СМИ наперебой судачат о новом взлете человеческого гения, не упуская при этом случая пощекотать нервы профанов фантастическими сюжетами на темы копирования живых (или даже мертвых) человеческих существ со всеми мыслимыми и немыслимыми нюансами этого предприятия.
Политические деятели подливают масла в огонь, призывая то к мораторию на эксперименты с неясными последствиями, то к применению власти для обуздания авантюристов от науки.
Философы и священнослужители различных конфессий обращают внимание на этические и религиозные проблемы, с которыми неизбежно встретятся люди, согласившиеся на осуществление проекта Ричарда Сида.
Алармисты из числа сторонников экологических движений рисуют бредовые картины будущего, в которое пробивает себе дорогу идея фабрикации людей.
В шумихе тонут голоса ученых, предупреждающих о преждевременности и почти полной научной необоснованности рекламных заявлений о готовности современной биоинженерии взяться за эту задачу.
Однако, я думаю, научные, этические или религиозные аргументы "за" и "против" клонирования человека практически недоступны и неинтересны огромному большинству людей. "Массовый человек", ставший в двадцатом веке основным персонажем мировой истории, развлекается научными, как и всякими прочими, сенсациями, иногда, впрочем, подумывая о выгоде, какую он мог бы извлечь из них, или об опасностях, которых ему лично стоило бы поостеречься. Вот для этого-то "массового человека" и затевается кутерьма вокруг клонирования людей, на него работают СМИ, именно к его чувствам и инстинктам взывают политики и интеллектуалы.
Мы давно уже живем в обществе, в котором "массовая культура" - культура "массового человека" - заполонила чуть ли не все культурное пространство, и явления, подобные рекламной кампании Ричарда Сида, соответствуют и запросам, и ценностям этого общества. Все довольны и все получают свое. Пресса и ТВ - сенсацию, обыватели - неплохое развлечение, интеллектуалы - повод для обнаружения своих критических способностей, политики - удобный случай для демонстрации своей близости к настроениям и чувствам "электората", а кот Васька, то бишь доктор Сид, - рекламу, известность, надежду выловить жирную рыбку в мутной воде.
Как противиться этому? Парадокс в том, что попытки как-то обуздать профанацию науки, противопоставить гонке за славой и деньгами нравственность и мудрость (которые, я надеюсь, все же не растворены в "масскульте", а продолжают жить своей особенной жизнью) - оборачиваются как раз обратным эффектом: подбрасывают хворост общественного внимания в костер сенсации. Такова логика безумия.
Большинству людей, плохо разбирающихся не только в проблемах генетики и медицины, но и вообще в том, что такое наука и каким требованиям должно отвечать настоящее, "нехалтурное" научное исследование, недосуг и неохота вникать в суть дела. Они привыкли жить в мире, которому научно-технический прогресс подсовывает свои плоды, не требуя даже минимального понимания их природы. Телевидение и компьютеры стали обыденностью, но лишь немногие знакомы с принципами устройства этих приборов. Даже человеку, получившему университетское образование, скажем, в области экономики, почти невозможно объяснить, что происходит в его организме, когда он избавляется от головной боли таблетками аспирина, или в "микроволновке", которая готовит ему завтрак. Предметы из синтетических материалов ничем не напоминают о формулах высокомолекулярной химии, а квантовая физика вряд ли интересует большинство из тех, кто садится в кресло перед лазерным микрохирургическим аппаратом. Фото милой клонированной овечки обладает несравненно большей убедительностью, чем статистические данные о высокой вероятности рождения уродов в опытах с клонированием.
Скажу так: в двадцатом веке произошла культурная катастрофа, для большинства людей оставшаяся незамеченной. Она состоит в том, что наука, которая была порождением высокой европейской и мировой культуры, стала стремительно утрачивать свои культурные признаки и функции и превращаться в нечто "маргинальное" по отношению к культуре. Современные научные представления о мире, как бы революционны они ни были, практически не затрагивают жизненные смыслы, на которые ориентируются обычные, в меру образованные люди.
Поясню. В былые времена научные идеи Коперника, Ньютона, Дарвина или Бора не только преображали научные представления о мире, но и глубоко перепахивали культурную почву. Является ли человеческий мир центром Мироздания, или всего только малой периферийной частью обозримого Космоса, возник ли человек как одухотворенное создание Бога или является продуктом естественной эволюции животного мира, господствуют ли в мире, окружающем нас, абсолютные связи причин и следствий, или же мировой процесс имеет вероятностный характер - эти и подобные им фундаментальные научные проблемы преломлялись в сознании сотен миллионов людей, не имеющих прямого отношения ни к физике, ни к биологии, ни к астрономии.
Научные идеи затрагивали мировоззрение, веру, ценности, оказывали влияние на религиозные, эстетические, политические связи между людьми. Но в наше время, как отмечает немецкий философ Герман Люббе, "чем больше научная информация превосходит возможности понимания на основе обычного, связанного с жизненным миром и прививаемого школой опыта, тем меньше ее значение для обеспечения единой культурной ориентации в окружающей действительности".
Это означает, что наука из силы, формирующей культуру, определяющей смыслы, ценности и цели общественного и личностного бытия, во все большей степени - с нарастанием своей сложности и непонятности для большинства людей - превращается всего лишь в одну из бесчисленного множества человеческих профессий. Работая на нужды современной "техногенной" цивилизации, она в своем культурном аспекте все теснее смыкается с "массовой культурой", обслуживая, обеспечивая потребности последней.
Что же удивительного в том, что наука пропитывается духом "массовой культуры"? Что люди, работающие в науке, сами, по сути, принадлежат к "массовой культуре", разделяют именно ее жизненные ориентиры и ценности?
Вера в духовную силу научного сообщества, в его способность стать духовным лидером эпохи, в наши дни - все более слабый отголосок ушедших в прошлое времен, когда в науке видели едва ли не основной двигатель исторического "прогресса".
"Массовый человек" в роли современного ученого ориентирован в первую очередь на успех своей профессиональной деятельности. Научное знание перешло (или переходит) в разряд инструментов достижения этого успеха. Но если "успех" в ряду ценностей более важен, чем "истина", если сама истина отделена от нравственности, то это соответствующим образом определяет и характер профессиональной деятельности. Ведь достичь успеха можно и за счет ловкости и конъюнктурного чутья, игры с идеологией, манипуляции фактами, рекламы и многого другого, вовсе не совпадающего с философской мечтой о Большой Науке - сообществе бескорыстных служителей истины, подчиняющихся только законам научной рациональности.
Выдающийся американский социолог Роберт Мертон сформулировал принципы Большой Науки:
универсализм - наука стремится к предельным обобщениям о мире, человеке, обществе, не останавливаясь ни перед какими внешними барьерами;
общность - наука не знает национальных, классовых, политических и прочих барьеров, ее результаты являются достоянием всего человечества;
бескорыстие - для науки нет высшей ценности, нежели истина;
организованный скептицизм - наука есть сообщество свободно мыслящих людей, не признающих больших авторитетов, чем Разум и Опыт; сама организация науки поддерживает эту свободу, а человек, отступающий от истины и свободы критики, тем самым выводит себя за рамки науки.
По Мертону, поведение ученых, так или иначе отклоняющееся от этих принципов, должно считаться "дисфункциональным", то есть таким, которое не соответствует истинному предназначению науки и искажает его. Увы, это оказалось скорее идеальным проектом, мечтой, а не оценкой реального положения вещей. Попробуем применить эти принципы к анализу проекта Ричарда Сида: где бескорыстие, где рациональная оценка существующих знаний и технических возможностей генетической медицины, где торжество научного критицизма над авантюризмом и безответственностью?
Мне могут возразить: но ведь большинство ученых не поддержали Сида, и недостатка в "организованном скептицизме" тоже как будто нет, а публикуемые выступления видных специалистов свидетельствуют, что критерии научности все еще работают, и в науке еще можно отличить действительные достижения от необоснованных претензий и рекламных трюков. Не предвзяты ли мои констатации разрыва науки с культурой? Быть может, все наоборот, и как раз наука остается самым надежным бастионом культуры?
Мне и самому было бы приятнее думать таким образом. И мне дорога мысль о том, что у человечества просто нет иного выбора: либо с помощью науки разрешать противоречия своего бытия, либо прийти к апокалипсису. Но именно поэтому необходимо осознать, о какой науке идет речь. Если верно, что от науки во многом зависит настоящее и будущее человечества, то ведь верно и то, что от нас, живущих на переломе исторических эпох, зависит судьба науки. Сохранит ли она свое былое значение в культуре? Или трещина между нею и культурой будет расширяться, пока не станет непроходимой пропастью?
Дело не в отдельных скандальных эпизодах, подобных нынешней шумихе с клонированием человека (кстати, таких эпизодов не так уж мало). Речь о перспективах культуры. Они совсем не радужны, и пророчествовать здесь об этом как-то неуместно. Мы знаем: когда культура уступает место своим суррогатам и довольствуется более или менее безмятежным существованием в "нишах" храмов, музеев, лабораторий, библиотек и других хранилищ, когда она служит убежищем для немногих - это значит, что большая беда уже на пороге.