М.Н.Покровский в начале ХХ в. писал в работе «Завоевание Кавказа»: «Война с горцами — Кавказская война в тесном смысле — непосредственно вытекала из этих персидских походов: ее значение было чисто стратегическое, всего менее колонизационное. Свободные горские племена всегда угрожали русской армии, оперировавшей на берегах Аракса, отрезать ее от базы» (47). Мнение, высказанное авторитетным исследователем, имеет множество приверженцев и представляет собой весьма внушительное направление в историографии Кавказской войны. Едва ли не главным аргументов историков, не признающих колониального характера завоевания Северного Кавказа, является то, что Россия не эксплуатировала присоединённые территории, а даже, более того, часто вкладывала туда больше средств, чем получала. Второй важный аргумент - это сохранение автохтонных социальных структур и признание социального статуса местной знати. Не вдаваясь в пространные дискуссии по поводу отдельных утверждений и тезисов, отметим, что суть их в целом сводится к тому, что действия России в отношении присоединяемых инокультурных территорий не были похожи на западноевропейский колониализм. Тем не менее, на наш взгляд, это не означает того, что они не были колониализмом в принципе.
С. Лурье приводит определение колониализма Л. Болье, который считал, что это экстенсивная сила народа, его способность воспроизводиться, шириться и расходиться по земле, это подчинение мира или его обширной части своему языку, своим нравам, своим идеалам и своим законам. И далее сама С. Лурье заключает: «Это в конечном счёте попытка приведения мира в соответствие с тем идеалом, который присущ тому или иному народу. Причём идеальные мотивы могут порой преобладать над всеми прочими – экономическими, военными и другими» (48).
Исходя из логики действий западных колонизаторов, политика России по расширению границ своего государства может быть названа «колониальной» только с большой натяжкой, или даже вообще таковой не называться. Надо полагать, что следует говорить не об отсутствии колониальной политики и устремлений российского государства, но об определённом типе российского колониализма, действительно, имеющего некоторые весьма существенные отличия от западноевропейского. И главное отличие этих типов колониализма даже не в методах, а скорее в целях. М. Ходарковский отмечает: «Основным и постоянно действующим стимулом экспансии России на Кавказе были геополитические интересы государства, в то время, как колониальная политика европейских стран как в Северной и Южной Америке, так и в Азии была продиктована преимущественно экономическими соображениями» (49).
При сохранении допустимых правовых норм, местных традиций и обычаев, на наш взгляд, главной целью государственной власти по отношению к присоединённым народам было стремление сделать их частью своих подданных в полной мере. Эти устремления отчётливо прослеживаются в суждениях и действиях государственных лиц вплоть до самого императора, они в изобилии встречаются в массе опубликованных официальных источников, ничтожная часть которых приводилась в этой главе. Совершенно права С. Лурье, когда замечает, что «…администрацию менее всего интересовали этнографические особенности этого «вверенного ей населения» … Это отсутствие любопытства психологически объяснялось тем, что финал всё равно был предрешён: каждый народ рано или поздно должен был слиться с русским или уйти с дороги, а потому исходная точка интересовала только специалистов» (50). В этом суть исторической формы, способа развития и адаптации русского этноса, в этом проявляется его «абсорбирующее» свойство по отношению к иноэтничному окружению.
При этом надо вспомнить, что в рассматриваемый период активно формируется имперское сознание, которое есть признак не только правящих классов, но и всего «титульного» этноса империи. Имперское сознание у русских, как и у других имперских народов « …исходило из не всегда необоснованной презумпции большей развитости по сравнению с подчинёнными народами» (51).
Мессианизм, патернализм и государственность, как черты русского менталитета, формировали контуры мотивационной сферы колониальной политики. Именно так и можно было сформулировать предыдущую фразу, ибо чёткой колониальной доктрины в России не было никогда. «На Кавказе, так же как и везде в империи, колонизационная политика проводилась без всякой теоретической базы, на основании одной лишь интуиции; в основе её лежала русская психология колонизации … причём основные её парадигмы приводились в жизнь чаще всего абсолютно бессознательно» (52). Если говорить о формах диалога этнокультур на Северном Кавказе (как и в других регионах Российской империи), то здесь преобладал промежуточный между ассимилятивным и диссимилятивным способ диалога, который можно определить как адаптивный (53). В полной мере характерный для Северо-Кавказских народов во взаимном историческом соседстве и диалоге, применимый даже по отношению к казачеству, адаптивный способ диалога этнокультур по отношению к русским и горцам мог носить, очевидно, только временный характер, в последующем обнаруживая всё большее стремление к ассимилятивному (со стороны доминирующего этноса).
Подводя итог, надо подчеркнуть, что исторически сформировавшиеся способы взаимного восприятия и оценки горцев Северного Кавказа и русских уже содержали к исходу Кавказской войны такой уровень конфликтности, который во многом предопределил характер и содержание последовавших в дальнейшем событий в истории народов данного региона.
Кавказскую войну, на наш взгляд, можно считать колонизационной только с большой натяжкой и известной долей условности. Характерным для российской формы колонизации был не столько военный способ, сколько, так называемая, «народная колонизация». Кавказская война стала одним из решающих факторов, подготовивших почву для подлинной российской колонизации Северного Кавказа, развернувшейся в период восходящей фазы последнего социального цикла периода империи. Об этом речь пойдёт в следующей главе.
Примечания
41. Цит. по: Гордин Я.А. Что увлекло Россию на Кавказе //Звезда, 1997, № 10. - С.107.