Второй маршрут русских беженцев пролегал северо-западнее Черного моря. Образовался он вследствие общего хаоса, царившего в этом регионе в период бурных политических событий. Мы не будем останавливаться здесь на тех факторах, которые обусловили такую политическую обстановку. Ограничимся лишь следующими замечаниями: в возрожденной Польше и в Восточной Германии было сосредоточено много русских военнопленных (первой мировой и советско-польской войн и сопутствующих им конфликтов различных украинских режимов с Германией). Большинство из них вернулось на родину, однако многие предпочли остаться на территории, не контролируемой Советами, и стали беженцами-эмигрантами. Ядро Русского Зарубежья в этом регионе, таким образом, составили узники лагерей для военнопленных. Вначале здесь были только мужчины призывного возраста, впоследствии к ним присоединились женщины и дети — те, кому удалось воссоединиться со своими мужьями, отцами, сыновьями. Пользуясь неразберихой на границе, многие беженцы переходили границу Польши, а оттуда направлялись дальше в Германию. Советские власти давали разрешение на выезд тем, кто владел собственностью или проживал на территории, отошедшей ко вновь образованным национальным государствам. Впоследствии, после краткого проживания в упомянутых государствах в качестве представителей русского этнического меньшинства, эти люди также становились частью Русского Зарубежья. Наиболее честолюбивые и деятельные интеллигенты и специалисты, молодые люди, стремившиеся закончить образование, не задерживались надолго среди этого национального меньшинства, переезжали либо в столицы этих государств, либо в страны Центральной и Западной Европы. Таким образом, в Польше, трех прибалтийских государствах и Финляндии существовали большие группы эмигрантов, считавших себя частью России за рубежом. Наличие в этих странах русского этнического меньшинства (как правило, крестьян или староверов) не означало, однако, что эмигранты чувствовали себя здесь комфортно или получали поддержку для плодотворного развития своей культуры. Не следует забывать о вполне объяснимых антирусских настроениях, которые были характерны для местной элиты, долгое время подавлявшейся и дискриминировавшейся царскими властями. Трудно было ожидать от нее доброго расположения и сочувственного отношения к идее рас цвета культурной, социальной и политической жизни представителей нации, составлявшей правящее большинство в бывшей империи.
В некоторых случаях (например, в Эстонии и Литве) потребность в высокообразованных ученых и специалистах вынуждала местные власти приглашать русских ученых-эмигрантов на должности во вновь создаваемых высших учебных заведениях и технических службах. Но так же, как и в Болгарии, рост националистических настроений и политический авторитаризм, утвердившийся в Польше, Литве и Латвии в конце 20-х гг., осложнили положение эмигрантов. Многие вынуждены были уехать в такие активные центры Русского Зарубежья, как Прага, Берлин или Париж. Все сказанное выше объясняет, почему, несмотря на присутствие значительного числа русских беженцев, в приграничных государствах так и не возникло действительно заметных центров эмигрантской культуры. В то же время проживавшие в этих странах эмигранты составляли благодарную аудиторию, живо воспринимавшую творческую продукцию Русского Зарубежья — книги, журналы, лекции, театральные представления и концерты — и оказывавшую ей столь необходимую моральную и материальную поддержку. Истинным праздником для русской колонии в Риге явился визит Ивана Бунина после получения им Нобелевской премии по литературе. Ему были оказаны здесь восторженный прием и финансовая помощь. Жизнь многих писателей, таких, например, как А. Амфитеатров, полностью зависела от публикаций или перепечаток их эссе и рассказов в ежедневной русской прессе Варшавы и Риги.
Последний важный маршрут беженцев из Советской России пролегал на Дальнем Востоке — в маньчжурский город Харбин. Харбин, с самого своего основания в 1898 г., был русским городом, административным и экономическим центром русской Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Он вырос на месте китайской рыбачьей деревушки, расположенной на берегу реки Суньхуацинь (Сунгари). Войска, разбитые Красной Армией и оттесненные к восточным границам бывшей империи, переходили в Маньчжурию, которая находилась под китайским суверенитетом. Следом за ними прибывали гражданские лица — представители царской администрации и других, временных, режимов, существовавших в Сибири, казаки, купцы и даже крестьяне. Последняя волна беженцев была отмечена в 1922 г., после падения Владивостока под натиском Красной Армии и включения его в состав Дальневосточной Республики. Так Харбин стал частью России за рубежом и оставался таковой в течение 20-х гг. Упадок Харбина начался, когда японцы стали смещать китайскую администрацию, а после разразившегося в 1931 г. японо-китайского конфликта культурная и творческая жизнь здесь прекратилась.
Различные пути формирования центров Русского Зарубежья дают ключ к пониманию особенностей каждого из них, а также произведенной в них культурной продукции. Этот «фон» мы постоянно должны иметь в виду, рассматривая эмиграцию и ее культурную историю.
Выше я уже говорила о гражданских лицах и целых воинских подразделениях, бежавших с территорий, контролируемых Советами, и расселившихся по всему земному шару. Во-первых, хаос, царивший во время бегства и эвакуации, не давал возможности сделать сколько-нибудь точные подсчеты и записи. Следует помнить также, что нелегальный въезд и поселение из-за сложностей с оформлением паспортов, виз, видов на жительство и разрешений на трудоустройство также не оставили о себе свидетельств. Во-вторых, и организации самих беженцев, и административные органы, занимавшиеся проблемами беженцев в тех странах, где им предоставили приют, были достаточно примитивны и отнюдь не преследовали цели точного и полного статистического учета.
Немецкий историк Ханс фон Римша в 1921 г. оценивал общую численность русских эмигрантов в 2 935 000, в то время как американский Красный Крест в своем докладе отмечал, что на 1 ноября 1920 г. их было 1 965 500. По двум разным независимым оценкам их численность составляла 1 020 000 на 1 января 1921 г. и 635 600 — 755 200 на 1 января 1922 г. В 1930 г. подкомитет по неправительственным организациям при Верховном комиссаре Лиги Наций по делам беженцев утверждал, что всего в Европе находится 500 000 русских беженцев, тогда как, если сложить вместе все цифры, представленные этому органу правительствами различных стран, получится 829 000. Кроме того, русский Красный Крест зарегистрировал 50 000 человек, нуждающихся в помощи, на Дальнем Востоке. Последующие волны эмиграции, безусловно, увеличили их численность, так что к 1934 г. на Дальнем Востоке проживало около 130 000 русских эмигрантов.
Как следует из приведенных цифр, численность русских эмигрантов (за исключением Дальнего Востока) в течение 20-х и в начале 30-х гг. быстро сокращалась. Одна из причин этого — особенности демографического состава эмигрантов. Другая заключалась в том, что многие эмигранты, несмотря на сложности и препятствия, чинимые, например, властями Франции и Германии, стали полноправными гражданами европейских стран. Тем не менее большинство из них продолжало считать себя «гражданами» России за рубежом. Кроме того, по законодательству многих стран, дети, рожденные на их территории (сразу или — крайне редко — по достижении совершеннолетия), считались полноправными гражданами страны и официально эмигрантами уже не были. Таким образом, несмотря на низкий уровень рождаемости среди эмигрантов, даже небольшое число детей, записанных при рождении гражданами страны пребывания, влияло на общую статистическую картину населения Русского Зарубежья. В главных центрах русской эмиграции дети, даже если они посещали местные школы, воспитывались в русском духе и многие из них ощущали свою принадлежность к Зарубежной России.
Выше я отметила некоторые характерные черты тех групп беженцев, которые в 1920—1922 гг. основали Россию за рубежом. Поскольку большинство из них эмигрировали (или были вынуждены эмигрировать) из-за поражения в гражданской войне, среди русской эмиграции был непропорционально высок процент одиноких (что не всегда означало неженатых, чаще — разлученных с женами) мужчин призывного (т. е. от 18 до 40 лет) возраста. Это было особенно характерно для групп, прошедших через Стамбул и осевших на Балканах (главным образом, в Югославии), а также для бывших военнопленных, содержавшихся на территории Германии и Польши. Менее типична такая картина была для беженцев, осевших в прибалтийских государствах и в Маньчжурии, где скопилось большое число гражданских лиц и членов семей военнослужащих. Более того, в первые годы советской власти, при ленинском нэпе, начало которому было положено весной 1921 г., некоторые эмигранты, уже осевшие в центрах Русского Зарубежья, смогли вызвать в Европу свои семьи из СССР.
Материальные невзгоды и финансовая нестабильность, с которыми сталкивалось большинство беженцев, препятствовали созданию семей; те же, кто все-таки вступал в брак, из-за неясных и далеко не блестящих видов на будущее не могли позволить себе иметь много детей. Важное значение имело и то, что безусловное предпочтение при выборе спутника жизни оказывалось соотечественникам и единоверцам. Среди эмигрантов, даже если учитывать девушек, достигших зрелости в конце 20-х — начале 30-х гг., было мало женщин брачного возраста. Почти все женщины этой возрастной категории либо состояли в браке, либо вдовствовали. Одинокие мужчины-эмигранты жили изолированно от окружающего общества, зачастую в бараках. Надеясь вернуться домой, они сопротивлялись ассимиляции, в том числе культурной. Да и женщины стран, принявших русских эмигрантов, не стремились выходить замуж за чужаков с ненадежным финансовым и правовым положением. Несколько иная ситуация была среди эмигрантов, селившихся в Югославии и Болгарии, где языковая и конфессиональная близость, сходный образ жизни способствовали заключению межнациональных браков.