Растущая напряженность в отношениях с Францией непосредственно сказалась на внутренней политике России. Дворянская оппозиция, недовольная созданием по французскому образцу лицея в Царском Селе, как, впрочем, и всей реформой образования, теперь сделала подготовленный Сперанским в 1812 году проект Гражданского кодекса Наполеона, поводом для решительного и успешного удара по реформаторским тенденциям, характерным для первого десятилетия правления Александра.
К тому же в Эрфурте, где Наполеон оказывал Сперанскому знаки особого внимания, он сошелся с французскими законоведами Локре, Легра, Дюпон де Немуром и добился их назначения членами-корреспондентами законодательной комиссии Государственного совета. Намереваясь “резать по живому, кроить из целого куска” он мечтал о гражданской свободе, о равенстве перед законом, об отмене крепостничества. Его реформы , уложение законов и в особенности его восхищение Наполеоном вызвали яростное противодействие со стороны дворянства. Великая княгиня Екатерина Павловна, министры Армфельд, Гурьев, Балашов, Аракчеев натравливали на него Александра.
А в-третьих, все это не устроило Александра I.
Реформы начала XIX века не смогли затронуть основ самодержавия, хотя всем было ясно, что предложения реформаторов были направлены на ликвидацию противоречий между государственными институтами прежней феодально-абсолютистской монархии. На деле царь, как и прежде, единолично решал многие важнейшие вопросы. Традиции самодержавия продолжали действовать, и царь оказывался первым, кто их активно поддерживал, проводил в жизнь. В иное время, в более обнаженной форме, в больших масштабах повторилось то, что произошло в свое время с Негласным комитетом: снова сработала система, снова человек системы, несмотря на благие декларации и подталкивание своих сподвижников к реформам, в решающий момент сделал шаг назад. И не только потому, что сам он был не готов к реформам, но и потому, что к ним были не готовы Россия, российское общество, медленно и тягуче, в соответствии с общим течением жизни, втягивавшееся в новое общественное русло.
Но попробуем определить причины, по которым император сдал свои позиции и в последний момент отказался от проведения тех реформ, которые сам же и одобрил.
Александр предпочитал оставаться при неопределенно-расплывчатой формуле неофициального комитета о возможности совместить свободу с самодержавием; неясность, неуловимость этой формулы как раз и составляло главную привлекательность ее в глазах Александра.
Спустя несколько лет тяжелые испытания от неудач первых коалиций против Наполеона поставила ребром вопрос о необходимости политический реформы. Теперь уже не кабинетные размышления о возвышенных принципах, а осязательная практическая потребность всеобщее недовольство и ропот, финансовый кризис, расшатанность государства настойчиво напоминали о непригодности старых форм правления. И от расплывчатых мечтаний о политической свободе приходилось перейти к составлению точного плана государственного преобразования. Эта потребность выдвинула на авансцену внутренней политики великого систематика - Сперанского. Легко можно представить себе, с каким чувством читал Александр проекты Сперанского! Ведь эти проекты низводили воздушно-бесплотную мечту о политической свободе на степень сухих логических формул, точных определений, законченных параграфов. Все получало полную осязательность, принципы формулировались в учреждения, и железная логика всех этих “уставов” и “наказов” не оставляла места никаким заманчивым недомолвкам и поэтическим неясностям. И главное - план Сперанского был разработан в целях немедленного исполнения, при котором предстояло сейчас же осязательно почувствовать необходимые последствия введения нового порядка на место прежних привычных отношений. План Сперанского должен был возбудить в Александра неприятное чувство более всего именно своею законченностью. И до нас действительно дошли указания на то, что Александр выражал свое недовольство произведением Сперанского и жаловался, что Сперанский исказил первоначальные проекты Лагарпа и слишком определенно ограничил прерогативы монарха. Александр был большой охотник до красноречивых введений в конституционной хартии, но он отнюдь не одобрял точную определенность в параграфах их текста. И не мудрено, что Александр быстро перешел от первоначальной мысли о введении в действие проекта Сперанского целиком к частичному осуществлению лишь некоторых его отрывков.
В конечном счете Александр не устоял перед натиском дворянства, требовавшего убрать “преступника, изменника и предателя” - М. М. Сперанского. Человек, с которым Александр замышлял свои первые реформы, был отправлен в ссылку, конечно, не за мнимые связи с Наполеоном, а в угоду консервативному большинству дворянства, и прежде всего реакционно настроенной части - аристократической бюрократии, но у царя хватило мужества признаться своему другу А. Н. Голицыну: “Если у тебя отсекли руку, ты, наверное, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был моей правою рукою”. (Цит. по Федоров В.А. Указ. Соч. - С. 61).
Император Александр был прав: Сперанского отняли, отняли не только у него, но и у целой России. Государь остался окруженный людьми без политической мысли и часто преданными личным интересам. Для России - закрывалась пора внутреннего обновления, и лучшие намерения правительства остановились по недостатку орудий. Высшее управление снова погрузилось в хаос случайных мер, из которых на время оно было выведено смелым умом государственного человека.
Однако падение Сперанского обуславливалось, как известно, многообразными причинами. Но вряд ли мы ошибемся, предположив также, что та легкость, с которой Александр пошел навстречу недоброжелателям Сперанского, объясняется в последнем счете глубокой разностью натур этих двух людей. У Сперанского было все то, что недоставало Александру: строго логический ум, исключительная трудоспособность, ясность и определенность и громадная настойчивость. Все, что было достигнуто в смысле упорядочения управления, было сделано Сперанским. Но над ним тяготела, якобы колеблющаяся, расплывчатая, а в сущности непреклонная воля “безвольного” царя; и Сперанскому удалось сделать лишь то немногое, что угодно было допустить Александру. Поэтому Михаил Михайлович испугал Александра, показав ему в конкретно-воплощенном виде его смутную и бесформенную мечту. И сочиненные Сперанским параграфы встали перед умственным взором Александра как живой упор его мечтательной пассивности, как предъявленный к уплате точно подведенный счет. И вот почему, хотя Александр I и цеплялся за Сперанского, повинуясь необходимости, как за незаменимого работника, в то время, когда на очереди стояли конкретные конституционные преобразования, но между ними никогда не могло установиться настоящей интимной душевной близости, как никогда не могут сродниться духом мечтатель и реализатор. Когда же Сперанский стал неудобен, когда Александр убедился, что реформаторские стремления Сперанского идут дальше царских намерений, он спокойно предал его. Александр, который никогда не считался с всеобщей ненавистью к Аракчееву, вдруг поддался подозрениям против Сперанского, которым сам ни минуты не верил, и отправил его в ссылку, и в 1812 году с попытками реформ было покончено. Лишь только Сперанский исчез с вершины государственной пирамиды, Александр вновь погрузился в фантасмагорический мир бесформенных мечтаний. Приняв иное направление, эти мечтания не утратили своего прежнего характера.
Все это говорит о том, что политический крах всемогущего статс-секретаря Сперанского не только в этом десятилетии, но и во всем правлении Александра.
Ссылка.
С 1810 - 1812 года Сперанский провел ряд мер, направленных на укрепление финансов страны и вызвавших недовольство дворянства. Придворная клика всячески критиковала Сперанского как “поповича”, “выскочку”, на него сыпали доносы. В результате интриг перед началом войны в середине марта 1812 года император пожертвовал Сперанским в залог примирения своего с оппозицией, и, обвиненный в сношениях с Наполеоном, неосторожный и опасный “parvenu” был отправлен в отставку.
17-го марта 1812 года, в воскресенье, Сперанский за обедом получил через фельдъегеря приказание явиться к государю в 8 часов вечера. Эти приглашения случались часто, и Сперанский спокойно поехал в Зимний дворец. В секретарской комнате дожидались дежурный генерал-адъютант и два министра; но государственный секретарь был позван прежде их. Целые два часа продолжалась аудиенция. Наконец дверь отворилась, и Сперанский вышел бледный и взволнованный. Торопливо уложив в портфель бумаги и простясь с министрами, он отправился домой. Здесь его уже ожидал его министр полиции Балашов. Кабинет его был опечатан. У Сперанского не достало духу проститься с семейством. Поздно ночью он выехал из Петербурга, в сопровождении частного пристава, в ссылку, которой местом был назначен Нижний Новгород. Его ближайший приятель Магницкий, впоследствии так храбро перешедший в другой лагерь, был тоже арестован ночью и сослан. Что происходило между Александром и его прежним другом, осталось тайной. Ни в многочисленных записках того времени, ни в длинных, оправдательных письмах самого Сперанского не видно, в чем состоял донос на него. У себя дома он увидел министра полиции генерала Балашова, который по высочайшему повелению приказал ему немедленно отправляться в Нижний Новгород под строгий надзор полиции. Жандармский офицер ждал у ворот с тройкой лошадей. Затем по новому доносу Сперанский был сослан в Пермь, на Урал. Будучи врагом Сперанского, великая княгиня Екатерина Павловна много содействовала его падению, известности Карамзина и возвышению Ростопчина.