Смекни!
smekni.com

Драма Эсхила (стр. 9 из 9)

33. Решение этого вопроса Гесиодом, Архилохом, Семонидом Аморгским, Солоном, Феогнидом, Симонидом Кеосским и Пиндаром было рассмотрено в предшествующих главах, при рассмотрении каждого конкретного автора. Это лучшая отправная точка для анализа данной проблематики в греческой трагедии.

34. Знаменитое аристотелевское определение трагедии и впечатления, которое она производит на зрителей, упоминает два эти эффекта — "сострадание" и "страх" — которые суть наиболее важные "претерпевания" (страсти, аффекты), произведеные трагедией и подлежащие трагическому катарсису. Если эти термины приведены в моем тексте в том же самом смысле, это не потому, что я правоверный аристотелик; но после долгого и детального изучения эсхиловских драм я пришел к заключению, что эти категории превосходно согласуются с фактами — гораздо лучше, чем всякие другие. Аристотель должен был к ним обратиться в результате последовательно эмпирического исследования самих трагедий, а не каких-либо отвлеченных соображений. Любая современная попытка обратиться к греческой драме без предвзятых идей должна привести к тем же или сходным выводам; она должна была бы руководствоваться настроением, господствующим, среди прочих, в монографии Бруно Снелля (Bruno Snell, Aischylos und das Handeln im Drama, Philologus, suppl. vol. XX, 1928), где автор обсуждает важность трагического страха для структуры античной драмы.

35. Проводя конкретное исследование отдельных греческих трагедий, разумеется, невозможно отделить их чисто художественный аспект от религиозной и человеческой функции (некоторые сказали бы — от их "нравственного учения", что крайне ограничивает эту сторону их воздействия). В аристофановской комедии Еврипид и Эсхил говорят и о своей "техне", и о своей "софиа". Недавняя книга H. D. F. Kitto, Greek Tragedy, London, 1939, вносит ценный вклад в исследование первого из этих аспектов. Ernst Howald, Die griechische Tragödie, München, Berlin, 1930, также настаивает на поэтическом воздействии греческой трагедии. Но я предпочел бы включить в концепцию "искусства" тот подход, который Китто называет "исторической образованностью", — в той мере, в какой она позволяет нам понять всеохватный духовный характер греческого искусства ("софиа"), который сделал из его великих мастеров, не только побочно, но и по существу, "ваятелей" Эллады. В беглом обзоре трагедии, который мы делаем в такой книге, нельзя избежать того, что детальный художественный анализ отойдет на второй план перед исследованием творческой роли, которую это великое искусство сыграло в формировании эллинской культуры. Точно так же мы не сможем детально рассмотреть диалектическую структуру платоновской философии, удовольствовавшись исследованием того, в какой мере она отвечает своим притязаниям и представляет истинное осуществление воспитательного призвания греческой классической поэзии. Это призвание было признано первыми литературными критиками Греции, которые и сами были поэтами; см. Alfonso Reyes, La critica en la edad Ateniense, Mexico, 1940, 111 слл.

40. Nauck, Tragicorum Graecorum Fragmenta, 2, эсхиловский "Паламед"; ср. frg. adesp. 470.

41. В рассказе Прометея о тягостном пути Ио и его этапах, 790 слл., приводятся названия отдаленных стран, гор, рек, племен; точно так же в "Прометее освобожденном", frg. 192–199 Nauck. Поэт заимствует свои сведения из ученого источника, возможно, из "Описания земли" Гекатея Милетского.

42. В сходной с диатрибой речи Океана, Prom., 307 слл., Эсхил очевидным образом вдохновляется традицией древней гномической поэзии.

43. Впервые это было установлено в монументальном издании эсхиловских "Эвменид" К. О. Мюллера (K. O. Müller, 1833), где драма была истолкована в свете афинского уголовного законодательства и местной религиозной традиции, послуживших ее основой. Ср. также editio maior "Орестеи" (Thomson, Cambridge, 1938).

44. У Эсхила хоры Eum., 916 и Suppl., 625, — и тот, и другой представляют собой торжественную молитву о спасении города, Афин и Аргоса соответственно, — дают нам сведения о формах обряда и о природе общественной молитвы, причем в отсутствие какой бы то ни было прямой традиции по этому поводу.

46. См. его труд, приведенный выше, в прим. 3. Ср. также недавнюю попытку реконструкции трилогий Эсхила: Franz Stoessl, Die Trilogie des Aischylos, Baden-Wien, 1937.

47. Что касается восстановления последовательности драм в утраченной эсхиловской трилогии, я следую за мнением Вестфаля: Westphal, Prolegomena zu Aeschylus Tragödien, Leipzig, 1869, где доказано, что "Пюрфорос" (огненосец, огненный) был не на первом, а на последнем месте.

59. Роль полиса в эсхиловской драме — исключительной важности, как свидетельствует его прославление в конце "Орестеи". Здесь полис предстает как необходимый элемент божественного миропорядка, этой идеи космоса, чьим земным прототипом он был. Недавно обретенная свобода индивидуума во времена Эсхила означала освобождение от клановых власти и правосудия. Сильный централизованный город-государство, основанный на строгом общественном порядке и на письменных законах, был гарантом этой свободы в глазах поколений, чьи жизненные идеалы отражает искусство Эсхила. С точки зрения современного либерализма, который рассматривает ту самую государственную власть, которая изначально была наиболее надежным защитником индивидуальной свободы, как угрозу для нее, трудно понять то уважение, с каким юная аттическая демократия в эсхиловской трагедии говорит о государстве. Тем не менее "Антигона" Софокла раскрывает перед нами другую сторону проблемы, показывая возможность тяжкого конфликта между государством и индивидуальностью. Здесь государство препятствует исполнению священных обязанностей индивидуума по отношению к семье и клану и само предстает как тираническая сила. Проблема была предвосхищена уже в последней сцене "Семерых против Фив" Эсхила (если она подлинна). Но уже в сцене этой трагедии, где политическая власть царя сталкивается с религиозным пылом женщин, который в момент тяжелого кризиса грозит опрокинуть государственный порядок, можно найти следы подобного конфликта. Этот конфликт должен был быть описан в дионисийской трилогии Эсхила, не дошедшей до нас "Ликургии", как он предстает в ее еврипидовском варианте — "Вакханках".

60. Подобный конфликт изображается в трилогии о Данаидах, из которой до нас дошли "Просительницы", в трилогии о Прометее, а может быть, и в "Ликургии".

62. О гипотетической реконструкции двух пьес, предшествовавших "Семерым против Фив" в фиванской трилогии, см. Karl Robert, Oidipus; Geschichte eines poetischen Stoffs, Berlin, 1915, 252, и Franz Stoessl, op. cit. вприм. 46.

63. Острый взгляд Еврипида также не упустил этой возможности. В своих "Финикиянках" поэт придает Полинику привлекательный характер, значительно более симпатичный, чем мрачный и тиранический характер Этеокла. Этот последний описан как властолюбивая и демоническая фигура, горящая жаждой власти, не отступающая даже перед преступлением для достижения своей высшей цели. Ср. Eur. Phoen., 521–525. У Эсхила Этеокл, напротив, истинный патриот и бескорыстный защитник своего отечества.

64. "Антигона" Софокла содержит знаменитый хор (585 слл.), который частично как будто отражает эсхиловскую трагедию об Этеокле. Здесь юная героиня, а не ее брат, умерший прежде нее, предстает как последняя жертва проклятия дома Лабдакидов. Такие стихи, как 593 слл., звучат истинно по-эсхиловски.

65. Ср. ликующие слова в начале рассказа вестника, Sept., 792 слл., где Эсхил повествует о бессмертных заслугах Этеокла перед Фивами.

66. "Прометей" — другая драма, которую следует иметь в виду в данном случае; но хронологическая последовательность этих трагедий неясна. Тем не менее некоторые соображения позволяют предположить, что "Прометей" был первым.

67. По поводу характера Этеокла как правителя ср. исследование, проведенное по моему совету: Virginia Woods, Types of Rulers in the Tragedies of Aeschylus, Чикагский университет, диссертация, 1941, гл. IV.

69. Прометей — идеальный представитель творческой техне на всем протяжении драмы Эсхила; см. Prom., 254, 441 слл., прежде всего 506.

70. Hes. Theog., 521, 616. В истории в том виде, в каком мы с ней знакомы сегодня, возмездие прекращает Геракл, освобождающий Прометея от орла; но этот эпизод "Теогонии" — очевидная позднейшая вставка, обязанная своим появлением рапсоду и внушенная иной концепцией образа Геракла, восходящей к эпической традиции. В Theog., 616 наказанию не положен предел, и оно продолжается вечно.

73. Hom. Hymn., XX, 4 (in Hephaestum), если, конечно, мы не сталкиваемся здесь с отражением "Прометея" Эсхила. См. также Xenoph. frg. 18 Diels.

76. Это справедливо и для Гёте и Шелли.