Этот вывод полностью справедлив и по отношению к Тарковскому: только через выявление метафизических идей, лежащих в основе образного строя его фильмов, можно прийти к целостному пониманию его творчества и к точному описанию смысла используемых им выразительных средств. При этом очень важно правильно определить истоки указанных идей. Несомненным является то, что это прежде всего традиция русской философии конца XIX – начала XX в., во многом следовавшая за Достоевским.
§2. Философские концепции конца XIX – XX вв., нашедшие отражение в творчестве А. Тарковского.
Отражение некоторых ключевых идей русской философии можно без труда обнаружить уже в «Ивановом детстве», однако по-настоящему целостное мировоззрение режиссер сумел воплотить во втором своем фильме: именно «Страсти по Андрею» являются подлинным ключом к творчеству Тарковского, без проникновения в философскую подоснову этого фильма очень трудно разобраться в переплетении повторяющихся тем и образов, характерных для художественного мира Андрея Тарковского. В свою очередь для плодотворного анализа идейной структуры и этого, и всех последующих фильмов полезно дать краткий обзор идей и концепций, составивших базис русской философии начала века, а в более широком смысле – базис всего мировоззрения русской культуры XX в.
Начать следует с того принципа, который присутствует в воззрениях практически всех русских философов от П. Чаадаева до С. Франка – с принципа всеединства. Этот принцип имеет давнюю историю в европейской философии. Зародившись в философии Платона, он был впервые ясно проведен в неоплатонизме, затем стал неотъемлемой принадлежностью христианского мистицизма, получил наиболее острое выражение в философии Николая Кузанского и Якоба Беме и, наконец, наряду с рядом других принципов стал основой грандиозных систем немецкого идеализма Шеллинга и Гегеля. Русская философия, начав свое бурное развитие в 30-е гг., восприняла идеи всех упомянутых течений, причем это влияние органично соединилось с собственной и весьма древней традицией русской культуры – с языческим представлением о магическом единстве мира, о взаимосвязи всего со всем.
Характерная для русских философов версия концепции всеединства в качестве своего неявного центра включала представление об идеальном состоянии всего мира, состоянии, в котором была преодолена его раздробленность, отчужденность его отдельных элементов друг от друга. Если бы это всеединое состояние стало реальностью, мир предстал бы абсолютно гармоничным и цельным. В концепции всеединства главный и единственный источник зла и несовершенства в мире – это разделение бытия.
Только за счет сохраняющихся, не вполне утраченных взаимосвязей отдельных вещей и явлений с мировым целым у них сохраняется какой-то смысл, какое-то непреходящее значение. С наибольшей последовательностью эту концепцию воплотил в своем творчестве Владимир Соловьев. Он полагал, что наш мир возник в результате полумистического процесса «распадения», «деградации» идеального всеединства. Однако это всеединство, согласно Соловьеву, продолжает существовать в своей исходной совершенной форме, являясь по отношению к нашему миру некоей трансцендентной основой и целью развития. Это и есть божественное бытие, это и есть Бог, смысл которого только в ограниченной, несовершенной форме выражают все исторические религии и конфессии.
Особенно большое внимание Соловьев, как и вся русская философия, уделял положению человека в мире, его роли в «падении» мира и в его грядущем «возрождении», в достижении вновь состояния идеального всеединства. Собственно говоря, именно определенное представление о человеке было целью всех самых оригинальных построений русской философии и именно в этом элементе наиболее заметно ее отклонение от традиций западного рационализма. На протяжении тысячелетней истории в философии и культуре Европы господствовало убеждение в принципиальной вторичности человека, несущественности его роли в бытии. Представляя себя незначительной частью бесконечного целого мира, человек признавал свою подчиненность многообразным формам и законам мирового целого: этот принцип, составляя незыблемую основу западной цивилизации, обусловил такие известные черты европейца, как практицизм, умеренность, трезвое трудолюбие, умение признать естественной и необходимой свою ограниченность, свое зависимое положение в социальной иерархии. Несмотря на то, что в европейской философии можно найти выразительные примеры совершенно иного, «возвышенного» представления о человеке, она в основном придерживалась именно такой «модели» человека.
На фоне этой господствующей тенденции та концепция человека, которая была создана в русской философии благодаря усилиям Ф. М. Достоевского и В. С. Соловьева, выглядит особенно многозначной. Для Соловьева человек – это особый элемент несовершенного, распавшегося бытия, причем тот элемент, в котором с наибольшей полнотой сохраняется содержание идеального всеединства. Человек – это как бы последний оплот всеединства внутри мира, распавшегося на отдельные элементы, это точка осмысленности и связности бытия. Сохраняя в себе мистическую взаимосвязь с идеальным всеединством, человек спасает весь земной мир от полного распада, хаоса.
Понимание человека как единственной силы, ведущей мир к состоянию идеального, полного всеединства, составляет смысл соловьевской идеи Богочеловечества. С одной стороны, в этой идее заключено убеждение в уже наличном мистическом единстве человека с Богом, или, что то же самое, понимание человека как того элемента, который внутри земного мира сохраняет содержание идеального всеединства, который обеспечивает связность всего мира, предохраняет его от окончательного распада. Но, с другой стороны, в идее Богочеловечества заключено осознание глубокого несовершенства и мира и самого человека, и сколь бы совершенным ни чувствовал себя человек, это чувство обманывает его, поскольку его подлинное и окончательное совершенствование должно подразумевать соответствующее преображение всего мира. Поэтому идея Богочеловечества несет в себе не столько констатацию уже наличного единства Бога и человека, сколько требование к постоянной работе, постоянной борьбе за достижение полноты этого единства.
В рамках этой основополагающей концепции последователи Соловьева (Н. Бердяев, С. Франк, И. Ильин, Л. Карсавин) по-разному понимали и конкретное содержание той «борьбы», которую должен вести человек в мире. Это предполагало также определенное понимание причин, по которым наша земная действительность предстает «зараженной» злом и несовершенством. Несмотря на определенное различие точек зрения отдельных философов на эту проблему, можно выделить общий и очень важный элемент их позиций, который ясно различим уже в мировоззрении Достоевского. Источник и причина зла и несовершенства коренится в том же самом измерении человеческого бытия, где пребывает его божественная сущность, откуда исходит неустанное стремление к совершенству и добру. В конечном счете, этот источник – наша свобода, не объяснимая, не подвластная ничему, иррациональная. Именно открытие глубокой иррациональной диалектики человеческой души, сочетающей в себе добро и зло, своеволие и рабство, любовь и ненависть, составляет главную заслугу Достоевского. Но отсюда следует, что оборотной стороной стремления к совершенству и добру должно являться осознание своей вины за несовершенство и зло мира, причем эта вина носит «сверхэмпирический», абсолютный характер и не должна ограничиваться эмпирической виной за конкретные проступки, творимые отдельным человеком. Этот принцип абсолютной, метафизической виновности человека особенно настойчиво обосновывали в своих философских трудах И. Ильин и Л. Карсавин.
Осознание своей неустранимой вины за зло и несовершенство мира, естественно, должно изменить отношение человека к самому себе, к той системе ценностей, которая обосновывает его жизнь, к целям его жизни и деятельности. Так, Ильин полагал, что это осознание должно вести к решимости всегда и везде выступать активным противником зла. Причем в борьбе со злом человек может и должен использовать все возможные средства вплоть до самых радикальных, включая убийство злодея.
Особенно парадоксальные выводы из концепции метафизической виновности человека сделал Карсавин. Смысл нашей вины в том, что мы своими неправедными поступками вносим невосполнимые «дефекты» в бытие, разрушаем сохраняющиеся в нем элементы совершенства и целостности. Преображение мира невозможно без устранения указанных «дефектов»: необходимо каким-то образом скомпенсировать и каждое неправедное деяние, и виновность человека как таковую. Такая «компенсация» означает не просто некое внешнее упорядочивание и усовершенствование элементов бытия. Полная компенсация возможна только через свободное деяние, имеющее целью отрицание своей свободной неправедности, виновности. Во внешнем, материальном плане это означает жертвование себя миру и всем людям, добровольное избрание пути, на котором человека ждут страдания и смерть, но на котором именно через свободное избрание страдания и смерти преодолевается непреклонность и абсолютность этих негативных характеристик бытия и они превращаются в нечто вторичное и незначительное по отношению к подлинной абсолютности человеческой свободы и человеческого творчества. Символом и высшим примером такого жертвования себя миру и людям выступает Иисус Христос.
Помимо Карсавина, у которого идея жертвенности, жертвенного умирания ради восстановления совершенства мира, была обоснована в рамках очень сложной и содержательной философской системы, ту же самую идею в лаконичных и публицистически ярких работах развивал Александр Мейер. Рассуждения Мейера о неизбежности жертвенных актов (как добровольных, так и предопределенных судьбой) в жизни каждого человека можно рассматривать как попытку осмысления и своеобразного метафизического оправдания того порядка вещей, который сложился в Советской России в 20 – 40-е гг. и обрекал миллионы людей на мучительную гибель или полурабское существование.