В 1135 г. новгородцы пытались посредничать между ними, однако безуспешно. Битва состоялась, и новгородский летописец сообщает, что “поможе богъ Ольговицю с черниговчи”.[155] Для нас это замечание имеет то немаловажное значение, что оно поясняет некоторые особенности мировосприятия человека того времени. По мнению И. Я. Фроянова, замечание новгородского летописца не являлось пустой фразой или риторическим оборотом. “Люди древней Руси верили в то, что побеждал в межкняжеских войнах тот, кому сопутствовало благоволение богов, на чьей стороне находился бог, а значит и правда”. Божественная благодать распространялась и на ближайших родичей князя.[156] Потому новгородцы, делая выбор между князьями, не только руководствовались чисто прагматическими, но и мистическими мотивами. Это, видимо, дает дополнительное объяснение той легкости, с какой новгородская община меняла свое мнение.
Итак, вернемся к княжению Святослава Ольговича. Надо отметить, что Святослав, услышав о приходе Всеволода Мстиславича во Псков не зря “ужасеся и въстрепета страхом великимъ”.[157] Дело вовсе не в том, что он боялся Всеволода, а в том, что он не питал никаких иллюзий относительно новгородской общины. Его репрессивные меры и укрепление крестным целованием местных бояр дали только временный эффект. 17 апреля 1138 г. Святослава без объяснения каких-либо причин выгнали из Новгорода.[158] По мнению И. Я. Фроянова, причина изгнания Святослава кроется в том, что, по свидетельству новгородского летописца, у Новгорода “не бе мира с пльсковици, ни с сужьдальци, ни с смольняны, ни с полоцяны, ни с кыяны”. Все это отрицательно сказалось на поставках продовольствия и привело к тому, что “стоя все лето осмьнъка великая по 7 резан”. Другой причиной, повлекшей смещение Святослава, стало знамение 9 марта 1138 г. Тогда “бысть громъ велии, яко слышахомъ чисто, въ истьбе седяще”.[159] Надо думать, что люди пытались найти ему объяснение, и, разумеется, нашли. Мысль И. Я. Фроянова относительно первой причины смещения Святослава подтверждает и Никоновская летопись. Она сообщает, что когда пришел новый князь – сын Юрия, “бысть радость велиа всем въ Новегороде, и смиришася со Псковичи”.[160]
А. В. Петров также видит причину изгнания Святослава в голодной блокаде, установившейся с его приходом, так как в соседних центрах княжили союзники Мстислава. Из того факта, что изгнание не сопровождалось сменой посадника, исследователь делает вывод о том, что само изгнание не было вызвано внутренней борьбой, а стало результатом воли новгородской общины в целом.[161] Особый интерес представляет мнение А. В. Арциховского. Исследователь на основе археологических раскопок в Новгороде пришел к выводу, что историки склонны преувеличивать значение отдельных летописных сообщений о ввозе хлеба из Владимиро-Суздальской земли во время голодовок. При этом делается ссылка на видовые определения сорняков. “Сорняки, примешанные к найденным при раскопках зернам ржи, пшеницы и т. д., оказались характерными именно для новгородской флоры, а не для среднерусской или какой-либо иной. Новгород был центром большой сельскохозяйственной территории и питался в нормальное время только своим хлебом”.[162] Однако это открытие не может скрыть того факта, что голод в Новгороде был частым гостем, а соседние князья при каждом удобном случае вводили блокаду. Свой хлеб, видимо, в Новгороде был, но количество его все же не удовлетворяло потребностей. Легкость и частота, с какой киевский и другие князья вводили блокаду, свидетельствует о частых неурожаях и наличии постоянной возможности взвинтить цены на продовольствие. Как правило, летопись говорит, что результатом подобных действий соседних князей был как раз не голод, а резкое повышение цен.
Изгнав Святослава, новгородцы отправили послов в Суздаль просить себе князя у Юрия Владимировича. 23 апреля в городе случился переполох, вызванный слухом о пришедшем якобы к городу Святополке с псковичами, однако тревога оказалась ложной. Что точно происходило в это время со Святославом, его женой и окружением, со слов новгородского летописца до конца понять не представляется возможным. Судя по Новгородской Первой летописи, его жена была посажена в Новгороде “у святое Варвары въ монастыри”. Самого Святослава “яша на пути смолняне и стрежахуть его на Смядине въ манастыри”.[163] По мнению Н. И. Костомарова, новгородцы “схватили своего князя Святослава Ольговича, заточили в монастырь с семейством, а потом изгнали”.[164] Однако полной ясности в этом вопросе нет. Тем временем Юрий Долгорукий откликнулся на просьбу новгородцев и послал им своего сына Ростислава. Обращение к суздальскому князю стало для новгородцев своего рода компромиссным вариантом. Как заметил в свое время С. М. Соловьев, Новгород обратился к нему, так как “Юрий защитит его от Ольговичей, как ближайший сосед, и примирит с Мономаховичами, избавив от унижения принять Святополка, т. е. признать торжество псковичей; наконец призвание Юрьевича примиряло в Новгороде все стороны; для приверженцев племени Мономаха он был внук его, для врагов Всеволода он не был Мстиславичем”.[165]
Княжение Ростислава в Новгороде было недолгим. 18 февраля 1139 г. умер великий князь киевский Ярополк. На смену ему пришел брат Вячеслав, которому княжить в Киеве было суждено только 10 дней: его сместил Всеволод Черниговский.[166] Данное обстоятельство не вписывалось в планы Юрия Долгорукого, и “приде Гюрги князь и-Суждаля Смольньску, и зваше новгородьце на Кыевъ на Всеволодка”. Однако новгородцы “не послушаша его”, и 1 сентября 1139 г. Ростислав бежал из Новгорода к отцу в Смоленск.[167] Судя по Новгородской Первой летописи, нет оснований видеть в уходе Ростислава происки “прочерниговской партии”. Скорее, причина - в отказе новгородцев помочь его отцу. Именно такого мнения придерживается И. Я. Фроянов.[168] Это вполне логично, если бы не одно “но”. Такой вывод позволяет сделать только Новгородская Первая летопись. Другие летописи освещают данное событие несколько иначе. Так, Тверская летопись гласит: “А сына его Ростислава выслаша отъ себе”.[169] Лаврентьевская летопись сообщает, что “того же лета пустиша Новгородци Гюргевича”.[170] Еще дальше идет Никоновская летопись: “того же лета Новгородци выгнаша отъ себе изъ Новагорода князя своего Ростислава”[171]. То есть эти источники заставляют усомниться в добровольном характере ухода князя. Более того, полноту сведений новгородского летописца в данном пункте, видимо, следует поставить под вопрос.
Именно на эту мысль наводит и поведение Юрия после ухода сына из Новгорода. Та же Новгородская Первая летопись сообщает о том, что “разгневася Гюрги, идя опять Суждалю, възя Новыи търгъ”.[172] Следовательно, скорее всего, новгородский летописец пытался заретушировать неприглядный факт выпроваживания князя без всякой веской причины. По мнению Н. И. Костомарова, “к суздальской ветви русского мира была уже давняя международная неприязнь у новгородцев. Князья, призываемые в Новгород, приезжали не одни, а с дружиной, и суздальские князья, таким образом избранные новгородцами, наводили в Новгород толпу народа, нелюбимого новгородцами”. И далее: “Юрий звал новгородцев против Ольговичей; новгородцы не согласились, потому что воевать с суздальцами, которых не любили, против киевлян, с которыми сознавали близкое родство, было не в обычае. Ростислав заметил, что партия Ольговичей подымает голову, и бежал”.[173]
В целом такое объяснение произошедшего довольно интересно, но слишком сомнительно, чтобы его можно было воспринимать всерьез. С. М. Соловьев считал, что именно “отказ на требование отца послужил знаком к отъезду сына”.[174] Аналогичного мнения придерживается и А. В. Петров. Смещение Ростислава, также как и его предшественника, по мысли исследователя, было не следствием внутренней борьбы, а отражением воли новгородской общины в целом.[175] В действительности Ростислав, видимо, служил своего рода компромиссной фигурой, удерживавшей новгородское общество от очередной смуты. Сама смута не замедлила разгореться сразу же после его ухода: “И послашася новгородци Кыеву по Святослава по Ольговиця, заходивъше роте; и бе мятежь Новгороде, а Святослав дълго не бяше”.[176] То есть единодушие явно отсутствовало. С одной стороны был не ясен долгосрочный расклад сил на политической арене русских княжеств, а с другой, сомнительно, что за год с небольшим в Новгороде успели забыть те жесткие методы, к которым порой прибегал Святослав. Тем не менее, очевидно, что выбор был сделан, в первую очередь, исходя из того факта, что великий князь киевский на тот момент являлся наиболее значимой политической фигурой.
Общую картину усугублял тот факт, что Всеволод и Святослав не горели желанием поскорее занять новгородский стол. Они отдавали себе отчет в том, что в Новгороде о политической стабильности приходится только мечтать. Святослав в свое время уже прилагал определенные усилия, чтобы удержаться на этом столе и потому имел горький опыт. В то же время новгородцы проявляли довольно большую настойчивость. Дело дошло до того, что решение призвать Святослава скрепляли присягой («ротой»). В связи с этим И. Я. Фроянов делает предположение, что решение было не простым и, наверное, принималось на вечевом сходе.[177] Очень вероятно, что все так и было, поскольку на этом дело не закончилось. Лаврентьевская летопись сообщает, что новгородцы “пустиша дети свое в тали, рекуще пусти к нам Святослава”.[178] Похожие сведения содержит и Лаврентьевская летопись: “послаша новгородци въ Киевъ къ великому князю Всеволоду Ольговичю Киевскому, просяще у него брата его Святослава Олговича княжити у них в Новгороде, а дети своя въ закладъ прислаша”.[179] О закладе говорит и Тверская летопись, причем в ней уточняется, что детей в заклад отправили со вторым посольством.[180] Этот факт, надо полагать, показался новгородскому летописцу слишком неприглядным, чтобы его упоминать. Однако именно после этого 25 декабря 1139 г. Святослав “въниде” в Новгород.[181]