Однако на этом сходство ленинской деспотии с доиндустриальными деспотиями кончается. Когда дело доходит до проблем производства, индустриальная деспотия проявляет новые черты, отличающие ее от своих аналогов, существовавших в прошлом. Источником всех этих отличий является определенная ступень развития крупной машинной индустрии, значительно изменяющая основные экономические пропорции гравитационной деспотии.
В доиндустриальных деспотиях секторный разрыв между земледелием и ремеслом преодолевался обычно путем увеличения времени труда в ремесле, компенсирующего снижение удельного веса ремесленников в рабочей силе. Если доиндустриальная деспотия находится в радиусе контакта с абсолютной монархией, обладающей мануфактурной технологией, то секторный разрыв может преодолеваться также путем заимствования этой технологии, т.е. путем повышения производительности труда в ремесле, компенсирующего все то же снижение удельного веса ремесленников в рабочей силе. Однако как для первого, так и для второго вариантов преодоления секторного разрыва необходимым условием является сравнительно небольшая абсолютная величина производительности труда в промышленности (ремесле), гарантирующая невысокий уровень ее снижения в результате секторного разрыва.
Иная ситуация складывается при возникновении индустриальной деспотии. В условиях господства в промышленной сфере крупной машинной индустрии ни увеличение времени труда рабочих промышленности, ни повышение производительности их труда не могут компенсировать снижение удельного веса промышленных рабочих в рабочей силе и вызванное им сокращение промышленного продукта на душу населения, т.е. абсолютное обнищание населения. Поэтому политика военного коммунизма в промышленности, выразившаяся в тотальной регламентации производства, ликвидации товарно-денежных отношений и создании трудовых армий, не привела и не могла привести к ликвидации секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйством.
В условиях индустриальной деспотии для преодоления секторного разрыва требовались новые меры, направленные на возобновление перекачки рабочей силы из земледелия в промышленность. Для этого, в свою очередь, требовалось увеличение земледельческого продукта на душу населения, невозможное вследствие аграрного перенаселения. Выход из этого положения новый режим пытался найти в принудительном изъятии необходимого продукта земледельцев.
Правительство стало на путь полного запрета торговли хлебом и приступило к проведению продразверстки, т.е. принудительного изъятия зерна у крестьян в целях недопущения свертывания промышленного производства вследствие снижения удельного веса промышленных рабочих в трудовых ресурсах страны.
Реакция крестьянства не заставила себя ждать. Она выразилась в резком сокращении посевных площадей, а попытки продотрядов забирать необходимый продукт поставил крестьян перед дилеммой: умереть от голода либо поднять восстание. В результате к началу 20-х годов наряду с развалом крупной промышленности и массовым голодом в деревне возникла вполне реальная угроза массовых крестьянских восстаний, причем восставали не казаки или сибирские кулаки, а крестьяне перенаселенного центра (например, Тамбовской губернии).
Именно полная экономическая катастрофа и начавшиеся крестьянские мятежи вынудили ленинский режим отказаться от принудительного изъятия зерна у крестьян и перейти к торговому обмену между промышленностью и сельским хозяйством. Таким образом, новая экономическая политика объективно была ни чем иным, как временным откатом от сверхцентрализованной индустриальной деспотии, пытавшейся путем изъятия зерна у крестьян преодолеть секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством, к обычной доиндустриальной деспотии, ограничивающейся регламентацией промышленной деятельности.
Военно-коммунистическая попытка преодолеть секторный разрыв не удалась прежде всего потому, что она проводилась посредством изъятия у крестьян необходимого продукта, тогда как для успеха необходимо было не забирать необходимое, а создать условия для производства прибавочного продукта в земледелии, и лишь его забирать. А для этого, в свою очередь, требовался переход к новому типу экономического роста.
Итак, что же дал ленинский период деспотии нового типа, начавшийся военным коммунизмом и завершившийся нэпом ? Преодолеть секторный разрыв между промышленностью и сельским хозяйством не удалась, но в политической сфере была создана мощнейшая деопотически-бюрократическая надстройка, контролировавшая не только промышленную деятельность но и вообще все сферы общественной жизни. Были ликвидированы все более или менее демократические институты, явившиеся порождением революций 1905 г. и февраля 1917 г. Новая иерархическая структура власти фактически сбросила наслоения надстроечной вестернизации 1730-1917 гг. и предпочитала опираться на массовый террор. Тем самым была создана политическая структура, соответствовавшая той задаче, которую выдвинуло развитие страны в конце XIX -начале XX вв. - преодолению секторного разрыва между промышленностью и сельским хозяйством и предотвращению процесса деиндустриализации страны.
Нэп же в экономической сфере позволил преодолеть последствия военного коммунизма - разруху, голод и частичную деиндустриализацию 1917-1921 гг. Однако нэп не мог решить основную задачу эпохи - ликвидировать аграрное перенаселение и на этой основе преодолеть секторный разрыв. Раздел помещичьей земли между крестьянами по едокам лишь временно ослабил остроту аграрного перенаселения. Дальнейший рост плотности населения повлек за собой возвращение к предреволюционной ситуации, причем по ряду параметров положение даже ухудшилось в сравнении с 1913 годом. Это ухудшение было вызвано в первую очередь тем, что раздел помещичьих земель между крестьянами привел к ликвидации принудительной товаризации крестьянской продукции (арендная плата помещику или отработка в его хозяйстве) и тем самым снижению возможностей содержать неземледельческое население страны и поставлять зерно на экспорт.
Несмотря на потери в Первой мировой и гражданской войнах, от голода и эпидемий, население страны (в границах 1928 г.) увеличилось с 139,3 млн. в 1913 г. до 154,3 млн. в 1928 году. При этом абсолютный прирост сельского населения, обостряющий аграрное перенаселение, составил почти 11 млн. чел. Таким образом, сельское население страны за этот период возросло с 114,6 млн. до 125,3 млн., или на 9,3 %, тогда как общая посевная площадь увеличилась с 105 млн. га до 110 млн. га, или всего на 5 %. При этом площадь под зерновые практически не увеличилась:
94,4 млн. га в 1913 г. и 94,7 млн. в 1928 г. [34;с.19,27]. В результате посевная площадь под зерновыми на душу сельского населения сократилась с 0,82 га в 1913 г. до 0,75 га в 1928 г., т.е. на 9 %. Правда, за этот же период несколько возросла обеспеченность крестьян крупным рогатым скотом: его поголовье возросло с 58,4 млн. до 66,8 млн. или на 14 % [12;с.315]. Однако в расчете на 100 чел. сельского населения количество крупного рогатого скота почти не увеличилось. Поэтому урожайность зерновых также увеличилась весьма незначительно: в 1909-1913 гг. она составляла в среднем 6,9 ц /га, в 1922-1928 гг. - 7,6 ц/га [34;с.19].
Таким образом, производство зерна в расчете на душу сельского населения составило 565,8 кг в 1909-1913 гг. и 570 кг в 1922-1928 гг. На первый взгляд, казалось бы, эти данные свидетельствуют о том, что углубление секторного разрыва удалось приостановить. Но при дальнейшем исследовании выясняется, что это не так.
В условиях экстенсивного трехполья (а перейти к травопольной системе по образцу Западной Европы мешало аграрное перенаселение и нехватка скота) рост поголовья скота в крестьянском хозяйстве, происходивший в результате укрупнения самих этих хозяйств после раздела помещичьей земли, приводил к росту потребления зерна скотом и снижению удельного веса товарного зерна в валовом продукте крестьянского хозяйства. Кроме того, к снижению товарной продукции приводил также некоторый рост потребления зерна на душу населения и на голову скота в сравнении с дореволюционным временем. К увеличению нагрузки на единицу пашни вследствие роста аграрного перенаселения прибавлялось увеличение нагрузки вследствие роста поголовья скота: если в 1913 г. на 100 га пашни приходилось 55 голов крупного рогатого скота, то в 1928 г. - 60 голов. В результате доля зерна, расходуемого на прокорм скота и птицы увеличилась с 26,2 % валового сбора в
1925-1926 гг. до 31,9 % в 1927-1928 гг. [34;с.27]. Это привело к снижению удельного веса товарной продукции зерна с 25,5 %. валового сбора в 1909-1913 гг. до 19 % в
1925-1929 гг., а в абсолютном выражении - с 16,7 млн. т до 15 млн. т [34;с.23].
Особую остроту положение приобрело к концу 20-х годов. По сравнению с 1913 г. валовая продукция сельского хозяйства увеличилась в 1928 г. на 24 %, а ее товарная часть уменьшилась на 30 % [22;с.86]. Товарное производство зерна сокра-
тилось более чем вдвое и составило 48,4 % от уровня 1913 г. [39;с.193].
Создавшееся положение повлекло сокращение удельного веса рабочей силы, занятой в промышленности и торговле, и увеличение удельного веса занятых в сельском хозяйстве - процесс, невиданный в индустриализирующихся странах. Так, доля занятых в промышленности и строительстве сократилась с 9 % всей рабочей силы в 1913 г. до 8 % в 1928 г., в торговле - соответственно с 9 % до 3 %, тогда как доля занятых в сельском хозяйстве увеличилась с 75 % до 80 % [22;с144-5].
В то же время, например, Франции удалось сбросить занятость в сельском хозяйстве с 52 % в 1850г. до 42 % в 1900г., США, соответственно, с 65 % в 1900г. до 38 % в 1900г. и до 21,2% в 1929г., другим странам, соответственно, в 1900г. и в 1920г.: Италии - с 60 % до 52 %, Испании - с 68 % до 60 %, Швеции - с 54% до 44 %,