Технология перевода (стр. 12 из 73)

Как мы видим, буквализмы затрудняют восприятие текста во всех его аспектах — смысловом, эмоционально-эстетическом и т.д. Особенно это бывает, когда буквализмов много. В этих случаях язык перевода становится тяжеловесным и крайне неестественным (так называемый псевдопереводческий язык).

Переводческая вольность — явление, противоположное буквализму. Если буквализм — результат отсутствия или недостаточности необходимых переводческих трансформаций, то вольность — продукт их чрезмерности или вообще неуместности. О переводческой вольности говорят в тех случаях, когда переводчик без ущерба для качества перевода мог бы перевести ближе к исходному тексту. Сравните:

Es (das Klavier) war verstimmt, ein Paar Seiten waren gesprungen und von den Elfenbeintasten fehlten auch einige; aber ich liebte den braven, ausgedienten Musikschimmel. (Remarque E. M. Drei Kameraden)

Оно (пианино) было расстроено, несколько струн лопнуло, и на клавишах недоставало костяных пластинок; но я любил этот славный заслуженный музыкальный ящик. (Ремарк Э. М. Три товарища)

В данном случае переводчику ничто не мешало перевести значительно точнее: ...ноя любил эту уже отслужившую свое музыкальную клячу.

Очевидно, что адекватная мера трансформации находится посредине между буквализмом и вольностью. Это та мера, которая

отличает качественный перевод. На практике она обеспечивается профессиональным чутьем переводчика. Теоретически же процесс нахождения этой меры можно представить себе как процесс нахождения варианта перевода по трем критериям.

Первый из них — мотивированность трансформации. Трансформация должна быть мотивирована необходимостью достижения равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ. Немотивированные трансформации квалифицируются как вольности и отвергаются. На практике мотивированность трансформаций проверяется путем сопоставления двух вариантов перевода — трансформированного и нетрансформированного.

Второй критерий — минимальность трансформации. Он означает, что из ряда возможных трансформаций предпочтительнее та, которая решает задачу достижения равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ за счет минимальных отступлений от семантики и структуры оригинала.

Сравните:

Mit ihren eigenen Mitteln muss man an die Leute heran... Sich mit ihnen herum zu beißen, nutzt nichts. (Feuchtwanger L. Erfolg)

а) К людям нужно подходить, применяя их собственные средства, грызться с ними не стоит. (Фейхтвангер Л. Успех. Перевод Вершининой М. и Липецкой Э.)

б) С этими людьми нужно бороться их же оружием... Воевать с ними

бесполезно. (Фейхтвангер Л. Успех. Перевод Вальдман В.)

По критерию минимальности трансформации мы должны отдать предпочтение первому варианту перевода.

Третьим критерием является принципиальная ограниченность меры переводческих трансформаций. Поясним, что это значит.

Мера трансформаций (ее масштаб, глубина) определяется тем, насколько в данном акте двуязычной коммуникации проявляется расхождение коммуникативных компетенций носителей ИЯ и носителей ПЯ. Чем больше дает о себе знать это расхождение, тем большая мера трансформации необходима, чтобы добиться равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ. Однако в некоторых случаях для нивелирования KK_ra и КК_ПЯ могут понадобиться такие трансформации, которые в переводе недопустимы, поскольку их использование превращает перевод в иной вид языкового посредничества.

Так, например, читатели газет на Западе привыкли к иной, чем у нас, структуре газетных статей. Если у нас газетный материал чаще всего строится по принципу индукции — от фактов к обобщению, то там используется другая схема — от обобщающих положений к фактам (дедукция). Значит ли это, что при переводе газетных статей данное несовпадение привычек в области газетного чтения должно компенсироваться с помощью такой трансформации, как тотальное переструктурирование исходного материала? Нет, не зна 47

чит. Потому что трансформации такого масштаба в переводе принципиально недопустимы. То, что получается в их результате, будет уже не переводом, а пересказом или чем-то еще в этом роде.

Проблема «супертрансформаций» возникает, пожалуй, чаще всего не как следствие лингвистических, а как следствие этнических, культурных различий двух народов. У каждого народа есть свой, чисто национальный подход к некоторым предметам и явлениям, не совпадающий с взглядом на них других народов. И эти расхождения не поддаются нивелированию («сглаживанию») с помощью переводческих трансформаций. Те «супертрансформации», которые для этого требуются, не только недопустимы в переводе, но и в известном смысле абсурдны.

Так, к примеру, у некоторых народов Юго-Восточной Азии похороны — веселый праздник. Собравшиеся искренне верят, что покойный переселился в лучший мир и радуются за него. Как достичь равноценности регулятивного воздействия при переводе сюжета о таких похоронах? Или как добиться этой равноценности при переводе рекламы свиной колбасы на языки мусульманских народов, считающих свинину нечистым мясом?

Может быть, заменить поминки именинами или свинину бараниной? Однако такая «сверхтрансформация» абсурдна, поскольку ничего не оставляет от содержания исходного текста.

Из сказанного следует, что возможность достижения равноценности регулятивного воздействия ИТ и ПТ с помощью переводческих трансформаций не беспредельна, так как мера этих трансформаций ограниченна.

Поскольку равноценность ИТ и ПТ в этом, главном ее компоненте в ряде случаев невозможна, возникает вопрос о так называемой переводимости, т. е. о возможности / невозможности полноценного перевода.

С одной стороны, как мы видим, полноценный перевод в определенных случаях невозможен, с другой же, как нам известно, представители разных народов успешно общаются друг с другом с помощью перевода, достигая согласования действий, обмениваясь культурными ценностями и т.д. Иными словами, практика (которая, как известно, является критерием истины) свидетельствует о достаточно высокой эффективности перевода.

Очень долго теоретики перевода не могли «примирить» эти два факта. Поэтому одни говорили о невозможности полноценного перевода, приводя действительные факты непереводимости, а другие провозглашали тотальную возможность полноценного перевода, ссылаясь на его высокую практическую эффективность.

Мы же полагаем, что и те и другие были неправы, поскольку переводимость нельзя рассматривать как некоторую абсолютную закономерность (только «да» или только «нет»). Переводимость — закономерность статистическая, включающая в себя как моменты

48

переводимости, так и моменты непереводимости. Причем статистически первые подавляюще преобладают над вторыми. Именно этим объясняется высокая практическая эффективность перевода.

Что касается «сверхтрансформаций», разрушающих или как минимум ставящих под сомнение отношение производности между ИТ и ПТ, то из истории перевода известны периоды, когда такие трансформации были в моде. В XVIII веке получило распространение (особенно во Франции) направление «вольного перевода», для которого было характерно стремление угодить «домашним» вкусам читателей. С этой целью, например, французские «переводчики» подвергали переделкам сюжеты иностранных литературных произведений, внося в них всевозможные изменения. «Сверхтрансформациям» подвергались, в частности, такие писатели, как В. Шекспир и М. Сервантес. Оправдывалось все это необходимостью привести тексты переводов в соответствие со вкусами и привычками читающей публики. Казалось бы, аргумент весомый. Ведь речь идет о том, чтобы компенсировать различия в коммуникативных компетенциях представителей двух культур. Однако цена таких компенсаций была неприемлема: результаты сверхтрансформаций противоречили общественному предназначению перевода в самой его сути, ибо автора заслонял переводчик, превращавшийся в соавтора. Со временем переводы-перелицовки стали все больше и больше подвергаться критике. В конце концов, общество отвергло их.

Определить более или менее конкретно допустимую меру переводческих трансформаций не представляется возможным, поскольку она различна для различных жанров текста и в различных контекстах. Проиллюстрируем это примерами. Сравните:

1. Sie schluckte und zog die Unterlippe zwischen die Zähne. {Wittgen T. Intimsphäre)

Она прерывисто вздохнула и закусила губу. (Виттген Т. Интимная сфера)

2. „...Wie Sie sicher schon wissen, lebt Ihr Abteilungsleiter nicht mehr und sein Tod ist leider der Anlass, dass wir Sie bemühen müssen."

„Ja, bitte", sagte ich und musste schlucken. (Mager H. Bartuschek ist nicht mehr da)

— Как Вы наверняка уже знаете, вашего начальника отдела нет в живых, и его смерть дает нам повод побеспокоить вас.

— Да, пожалуйста, — сказал я и почувствовал, как комок подкатил к горлу. (Магер Г. Смерть Бартушека)

Оба фрагмента немецких текстов взяты из детективных романов. В том и в другом употреблен немецкий глагол schlucken, имеющий в русском языке достаточно точные семантические соответствия: глотать, проглотить. Однако в употреблении немецкого гла-

гола и его русских соответствий есть существенные различия, определяемые несовпадением двух небольших деталей национальных культур. Если в немецком языке schlucken регулярно используется для описания непроизвольных глотательных движений, совершаемых человеком в состоянии сильного душевного волнения, то соответствующая русская традиция иная: при описании сильного душевного волнения мы говорим — он побледнел, тяжело вздохнул и т.д., но «не замечаем» рефлекторных глотательных движений. В переводе мы эту традицию учли. Прямой перевод глагола schlucken вызвал бы у читателя романа недоумение.