«Царевич проводил время сообразно старинным приемам русской жизни: то слушая богослужение и занимаясь душеспасительными беседами, то учреждая пиры, постоянным участником которых был и его духовник. Подобно тому, как родитель царевича устроил ради потехи всепьянейший собор и раздавал разные клички членам этого собора, царевич Алексей составил около себя такой же кружок друзей и всех их наделил насмешливыми прозвищами (отец Корова, Ад, Жибанда, Засыпка, Захлюста, Молох, Бритый, Грач и пр.). Они хвастались своим пьянством. "Мы вчера повеселились изрядно, - писал однажды царевич к своему духовнику, - отец духовный Чиж чуть жив отошел до дому, поддержим сыном"; а в письме царевича один из собеседников его, Алексей Нарышкин, приписал: "Мы здесь зело в молитвенных подвигах пребываем, я уже третий день не маливался, и главный наш не умножает".[[12]] Но забавы царевича не походили на забавы его родителя в том, что он всегда относился с сердечным уважением ко всему церковному и не позволял себе делать таких кощунских выходок, какие замечаются в чиноположении Петрова всепьянейшего собора. «Зато не менее родителя царевич, при случае, показывал жестокость и грубость в обращении со своими собеседниками; самого духовника своего, которого называл своим первейшим другом, царевич не раз пугал и за бороду драл. "И другие, - писал ему этот духовник, - от милостивого наказания твоего и побой изувечены и хрычат кровью". Своего наставника Вяземского царевич также драл за волосы и бил палкой».[[13]] Несмотря на такие грубые вспышки, царевич Алексей, будучи по природе бесхарактерен, находился под влиянием своих друзей, особенно Якова Игнатьева, который служил ему тайным посредником по отношению к заточенной матери. При его посредстве, царевич однажды съездил к ней в Суздаль (1706 или 1707гг.), но царевна Наталья, любимая сестра Петра, проведала об этом и донесла брату. Царь сильно разгневался и потребовал сына к себе в Польшу, где сам в то время находился. Алексей обратился к Екатерине и только ее ходатайству обязан был тем, что получил от родителя прощение.
«Соловьев сравнивает дружбу царевича с Яковом Игнатьевым с отношениями, когда-то существовавшими между Никоном и царем Алексеем Михайловичем. Как Никон для царя Алексея был собинный приятель, так и внук царя в письмах к протопопу Якову Игнатьеву, уверяет его в безусловном доверии и уважении. В одном из этих писем из-за границы сказано: «аще бы вам переселение от здешних к будущему случилось, то уже мне весьма в Российское государство нежелательно возвращение» и проч.
Алексей и Яков Игнатьев были одинакового мнения о Петре: однажды Алексей поклялся своему духовнику, что желает отцу своему смерти; духовник отвечал: «Бог тебя простит; мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много»».[[14]],[[15]]
Занятия науками у царевича прерывались, однако, по желанию Петра то поездкой в Архангельск в 1702, то участием в походе к Ниеншанцу, то присутствием в 1704 при осаде Нарвы. «Гюйсен рассказывает как очевидец, что Петр в 1704 году, после взятия Нарвы, говорил Алексею: «Ты должен убедиться, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру»; наставляя сына, как он должен поступать, действовать, учиться, Петр прибавил: «Если мои советы разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, я не признаю тебя своим сыном; я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя и в сей, и в будущей жизни».
Как видно, уже в то время вместо мягких, ласковых отношений между отцом и сыном господствовали, с одной стороны, строгость, с другой — страх».[[16]] К тому же воспитание царевича оставалось отрывочным, неполным, случайным.
Осенью 1707 года Алексею был поручен надзор за работами по укреплению Москвы на случай нападения Карла XII, в августе 1708 на него же был возложен осмотр продовольственных магазинов в Вязьме. В начале 1709 царевич представил царю в Сумах пять полков, собранных и устроенных им самим, затем присутствовал в Воронеже при спуске кораблей, а осенью отправился в Киев, чтобы находиться при той части армии, которая предназначалась для действий против Станислава Лещинского. В 1709 году Алексей отправился в заграничное путешествие в Германию для продолжения образования, а также выбора невесты (еще в 1707 барону Урбиху и Гюйссену было поручено Петром I приискать невесту для царевича).
В 1710 г. после первой встречи со своей невестой в местечке Шкенверт близ Карлсбада Алексей писал Якову Игнатьеву: ««На той княжне давно уже меня сватали, однако же, мне от батюшки не весьма было открыто... я писал батюшке, что я его воли согласую, чтобы меня женил на вышеописанной княжне, которую я уже видел, и мне показалось, что она человек добр и лучше мне здесь не сыскать». Быть может, различие веры беспокоило царевича, Шарлотта была лютеранкой. По крайней мере, он прибавил: «Прошу вас, пожалуй, помолись: буде есть воля Божия, — чтоб сие совершил, а будет нет — чтоб разрушил».
Дед невесты, герцог Антон Ульрих, писал в то время: «Русские не хотят этого брака, опасаясь, что много потеряют с утратой кровного союза со своим государем, и люди, пользующиеся доверием царевича, стараются религиозными внушениями отклонить его от заключения брака, которым, по мнению их, чужеземцы думают господствовать в России. Царевич верит им» и проч.
Отзывы невесты царевича о нем в это время были благоприятны. Сообщая, что он учится танцевать и французскому языку, бывает на охоте и в театре, она хвалит его прилежание. Однако он был застенчив и холоден. «Он кажется равнодушным ко всем женщинам», — писала Шарлотта. Впрочем, узнали кое-что о любви царевича к какой-то княжне Трубецкой, которую Петр выдал замуж за одного вельможу».[[17]]
Брак Алексея состоялся 14 октября 1711 года в Торгау (на свадьбе присутствовал даже Лейбниц, - Л.Р.). Говорили, что Алексей страстно любит свою невесту. Даже отношения царевича к отцу в это время казались удовлетворительными. Он переписывался до свадьбы с отцом о частностях брачного договора. Петр приехал в Торгау, чтобы присутствовать при свадебной церемонии, и ласково обращался с кронпринцессой. Однако на четвертый день после свадьбы Алексей по желанию отца должен был отправиться в Померанию для участия в военных действиях. Шарлотта, некоторое время жившая в Торне, переписывалась с мужем. Узнав, что царевич должен участвовать в нападении на остров Рюген, она сильно беспокоилась и вообще обнаруживала дружбу и любовь к мужу
Однако со временем отношения между супругами становились хуже, и они окончательно охладели друг к другу. Царевич обращался с женой неласково и даже грубо. Она, в свою очередь, была раздражительна. Алексей своими попойками в кругу недостойных приятелей подавал повод к неудовольствию кронпринцессы. «Однажды, возвращаясь с подобной пирушки в нетрезвом виде, Алексей в сердцах говорил своему камердинеру: «Жену мне на шею чертовку навязали; как-де к ней ни приду, все-де сердится и не хочет-де со мной говорить»».[[18]]
По возвращении Алексея из Германии Петр спросил, что он усвоил из геометрии и фортификации. Вопрос испугал царевича, он боялся, что отец тут же сделать чертеж, а у него не получится. Вернувшись к себе домой, Алексей взял пистолет и попытался прострелить правую руку, но выстрел оказался неудачным: ладонь лишь сильно опалило порохом. Петр был настолько разгневан поступком царевича, что избил его и приказал больше не показываться при дворе.
После несостоявшегося экзамена все как будто бы затихло. Отец и сын не поддерживали между собой никаких контактов, но наиболее проницательные сторонники Алексея понимали, что так долго продолжаться не может. В 1714 году царевич по совету врачей уехал на воды в Карлсбад (для лечения чахотки. – Л.Р.). «Кикин рекомендовал ему по окончании лечения поехать в Голландию, а потом в Италию и пробыть за границей как можно дольше, хотя бы года три. Ведь мало ли что могло произойти за это время. Но Петр продолжал здравствовать, и царевичу пришлось вернуться домой. По приезде его в Россию Кикин спросил: «Был ли кто у тебя от двора французского?» «Никто не был», — отвечал Алексей. «Напрасно, — продолжал Кикин, — ты ни с кем не видался от французского двора и туда не уехал: король человек великодушный; он и королей под своей протекцией держит, а тебя ему не великое дело продержать». Таким образом, уже до 1716 года обсуждалась необходимость бегства царевича за границу».[[19]]
Шарлотта узнала о намерении мужа отправиться за границу только перед самым его отъездом. «Во время пребывания Алексея в чужих краях она, кажется, не получила ни одного письма от него и даже не знала точно о его местопребывании».[[20]] Во время отсутствия мужа Шарлотта родила дочь Наталью (12 июля 1714 г.)[[21]]. А в декабре 1714 года Алексей возвратился в Петербург. В первое время после приезда из-за границы он был ласков в обращении с женой, но скоро у него появилась любовница Евфросинья (либо Афросинья), крепостная девка учителя царевича Вяземского. «Евфросинья была страшной, маленькой, рыжей, коренастой, с толстыми губами и манерами неряхи. Безграмотная пьяница, она с удовольствием заменила царевичу его законную жену».[[22]]