Одну из причин такой незаинтересованности указывал историк русской культуры П.Н. Милюков. По его мнению, на протяжении 18 века нарастало противоречие между двумя слоями русского общества: образованным и просто грамотным. Если первый слой питался философией и культурой Западной Европы и со временем совершенно оторвался родной почвы, то грамотный слой, подпитываясь традиционной народной культурой, не ощущал потребности в приобщении к иностранной культуре: будь то язык, литература, идеи, а также стиль одежды и поведения. Расхождение углублялось вплоть до полного непонимания и неприятия культуры чуждого слоя.
Развивая данный вывод П.Н. Милюкова, основанный на наблюдениях русских просветителей 18 века, затем декабристов, затем славянофилов, выскажем и собственное предположение, что творческая инициатива в большей степени принадлежала образованному слою, именно сюда устремлялись умные и талантливые люди, принадлежащие к другим социальным группам, именно здесь, в атмосфере, насыщенной творческим соревнованием, быстрее рождались замыслы и новые произведения. Приобретение статуса творца и признание коллег было возможно только в этой сфере, она же диктовала и нормы творчества, вводила новое дарование в рамки принятых эстетических норм. В результате творец становился «широко известен в узких кругах» и не находил понимания в среде, из которой недавно вышел, тем самым опять сказывалась разница в поведенческих стереотипах и культурных доминантах, о которой мы говорили раньше. Изменение образа мыслей даже значительной группы людей и даже в лучшую, более прогрессивную сторону не оказывает быстрого воздействия на менталитет нации, который тем устойчивее, чем более отягощен преданиями, традициями и предрассудками. Чем крупнее нация, тем труднее происходит изменения системы ценностей и целей. И в этом консерватизме есть определенное историческое благо, предохраняющее страну от опасностей дестабилизации и шараханья из стороны в сторону. Сама же среда простых грамотных людей не могла пока продуцировать создание художественных произведений, способных претендовать на звание общенациональных шедевров, потому что и в силу недостаточного образования, и внутренней неприязни, настоянной на социальной розни, не могла выразить то, что чувствовала и о чем думала культурная элита.
Другой же причиной, по которой русская журналистика и книга не могли быть востребованы в больших объемах, является качество жизни и как производная от него - качество и объем знаний, нужных членам общества, для сохранения своего рода, для улучшения своего материального и социального положения. Говоря о мотивах чтения, необходимо говорить о тех социальных стимулах, которые, помимо чисто познавательных потребностей, подталкивают личность к расширению круга своих представлений об окружающем мире. Со времен основателя библиопсихологии Н.А. Рубакина принято выделять несколько основных мотивов чтения:
1. познание и образование;
2. общение и обмен опытом;
3. развлечение.
Позднее были предложены более дробные классификации, запечатлевающие различные стороны и оттенки процесса чтения, но все они отталкиваются от классификации, предложенной Рубакиным, как от базовой. По мнению многих исследователей, с которым мы полностью согласны, первоочередным является мотив общения, без которого нет ни учения, ни развлечения.
Чтение выступает как потребность в новом социальном опыте, который поможет ответить на сигналы о нехватке каких-то жизненных условий для материального и духовного комфорта человеческого существования. Потребность в новом знании трансформируется в потребность в чтении, которая возникает как в общности, так и у отдельного человека в случае усложнения окружающего мира, ради расширения опыта отдельного и конечного человека. Рост объема информации, необходимой человеку для познания окружающей действительности и для укрепления в ней собственного положения, связан с развитием и усложнением социальных структур, с интенсификацией международных контактов, экономических и производственных процессов.
Именно качество сведений, извлекаемых в процессе чтения, отличает книгу и периодику. Книга закономерно возникла раньше, потому что она отвечала потребности человека в фундаментальных знаниях, обеспечивающих устойчивость передачи человеческого опыта и его пригодность к применению на протяжении значительных временных отрезков и независимо от национальной принадлежности или географического местоположения.
Вообще среди читательских пристрастий первой половины 19 века преобладала любовь к художественной литературе и ее перевес над всеми остальными видами чтения. Белинский объяснял преимущество беллетристики над научной, учебной и остальными видами чтения неразвитостью русской публики, ее неготовностью к умственной работе над книгой наравне с желанием чего-либо увлекательного, разнообразящего монотонность жизни. Безусловно, отмеченные критиком черты, базировались наиболее весомых социально-политических факторах: феодализме, крепостничестве и монархии, ограничивающих реализацию личностью своего потенциала, но говорить об этом открыто Белинский тогда не мог. Вторая половина 19 века существенно отличается по читательским приоритетам, что явилось результатом реформ 1860-х годов, изменивших социально-политические и экономические условия жизни русского общества. Литературоцентризм первой половины века сменился другими различными центрами притяжения читательских интересов. Споры о путях дальнейшего развития страны, охватившие русское общество, вылились в огромный интерес к публицистике, как наиболее удобной форме обнародования и обсуждения мнений, циркулировавших в обществе. Публицистика тогда проникла во все виды словесного творчества: художественную литературу, поэзию, появились даже новые жанры, как дань времени: общественный роман и новое звучание обрела стихотворная сатира. Публицистикой окрашены также научно-популярные статьи Михайловского, Сеченова, Мечникова, Тимирязева, Соловьева, Милюкова и других.
Не уступала тогда публицистике по массовости интереса учебная и научно-популярная литература. Социально-экономические преобразования в России стимулировали рост темпов развития промышленности, торговли, сети коммуникаций, что потребовало большого числа образованных специалистов; внедрение механизации производства, замена ручного труда на более современные технологии – все это требовало от рабочих по меньшей мере начальной грамотности. Русская интеллигенция через земскую систему начала осуществлять давно взлелеянную мечту о народном просвещении и развернула сеть земских школ. Следствием этого стал рост числа учебных заведений разного уровня, как и количества обучающихся в них. Это привело к росту спроса на учебную и научную литературу. Чуть позднее, в 1880-1890 годы появляется еще один вид массового чтения: первые пореформенные поколения крестьян, получивших начальное образование в земских школах, проявляют свой интерес, сначала к справочной литературе, особенно к календарям, которые становились заменой книге в силу своего энциклопедического характера. Вся история европейской культуры показывает, что приобщение народа к чтению в разные века и в разных странах начиналось одинаково: с календарей. Помимо справочников в среде сельского населения сохранялся интерес к чтению религиозной литературы, адаптированные версии которой находят дорогу к широким народным слоям, способным самостоятельно читать то, что раньше только слышали через посредничество духовенства. Экономические причины и внедрение новых социальных стереотипов ускорили в крестьянской среде пробуждения потребности в знаниях, первейшим источником которого стало чтение. Тем самым историческими обстоятельствами был решен вопрос, долгое время мучавший правительство и русскую интеллигенцию, весьма диалектически сформулированный И.В. Киреевским в «Записке о направлении и методах первоначального образования народа в России»: «Грамотность вообще и первоначальное обучение народа может быть полезно и вредно, смотря по характеру обучения и тем обстоятельствам, в которых находится обучаемый класс. Полезная сторона образования очевидна и всеми признана. Обыкновенно думают, что она исправляет и развивает понятия о религии и нравственности, облегчает и расширяет частную деятельность, смягчает нравы, сближает классы, открывает дорогу образованиям обыкновенным, часто затерянным и зарытым в невежестве, дает возможность к познанию законов, помогает уничтожению злоупотреблений судопроизводства, проготовляет развитие общей государственной справедливости, расширяя потребности жизни, ускоряя обращение капиталов и проч. Но что если понятия, получаемые народом посредством грамотности будут неистинными, вредными? … Если познание законов не увеличит чувства справедливости? …Последствия могут быть гибельными. Видимое смягчение нравов не заменит разврата нравственности, улучшения внешние не заменят упадка внутреннего, наслаждения чувственности – страданий душевных, неизбежных с развратом, с утратой личного достоинства и взаимной доверенности, с холодностью к ближнему, с расчетливостью вместо совести, с своекорыстием, обманом, с брожением развязанных страстей, с преследованием невозможной мечты, беспрестанно меняющей форму и в сущности сводящейся всегда на одно чувственное удовольствие. Труден выбор между невежеством и развратом»...
Выбор сделала история и люди, ее направляющие.