Согласно “Вопрошанию”, супругам вменялось в обязанность избегать сексуальных контактов во время постов. Тем не менее это ограничение, видимо, достаточно часто нарушалось. Не зря Кирика волновал вопрос:
“Достоить ли дати тому причащение, аже в великий пост съвкуплять с женою своею?”.
Епископ новгородский Нифонт, к которому он обращался, несмотря на свое возмущение подобными нарушениями
“Ци учите, рече, вздержатися в говение от жен? Грех вы в том!”
вынужден был пойти на уступки:
“Аще не могут [воздержаться], а в переднюю неделю и в последнюю”.
Видимо, даже духовному лицу было понятно, что безусловного выполнения подобных предписаний добиться невозможно.
Холостых “на Велик день [на Пасху], съхраншим чисто великое говение”, разрешалось причащать несмотря на то, что те “иногда съгрешали”. Правда, прежде следовало выяснить, с кем “съгрешали”. Считалось, что блуд с “мужьскою женою” есть большее зло, чем с незамужней женщиной. Предусматривалась возможность прощения за подобного рода прегрешения. При этом нормы поведения для мужчин были мягче, чем для женщин. Провинившемуся чаще всего грозило лишь соответствующее внушение, в то время как на женщину накладывались довольно суровые наказания. Сексуальные запреты, установленные для женщин, могли и вовсе не распространяться на представителей сильного пола.
Супругам, кроме того, предписывалось избегать сожительства в воскресные дни, а также по средам, пятницам и субботам, перед причащением и сразу после него, так как “в сии дни духовная жертва приносится Господу”. Вспомним также, что родителям возбранялось зачатие ребенка в воскресенье, субботу и пятницу. За нарушение данного запрета родителям полагалась епитимья “две лета” Такие запреты опирались на апокрифическую литературу (в частности на так называемые “Заповедь святых отцов” и “Худые номоканунцы”), поэтому многие священники не считали их обязательными.
Достойным наказания могло стать даже “нечистое” сновидение. Однако в таком случае следовало тщательно разобраться, был ли увидевший зазорный сон подвержен вожделению собственной плоти (если ему приснилась знакомая женщина) или его искушал сатана. В первом случае ему нельзя было причащаться, во втором же причаститься он был просто обязан.
“ибо иначе скуситель [дьявол] не пререстанет нападать на него в то время, когда он должен приобщиться”.
Это касалось и священника:
“Аще блазнь [“нечистый” сон] будеть от диавола в нощи, достоить ли служити на обеде, ополоснувшися, молитву въземше? - Аще, рече, прилежал будешь мыслью которей жене, то не достоить; аще.... сотона съблазнить, хот церковь оставити бе [без] службы, то ополоснувшеся служити”.
Интересно, что женщина представлялась большим злом, чем дьявол, поскольку естественное плотское влечение и связанные с ним эротические сны объявлялись нечистыми и недостойными сана священника (или человека вообще), тогда как такие же сны, вызванные предполагаемым дьявольским воздействием, заслуживали прощения.
Стоит обратить внимание на то, что обязательный брак, установленный православной церковью для белого духовенства, в бытовом отношении сближал священника с его паствой. И быт женатого священнослужителя “выдвигал в сущности те же вопросы, которые затем приходилось решать попу применительно к своим “детям”” (Б.А. Романов)