просто «прозой», или более определенно – «прозой нон-фикшн». В этих текстах читатель отчетливо различит приметы рассказа, и документального очерка, и мемуарного фрагмента, и интеллектуальной рефлексии на события современной российской истории.
Исследование авторских приемов Льва Рубинштейна будет сделано на основании материалов, вошедших в книгу этого же автора «Духи времени». В нее вошла проза Рубинштейна публиковавшаяся в последние несколько лет в журналах «Итоги», «Еженедельный журнал», «Политбюро», «Большой город», «Esquire», Интернет-изданиях «grani.ru», «polit.ru», «ej.ru».
Намеренное снижение языка. Язык Льва Рубинштейна весьма узнаваем. Он, как уже было сказано ранее, писатель, поэтому его язык отмечен особой окраской и стилистикой. Для него, как и для Максима Соколова, характерно использование высокой, литературной лексики наряду с разговорной. Но отличие Льва Рубинштейна состоит в том, что он это делает по-особенному. Он тоже создает образ собеседника, но собеседник этот – не просто ученый эксперт, а человек, делящийся своими переживаниями мыслями, постоянно рефлексирующий, анализирующий все мелочи современного бытия. Конечно, в таком случае авторская оценка будет восприниматься по-другому. Не принижая своего интеллектуального литературного дара, колумнист ставит на первое место сближение с читателем. Намеренно использую грубую, порой, близкую к обсценной лексику, автор дополняет ее своим языком писателя. Чаще всего ситуации, взятые из жизни – автор описывает простым, разговорным языком, а общие, иногда, близкие к метафизическим выводы он выражает через литературный слог.
Использование высокой литературной лексики, оборотов, ярких образов и афористичных фраз наряду с разговорными словами: «Почему я про все это вспомнил? А вспомнил я это потому, что достал он меня, этот лед. Достал в буквальном смысле этого слова. Он настиг меня поздним февральским вечером на пустынной московской улице. Он лег мне под ноги, как гадкий шпаненок. Он подбросил меня, как тряпочного паяца, в воздух. Он шваркнул мною оземь и сокрушил мне бока, отомстив за мое к нему отношение.[33]»
«Благоговейная тишина, нарушаемая лишь почтительным шуршанием привязанных к ботинкам тапок и негромким голосом экскурсовода. Странное, загадочное освещение. Странные непривычные вещи. Попадаются вещи и вполне привычные, но вырванные из бытового контекста и помещенные в контекст музейный, они тоже становятся странными, небывалыми. Мечи и доспехи. Пули и ядра. Дуэльные пистолеты и шахматные доски. Столы и стулья. Книжки и тетрадки. Лампы и тарелки. Глобусы и микроскопы. Сапоги Петра Первого. Ночная ваза Екатерины Второй. Телефонная трубка Ленина. Курительная – Сталина. Чей-то университетский диплом. Чей-то простреленный комсомольский билет. Чья-то шинель.[34]»
«И между прочим, никто никому не доказал, что худым быть лучше, чем толстым. Вполне возможно, что все и наоборот. Во всяком случае, наш родной язык на это явственно намекает. Не даром же слово «худой» означает по-русски «плохой, никудышный». А про располневшего человека говорят, что он «раздобрел». А если человек – это сосуд, то решайте сами, какой из двух сосудов предпочтительнее – тот, что полный, или тот, который худой?[35]»
Использование ругательных слов: «В наши дни в товарных количествах и с довольно тревожным постоянством стали возникать идеологически-языковые ублюдки наподобие «суверенной демократии» или, наоборот, «либерального фашизма». Но даже у ублюдков имеются предки[36]».
«Я тоже шел о ночной улице. Я тоже был в ме5ру трезв. Я тоже не знал, который час. Я тоже обратился к одинокому прохожему ровно с тем же вопросом. И он, этот одинокий прохожий, мне сказал: «Слушай, мужик, как же ты меня заебал![37]»
«Жена – крашеная лахудра с невероятно противным голосом. Дочь – сопливая ябеда с крысиными глазками.»
«Девочка Ира учит математику и мечтает о театре. Хотя какой там театр с ее-то задницей?[38]»
Разыгрывание ситуации диалога: «Есть два сезонных бедствия, падающих на наши непокрытые головы, как метеориты. Эти бедствия – урожай и зима. Какой урожай? Откуда? А мы что, что-нибудь сеяли, что ли? И начинается кровавая «битва за урожай» . Зима? Как, опять? Жили себе спокойно, понимаешь. Зима, видите ли. Топить? Так уже ж в прошлом году топили. Ничего себе – топить… Ну ладно… Колян, вставай. Тут пришли, говорят, топить надо, зима там у них какая-то…[39]»
«А вот мне кажется, что это не так уж и обидно и не так уж оскорбительно, ибо упомянутая выше субстанция - все же продукт жизнедеятельности. А лед – это продукт смертедеятельности. И какие там могут быть компенсации? Даже смешно. Сам ведь виноват. Под ноги надо смотреть. Мечтать не надо. И скажи спасибо, что отделался тремя ребрами. Тебе ведь сказали, дураку, что тебе повезло. Ты что, хочешь поскальзываться на банановой кожуре? Или на мокрых осенних листьях? Или – как та берлинская тетка? Тогда меня географию. Или, на худой конец, дождись смены сезона. Если, конечно, дождешься – гарантий администрация не лает. А у нас тут с вами пока что, извините, лед.
У нас – лед. И он повсюду: на тротуаре, под крышей, на подоконнике, не ступеньках, на перилах, в государственных учреждениях. Ты что, против льда? Ты что, забыл, что в жилах наших венценосных особ текла кровь Снежной королевы? Ты забыл, из чего складывается слово «вечность»? Правильно, из ледышек – вроде тех, что в каком-нибудь заграничном баре-ресторане плюхают мне в стакан с водкой, если я не успеваю вовремя завопить: «Noice![33]»
«А то войдет какая-нибудь в вагон метр и изнурительно блажит: «Извините, что мы к вам обращаемся..ночуем на вокзале восемь человек». Это плохо и малоперспективно. Надо как-то побогаче интонировать, что ли. Нельзя принижать роль интонации. Это недальновидно. Нельзя так ужасно ныть на одной ноте. Это раздражает. И вообще надо вносить в свою работу элементы индивидуальности. Живинка нужна. Человечинка. А то какой-то получается типовой проект. Блочная пятиэтажка. Отказать.[40]»
Заимствование композиционных приемов из фольклора и классической литературы. Часто автор использует композиционные приемы, употребляющиеся в определенных жанрах литературы. Например, выдвигание тезиса, а затем подтверждение его примером из житейской, бытовой действительности больше характерно для жанра притчи. Этому же жанру свойственно совмещение в конце идеи и конкретной темы, но он встречается и в сказках. Кольцевая композиция – этот прием используется во многих литературных шедеврах классиков. Для чего это автору? Возможно, дает о себе знать писательская натура, но, что более вероятно, автор апеллирует (невольно) к литературному опыту поколений, обрамляя свое произведение в ставшую классической форму. Но Лев Рубинштейн не ограничивается только старыми приемами, он вводит свои, которые поставлены в противовес. Ведь авторская цель здесь – донести до читателя свои мысли на том языке, который близок ему. Для этого колумнист начинает свои тексты словно бы с середины разговора, это имитирует беседу, уже начатую когда-то и продолжающуюся на глазах читателя. Но этот прием еще и интригует читателя, ему хочется узнать, о чем же скажет автор дальше.