Только при отмеченных свойствах ума и гениальной способности не по дням, а по часам превращаться из «москвича» — в европейца не только по внешности, а по способу мышления— из Петра и мог выйти такой преобразователь России, каким он вышел.
В петровском уме, несмотря на его чуткость и переимчивость, было много самостоятельности, основанной на крепком здравом смысле. Поэтому, подпав под сильное влияние западно-европейской культуры— Голландии и Англии, особенно Швеции и Германии, наш преобразователь старался держаться трезво по отношению к этой культуре, беря от нее лишь то, что подходило к состоянию России
Интересы России, русского народа были для Петра исключительными, единственными интересами, ради которых он жил и работал «в поте лица», «не покладая рук»; поэтому на первые места в государстве он ставил русского человека, своего, а не чужого, даже если свой и был не вполне подготовлен; знающего же и способного «немца» привлекал лишь на второстепенную, «техническую» должность.
Петр был продуктом русской почвы, местных условий; но впечатления, которые он получал от этих условий, он комбинировал по своему, сообразно со складом, свойствами и настроением своего ума и с возникавшими в нем яркими образами, шедшими в конечном счете из западноевропейской культурной среды. Так, например, самое показное дело Петра — создание постоянной европейского типа армии и флота — было осуществлено Петром вполне оригинально: царь из детской юношеской игры вывел это дело и, как бы продолжая играть, принял личное участие в утверждении и развитии этого дела, превращаясь то в бомбардира, то в барабанщика, то в капитана, то в корабельного плотника, то в матроса, шкипера, адмирала. При крайней живости, восприимчивости и возбужденности ума, при способности с изумительной быстротой и находчивостью усваивать всякое дело и чувствовать себя свободно на всякой общественной ступени Петр вносил ту же личную заинтересованность и в насаждаемую в России фабрично-заводскую промышленность; он стремился прежде всего сам усваивать всякое техническое производство и тем показать личный пример. Этою чертою и данная отрасль государственной деятельности Петра, несомненно тоже примыкающая к предшествовавшим программам и опытам, отличается от этих последних подобно тому, как сам Петр, марширующий с солдатами, работающий на верфи, приобретший массу технических навыков, усвоивший множество ремесел, считавший себя даже хорошим дантистом, отличается от предшествовавших ему русских государей.
Необъятная энергия, порождаемая в значительной степени указанным выше характером ума, — это второе, что заставляло и заставляет удивляться Петру, который старался всюду поспеть, во всем, начиная со спуска нового корабля или с собственноручного исправления первой русской газеты, переводов с немецкого и кончая танцами на ассамблеях, — стремился принять личное участие, показать, научить, устроить.
События, пережитые Петром в детстве и юности во время борьбы с сестрой, центром коих явился государственный центр Москва, могли только создать в душе победителя антипатию к этому крамольному городу. Петр чувствовал себя неловко в Кремле, в котором он избегал жить. А потому, как только его оружие доставило ему финское побережье со вновь строившимся там, по его собственной инициативе и плану, Петербургом, то он не преминул перенести туда свою резиденцию, без сожаления заменив старый государственный новым. Своим гениальным взором окинув эту страну из края в край, он понял, что она не откажется признать новый центр, — и Петр вполне проникся новыми ассоциациями идей, связанными с перенесением столицы к Балтике.
Аналогичным психологическим процессом, сопровождалась и замена патриарха духовной коллегией, св. Синодом, с полным юридическим подчинением церковного правительства светскому.
Старо-московское содержание мысли и строй мышления не подходили к той иностранной атмосфере, которою дышал Петр, — и он, усматривая каким тормозом для его начинаний явится все московское мировоззрение в лице его представителя патриарха, — с особенной любовью сосредоточился на новых для него протестантских представлениях о взаимных отношениях государственной и церковной властей, которые не только легли в основу Духовного Регламента и указа о монашестве и монастырях, но и послужили идейной базой ненависти и презрения Петра к монахам. С сарказмом относясь к черному духовенству, Петр считал его «корнем зла»...
Думая об отечестве, он мечтал о его великом будущем, когда государство русское явится не только сильным и богатым, но и высоко-культурным, когда в нем будут процветать наука и искусство. своим живым, остро-проницательным умом он оценил значение теоретического знания, просвещающего ум и расширяющего его горизонты, и значение искусств. Донесшияся до потомства его заботы об учреждении Академии Наук, о переводе книг теоретического научного и философского содержания, о составлении русской истории и в частности истории его времени, переписка с Лейбницем и разные сношения с выдающимися представителями ученого западноевропейского мира, покупка анатомических и зоологических коллекций, учреждение Кунсткамеры или музея «раритетов» для публики, привлекаемой сюда угощением, и тому подобные факты неопровержимо доказывают, как широк был размах рождавшихся в уме Петра планов о работе для преуспеяния любимого им отечества. Петр, будучи сыном своей эпохи, человеком грубым и неряшливым, обходившимся большею частью без ножа и вилки, которому было в обычай прямо перебросить рукой пищу угощаемому на противоположный конец стола, или, наконец, допускать крайнюю грязь в отношениях и переписке со своей супругой Екатериной, однако был убежден в необходимости изменить обычаи к лучшему и радовался тому, что «очередь» усвоения наук, искусств и образа жизни просвещенных народов дошла до России. Лучшими сторонами своего ума и характера Петр был государственным человеком будущего, не величавшимся своим высоким положением, а смотревшим на него, как на удобное поприще для труда на общее благо. Труд, дело были для Петра на первом плане: всех он звал на работу, показывая собой пример и проявляя при этом самую широкую веротерпимость — черту, тоже не свойственную его предшественникам и большинству общества его времени: «По мне будь крещен или обрезан — едино, лишь будь добрый человек и знай дело», — писал он. Его идеи и цели были шире его деятельности, по необходимости суженой бурными и трудными внутренними и внешними условиями и событиями эпохи. Словом, смело можно сказать, что Петр велик не только тем, что он сделал, но еще более тем, что он намечал, но чего сделать он или не успел, или не мог, по неблагоприятным условиям исторического момента и по условиям его личной жизни.
Жизнь, испорченная с самого начала, портилась и потом. Сам Петр своим необузданным темпераментом поведения способствовал этой порче, начавшей выражаться в тяжелых болезненных припадках — физических и психических. Временами, в критические минуты, нервы, находившиеся в постоянном напряжении и возбуждении, по-видимому, испытывали страшное переутомление и Петр впадал в отчаяние, как это случилось с ним при Нарвском поражении; но свойственная ему богатырская энергия, как следствие его сильного и находчивого ума, брала верх над упадком духа — Петр выпутывался из беды, еще усиленнее принимаясь за работу и за свои бурные, освещаемые фейерверками и пушечными выстрелами — развлечения... Однако с течением времени начались длительные недомогания, а неудержимый гнев, посещавший Петра, стал сопровождаться не только дрожанием головы, но и ужасными эпилептифорными припадками; лишь его супруга Екатерина была способна умелым обращением с ним предотвращать припадок безумного гнева и тем спасать окружающих от несчастных последствий, а самого Петра от следовавшего за припадком тяжелого недомогания. Такого рода припадкам обыкновенно предшествовала меланхолия, возникавшая у него от навязчивого представления об опасности, угрожавшей его жизни, — естественный результат страхов, которых он натерпелся в детстве и юности и которые повторились и в зрелом возрасте. Оглядываясь назад, он видел в своей жизни одни беды, и в печальное для него время следствия над сыном Петру стало жалко самого себя, столько вытерпевшего: «Едва ли кто из государей, — говорил он однажды в такую минуту Толстому, — сносил столько бед и напастей, как я. От сестры был гоним до зела: она была хитра и зла. Монахине несносен: она была глупа. Сын меня ненавидит: он упрям». «Страдаю, — жаловался этот сильный человек, — а все за отечество»... Последнее оставалось единственным утешением и оправданием. Но и это утешение оказалось непрочным. Под конец жизни Петру суждено было испытать чувство одиночества в своем служении отечеству. Тщетно призывал он к бескорыстной службе государству, тщетно рассыпал ужасные удары вокруг себя по казнокрадам, призвав на помощь топор и виселицу и рассчитывая, что если слуги государства не привыкли служить ему за совесть, то будут служить за страх: ничто не действовало... В числе их был и Меньшиков, которому, вопреки своему правилу, Петр долго спускал нечестное собирание налогов. Но тот не унимался и, наконец, вывел Петра из терпения. Одновременно с открывшимися в 1724 г. большими злоупотреблениями бывшего друга Петра и его жены, открылись обман и измена в самом царском доме: провинилась пред Петром его вторая супруга, им коронованная (7 мая 1724 г.). Немудрено, что Петр окончательно потерял веру в людей, даже в самых близких, пришел к сознанию безнадежности своего одиночества и впал в отчаяние. Но это был уже последний момент его жизни. Такой человек не мог жить со скрытым в душе отчаянием — и он умер (28 января 1725 г., в начале 6-го часа по полуночи, на 53 году от роду). Об отчаянии же Петра мы догадываемся по тому, как он умирал. По-видимому, в эти минуты Петр опять и теперь в последний раз потерялся настолько, что не совершил самого важного дела, какое оставалось государю сделать пред кончиной, — не назначил себе преемника. Очевидно, кровавая, нетрезвая и отягченная трудами, заботами и гигантскими замыслами жизнь вызвала весьма сильную и выразительную реакцию во время последней болезни: ослабев телом, царь Петр пал и духом.