Впрочем, какое западничество отвергается? Народ сопротивляется не внедрению гражданских прав, а налогам, воинскому набору, постоянным войнам, вызванным участием России в европейской политике, новым капиталистическим отношениям. Такое же сопротивление имело место и на Западе, только там капитализм возник как неожиданный, но закономерный результат совершенных самим народом революций, а в России уже с конца XVII века он внедрялся в качестве системы готовых институтов, никоим образом не обоснованных с точки зрения собственных народных традиций и чаяний. Даже русское крепостничество отнюдь не было пережитком средневекового прошлого. Его насаждали реформаторы как необходимый инструмент, без которого не сломить приверженность мужика к «натуральному хозяйству», не вынудить его работать на рынок. В этом плане нелишне вспомнить работы американского историка Питера Колчина, продемонстрировавшие поразительное сходство между русским крепостническим поместьем и американской рабовладельческой плантацией того же времени.
Несостоятельность исходной «западнической» парадигмы закономерно привела русское образованное общество к расколу на радикально-демократическое и умеренно-либеральное крыло, постепенно тяготеющее к консерватизму. История того, как произошло это неизбежное разделение, как раз и составляет основной сюжет русской политической культуры XIX века. Но именно этот сюжет и остался за рамками книги Ричарда Пайпса.
Глава III. Наши консерваторы
«Что эти скоты вмешиваются не в свое дело?»- отозвался Александр III на вполне благонамеренный меморандум, представленный ему двумя видными дворянскими деятелями. Тот факт, что наследственный самодержец не считал, что его подданные должны хоть как-то участвовать в определении судеб страны, неудивителен. По мнению Ричарда Пайпса российская политическая мысль с самого момента ее возникновения была глубоко консервативной.
Привычная нам история отечественного интеллектуального движения — история свободолюбия, от Радищева к декабристам, от Пушкина к Герцену, от народников к Плеханову. Пайпс, однако, уверяет, что это заблуждение: общим для большинства русских мыслителей было не свободолюбие, а как раз наоборот, отказ поставить под сомнение самодержавие, необходимость и оправданность его сохранения в стране. Свободолюбивые радикалы оставались на обочине интеллектуальной истории — как сказал один президент по совсем другому поводу, они «не были широко известны и не влияли на общественное мнение страны». Никаких новых имен при этом Пайпс не открывает: он перечисляет все тех же графа Уварова и славянофилов, Победоносцева и Каткова, Данилевского и Леонтьева, генерала Фадеева. Согласиться с Пайпсом можно не всегда, а попытка представить консерваторами славянофилов или того же Сперанского граничит, пожалуй, с антиисторизмом. Славянофилы, например, были новаторским интеллектуальным течением, которое ничего не «консервировало», а наоборот, изобретало заново и монархию, и общество, и национальность. Провести намеченную интеллектуальную линию Пайпсу удается только за счет максимально широкого понимания консерватизма как любой поддержки самодержавия, и в этом смысле его работа — отражение с точностью до наоборот советской концепции истории.
В целом Пайпс просто повторяет свой давний тезис о «вотчинном» характере государства в России. В отличие от Запада, здесь издавна укореняется представление о государстве и всем его содержимом как о частной собственности государя в самом буквальном смысле. Общество же при этом отсутствует, и, стремясь защитить свои интересы, различные социальные группы апеллируют не друг к другу, а к власти, тем самым играя ей на руку.
Однако книга Пайпса — это не историческое исследование, а очевидный памфлет, размышление на тему «почему русские вновь, как и всегда в их истории, поддержали авторитаризм». И в этом смысле его стоит порекомендовать как обязательное чтение всей российской политической элите. Рассказ Пайпса — это история того, как ведущие российские интеллектуалы и политики, осознавая практические и моральные преимущества ограниченной монархии, представительного правления, конституционализма, раз за разом убеждали себя, что России это все не подходит. Одни ссылались на масштабы страны; другие верили, что только самодержавие может модернизировать Россию; большинство считали, что Россия «не дозрела» еще до европейских политических институтов, что народ необразован, апатичен, что отказ от авторитаризма приведет к развалу страны и установлению дворянской олигархии. Закончилось это все 1917 годом.
Заключение.
Можно говорить о том, что "мода" на консерватизм постепенно вытесняет "моду" на либерализм. Не случайно слово "традиция" звучит в устах государственных мужей чаще, чем "реформа". Тяга значительной части населения к стабильности, поиск опоры на неизменные, вечные ценности - все это было в полной мере использовано творцами PR-технологий. Консерватизм, понимаемый как антитеза анархии и экстремизму очень популярен в современной политике. Сейчас уже никто не выступает открыто с позиции тотального отрицания прошлого, никто не стремится к разрыву исторической преемственности. К консерваторам относят себя и В.С. Черномырдин и Б. Немцов. Но что же хотят "законсервировать" те, представители движения "правых сил", которые сегодня называют себя консерваторами? Не скрывается ли за их показным консерватизмом желание "заморозить" ту, во многом несовершенную и нестабильную политическую систему, которая сложилась за последнее десятилетие в России? Если это так, то подобный "консерватизм" не может принести позитивные плоды, а является всего-навсего очередным прикрытием для обанкротившихся политиков. Подлинный консерватизм всегда ставил во главу угла благо России и населявшего ее народа.
Список литературы
Р. Пайпс «Русский консерватизм и его критики» изд. «Новое издетельство», 2008 г.
Журнал «Левая политика» №3 (2008 г)
Журнал «Ведомость. Пятница» №29 (2009 г)
Журнал «Свободная мысль» №10 (2008 г)
Газета «Wall street journal» от 24 августа 2009г.