Расцвет аристократической поэзии продолжался вплоть до V века, однако между господством знати и народным государством есть переходный этап — тирания, которая для истории образования оказалась не менее плодотворной, нежели для государственного развития, и потому здесь нужно отвести ей место, после того как мы уже много раз упоминали о ней. Сицилийская тирания, для представителей которой — Гиерона и Ферона — Пиндар написал свои великие стихотворения, есть особое самостоятельное явление — это видел уже Фукидид [1]. На этом форпосте эллинского мира перед лицом все более расширяющейся торговой и военно-морской мощи Карфагена единовластие дольше всего удержалось на греческой почве, в то время как в самой Элладе с падением Писистратидов в Афинах в 510 году этот период политического развития был окончательно завершен. Сицилийская тирания зиждилась на совершенно иных предпосылках, нежели выросшая из внутриполитических потребностей тирания метрополии и восточных греческих колоний. Она была, по меньшей мере, настолько же военным и внешнеполитическим показателем торгового империализма больших и могущественных сицилийских городов, как Акрагант, Гела и Сиракузы, насколько и побочным явлением разложения прежнего господства знати и выдвижения народной массы на первый план. И позднее сицилийская тирания Дионисиев после полувека демократического развития с внутренней необходимостью вновь образовалась из национальных оснований, что в глазах Платона давало ей право на существование [2].
Но вернемся оттуда в Афины и богатые города на Истме и проследим их положение к середине VI века, — именно там и тогда в метрополии развитие стремительно и неудержимо шло к тирании. Афины стали последним этапом этого развития, и Солон в своих поздних стихотворениях видел, как оно сначала приближается и наконец становится действительным фактом, спустя значительное время после того как он все это предсказал [3]. Будучи сам сыном аттической знати, он отважно порвал с наследственными воззрениями своей касты и предначертал в своих законах, представил в своих стихах и воплотил на примере собственной деятельности новый образ человеческой жизни, исполнимость которого больше не зависела от привилегий крови и достояния. При всех его призывах к справедливости по отношению к угнетенному трудящемуся люду ничто не было ему менее близко, чем демократия, которая потом почитала его своим отцом. Он желал лишь нравственного и хозяйственного оздоровления основ древнего аристократического государства, о чьей близкой гибели он первоначально, конечно, и не думал. Однако знать ничему не научилась ни у истории, ни у Солона. После того, как он оставил государственные дела, партийная борьба разгорелась с новой силой.
Список архонтов дал понять уже Аристотелю, что в эти десятилетия, о которых нам практически ничего не известно, должны были иметь место многочисленные противозаконные нарушения государственного порядка, потому что есть годы вообще без архонтов, а один пытался продлить свои полномочия на два года [4]. Знать побережья, внутренних местностей и более бедных гористых округов Аттики, так называемой диакрии, разделилась на три группировки, во главе которых стояли наиболее влиятельные роды [5]. Каждая из них стремилась найти приверженцев и в народе. Очевидно, что последний начинал становиться фактором, с которым приходилось считаться, хотя — или же поскольку — он, при своем глубочайшем недовольстве, был политически неорганизован и лишен вождей. Писистрат, лидер аристократической группировки диакрийцев, с большой ловкостью сумел поставить другие роды, которые, как, например, Алкмеониды, были гораздо богаче и могущественнее его, в неблагоприятную ситуацию, опершись на народ и делая ему уступки. После того как он совершил несколько неудачных попыток захватить власть и неоднократно оказывался в изгнании, ему в конечном итоге удалось с помощью личных телохранителей, вооруженных не по-военному — копьями, — а крепкими дубинками, добиться господства и так укрепить его за время долгого правления, что он мог, умирая, без помех передать ее в наследство своим сыновьям [6].
Тирания имеет величайшее значение как духовное явление времени, а также как движущая сила глубинного процесса в истории образования, который начался вместе с разложением господства аристократии и переходом политического влияния к гражданской общине в VI веке [7]. На примере аттической тирании, — о ней мы располагаем наиболее точными сведениями, — это можно наблюдать как на типичном примере, и потому мы должны подробнее остановиться на ней. Но прежде нужно дать обзор предшествующего развития этого своеобразного социального явления в остальной Греции.
К сожалению, о тирании в большинстве городов, где засвидетельствовано ее существование, мы не знаем больше ничего, кроме имен и отдельных деяний ее обладателей. О том, как и по каким причинам она возникла нам редко удается что-нибудь узнать, и еще реже — о личностях тиранов и характере их господства. Но удивительная регулярность, с какой это явление, начиная с VII века, появляется во всем эллинском мире [8], дает основания заключить о сходных причинах. В более известных нам случаях VI века происхождение тирании связано с большими социально-экономическими переворотами того времени, о воздействии которых в рамках нашей традиции мы узнаем прежде всего благодаря Солону и Феогниду [9]. Все большее распространение денежного хозяйства наряду и вместо натурального революционно воздействовало на землевладение знати, которое до сего момента было основой политического порядка. Закосневшая в прежней хозяйственной форме знать теперь во многом проигрывала обладателям новых состояний, выросших из ремесла и торговли, и хозяйственная переориентация части прежнего правящего слоя, переключившейся на торговлю, создала новые пропасти между самыми древними родами. Некоторые семьи разорялись и не были больше в состоянии должным образом поддерживать свое общественное положение, как сообщает Феогнид; другие, как Алкмеониды в Аттике, концентрировали в своих руках такое богатство, что их чрезмерное влияние было невыносимо даже товарищам по сословию и они сами больше не могли противостоять соблазну оформить его также политически. Обремененные долгами мелкие крестьяне и арендаторы на земельных угодьях знати из-за сурового долгового законодательства, дававшего землевладельцам все права над их крепостными [10], радикализировались, и недовольные аристократы, сделавшись вождями этой политически беспомощной массы, могли легко захватить власть. Усиление приверженцев знатных землевладельцев слоем нуворишей-выскочек, во все времена одинаково несимпатичным, с политической и моральной точки зрения был сомнительным выигрышем [11], поскольку пропасть между неимущей массой и старым образованным слоем только углублялась, превращаясь в брутальный чисто материальный контраст между бедностью и богатством, что давало неисчерпаемый материал для агитации. Существование тиранов стало возможным в силу того, что демос без их водительства не мог стряхнуть с себя гнетущее господство знати, но по большей части вполне довольствовался ниспровержением последнего [12], ибо позитивная цель суверенной власти "свободного народа" была еще далека для веками приученной к служению и покорности массы. Она была к ней еще менее способна, нежели во времена великих демагогов, без которых и позднее она не могла обойтись и последовательность которых Аристотель в "Афинской политии" с полным правом будет использовать как путеводную нить в истории аттической демократии, совершенно справедливо заявляя, что с исторической точки зрения она — наследница тех, кто изначально были ее вождями [13].
Мы сталкиваемся с тиранией практически одновременно в метрополии, в Ионии и на островах, где, естественно, прежде всего хотелось бы искать ее истоки, исходя из условий духовного и политического развития [13]. В Милете, Эфесе, на Лесбосе и на Самосе около 600 года или немного позднее мы обнаруживаем, что политическая власть находится в руках знаменитых тиранов, которые, как правило, поддерживают связи со своими коллегами в Элладе. Ведь тираны, хотя они и являются чисто внутриполитическим явлением или, может быть, именно поэтому, изначально связаны друг с другом узами солидарности, часто опирающимися на брачные. Таким образом они предвосхищают столь обычную в V веке идеологическую солидарность демократий и олигархий. При этом в первый раз возникает — что весьма примечательно — дальновидная внешняя политика, которая, например, в Афинах, Коринфе и Мегаре приводит в том числе к основанию колоний. Для этих колоний типично, что они находятся в более тесных отношениях с метрополией, чем более ранние образования того же типа. Так, Сигей непосредственно служит афинским опорным пунктом на Геллеспонте, и Периандр создает для Коринфа аналогичные опорные пункты в Ионийском море в Керкире, которую он подчиняет, и во фракийской местности — в только что основанной Потидее. В Греции во главе движения стоят Коринф и Сикион, за которыми позднее последуют Мегара и Афины. Афинская тирания пришла к власти с помощью наксосского тирана, которого, в свою очередь, потом поддерживал Писистрат. На Эвбее тирания также водворилась довольно рано. Несколько позднее она утверждается в Сицилии, где ей предстояло развернуться с величайшей силой. Единственный крупный сицилийский тиран VI века — Фаларид из Акраганта, который положил начало расцвету этого города. В Греции самая значимая фигура среди тиранов, без сомнения, Периандр из Коринфа — при всем том хорошем, что можно сказать и о Писистрате. Его отец Кипсел после падения аристократической власти Бакхиадов основал новую династию, продержавшуюся в течение нескольких поколений. Ее блистательным периодом было правление Периандра. В то время как историческое значение Писистрата заключалось в том, что он подготовил будущее величие Афин, Коринф благодаря Периандру взошел на такую высоту, на которой не удержался после его смерти и которой никогда не мог себе вернуть впоследствии.