Эзра сам был священником. И тем не менее он сделал знание открытым. Представляется, что знание может вырваться наружу только таким образом, а не благодаря порыву к знаниям, возникшему в низших слоях общества. Ведь в том, что касается знания, прорыв снизу — это почти безнадежное дело. Тот, кто не имеет знания, не может овладеть им силой. Он может получить доступ к знанию только в том случае, если те, в руках у которых закрытое знание, решат по каким-либо причинам произвести изменения в системе передачи знания. По-видимому, нечто подобное произошло и в Греции, когда замкнутая каста посвященных, руководствуясь внутренними соображениями, изменила существующее положение вещей и превратилась в касту людей, предпочитающих открытое знание, и поэтому знание стало доступным для других общественных групп. Следует добавить, что идеал открытого знания свое первое выражение в еврейской культуре получил при помощи слова, указывающего на нечто противоположное — на невежество. Ибо, как показывает этимологический анализ, еврейское слово, обозначающее невежество, первоначально указывало на невозделанное поле, которое, однако, должно быть вспахано; следовательно, общество воспринималось как нечто такое, что должно быть подвержено как можно более широкой культивации. А невежество — это область хаоса, еще невозделанная область. Стало быть, идеал открытого знания получил выражение уже в понятии невежества.
В эпоху Второго Храма происходила борьба саддукеев с фарисеями, а также имело место противостояние двух различных идеалов знания. Несмотря на то, что фарисеи были весьма обособленной группой и их отношение к простому народу было подчеркнуто отчужденным, даже, быть может, более отчужденным, чем у кого бы то ни было еще, тем не менее они пользовались значительной поддержкой народа. И это происходило не только в силу некоторых социально-исторических причин, но и благодаря тому, что аристократическая прослойка фарисеев, или мудрецов Торы, при всей их бросающейся в глаза обособленности, по сути дела представляла собой специфическую разновидность открытой аристократии. Это значит, что фарисеи, или книжники, обособились не благодаря своему происхождению или каким-то своим особым свойствам, а образовали отдельную группу, круг соратников, в который можно было проникнуть, что резко отличало их от прослойки священников, поскольку посторонний не мог стать священником. С этой точки зрения священство представляло собой герметически замкнутую группу — наподобие персидских магов, тоже являвшихся кастой священников, которая, однако, охраняла религию и веру всех слоев населения. В этой связи стоит вспомнить о том, что фарисеи и саддукеи (а сведения о начале их деятельности весьма отрывочны) возникли вначале как политические партии. Тут следует остерегаться, чтобы не отнестись слишком доверчиво к тому образу фарисеев и саддукеев, который складывается при чтении Мишны, составленной в эпоху, когда ни фарисеи, ни саддукеи уже не являлись политическими партиями. Если мы станем судить о них по мишнаитским источникам, то уподобимся тем, кто судит о тори и вигах, наблюдая за консерваторами и лейбористами современной Англии. Тем не менее, причина разногласий между фарисеями и саддукеями ясна, и носила она политический характер. Ее суть заключена в вопросе, может ли первосвященник одновременно быть царем; те, кто полагал, что такое соединение возможно и что царский дом Хашмонаев происходит от первосвященника Цадока, назывались саддукеями (цадуким). И действительно, Хашмонаи, в силу определенных исторических причин, на которых здесь не место останавливаться, видели в священниках своих естественных союзников. Вопреки этому фарисеи не признавали историческое право Хашмонаев на первосвященство, и возможно поэтому они назывались фарисеями (перушим, отделившиеся). Так или иначе, но различие между фарисеями и саддукеями, как это отображено в более поздних источниках, состояло в том, что саддукеи отрицали Устное Предание, являвшееся «Торой, которая лежит в углу, и каждый, кто хочет, может прийти и изучить», в то время как фарисеи утверждали авторитет устной Торы и видели в ней учение, полученное Моше на Синае. При этом многие косвенные свидетельства, которые можно получить при внимательном изучении источников, показывают что у саддукеев, очевидно, тоже было устное предание. Однако это было тайная традиция, которая порой совершенно не основывалась на Писании. К примеру, на вопрос, когда первосвященник должен воскурять благовония в Йом Кипур, саддукеи давали ответ, не согласующийся с простым смыслом Писания. Реально же, в том, что касается знания, мы сталкиваемся со следами той борьбы, которая происходила в более позднюю эпоху. В одном из мимоходом оброненных замечаний, которые иногда объясняют больше, чем подробные сообщения, говорится, что саддукеи составили некий текст, называемый «Сефер гзерот» (Книга указаний). Это значит, что в их руках были сложившиеся тексты законодательных решений. Значение этих законодательных книг не выходило, однако, за рамки устной традиции. Тем не менее доступ к ним был ограничен, что характерно для закрытого знания, которое не подлежит разглашению. Предположение о том, что мысль, заключенная в словах Торы, поддается развитию, то есть что Тору можно толковать на основании определенных правил, позволяющих судить об изучаемом с объективных, или имеющих вид объективных, позиций, получило признание гораздо позже, в конце эпохи Второго Храма, когда возник спор между сторонниками заучивания сложившихся формулировок и сторонниками открытой системы обучения, системы более свободной, опирающейся на некоторые логические принципы, которые доступны для каждого, кто хочет прийти и овладеть ими. Это помогает понять свидетельство о том, что Ѓилель толковал простой язык. В чем смысл утверждения, что Ѓилель толковал простой язык? Это значит, что он использовал правила, применяемые при толковании Торы, не только для объяснения святых текстов, но и для объяснения обычных документов, таких, как завещания, договоры, брачные контракты и тому подобное.
Быть может, последние дебаты по вопросу об открытом и закрытом знании произошли в Явне, где собрались мудрецы Устной Торы, которые стали, возможно впервые в еврейской истории, не только де-факто политической, но и, в первую очередь, религиозной и просветительной силой. В Явне мы находим последние признаки борьбы, связанной с этим вопросом, нашедшие выражение в двух известных талмудических рассказах, в каждом из которых, помимо его теологического и законодательного смысла, отчетливо слышатся отголоски этой борьбы. Один из них — это известный рассказ о печи Ахная. В этом рассказе мы встречаемся с позицией мудреца, требующего, чтобы небеса вынесли законодательное решение. То есть он хочет получить такое подтверждение своим словам, которое не подлежит критике, подтверждение, по поводу которого нельзя спорить и к которому приложимы только оценки, относящиеся к таким явлениям, как чудо, откровение и тому подобное.
Отлучение, которому большинство мудрецов Торы подвергли рабби Элиэзера, было призвано, помимо всего прочего, подчеркнуть, что «Тора — не на небесах», и здесь рассказ соприкасается с кругом наших проблем. Суждение, что Тора находится «на небесах», означает, что Тора дана в законченном виде и передавать ее могут только особые люди. В противоположность этому Тора, которая не находится на небесах — это Тора, которая передана в распоряжение людей, и поэтому ее можно толковать, рассуждать о ней логически, и изучая ее, большинство людей способны приходить к тому или иному выводу. Борьба этих двух воззрений — это, по существу, борьба между закрытостью и открытостью знания. Рассказ, приведенный в трактате Бава Мециа, завершается тем, что раздается голос с неба: «Правильное решение принадлежит рабби Элиэзеру сыну Гурканоса». О Элиэзере сыне Гурканоса было известно, что истинная традиция, полученная им от его учителей, была обширнее, чем традиция, в которой был сведущ любой другой мудрец, и об этом в другом месте свидетельствовал Йоханан бен Закай. Тем не менее, и несмотря на такое свидетельство, эту традицию, в рамках рассказа, сочли менее важной, чем те выводы, к которым в ходе рассуждений и прений пришли мудрецы, занятые толкованием Торы.
Таков же рассказ о том, как рабана Гамлиэля временно лишили власти. Это отстранение от власти было вызвано многими причинами, часть из которых связана не только с демократичностью или недемократичностью руководства сообществом мудрецов, но и обстоятельствами, имеющими отношение к нашей теме. Из рассказа видно, что рабан Гамлиэль опирался на древнее предание, идущее от его предков, в то время как мудрецы основывались на анализе доказательств, имевшихся у них в то время. Изменения, которые произошли благодаря отстранению рабана Гамлиэля, выразились в том, что двери академии, где изучалась Тора, немедленно раскрылись перед всеми. В историях о временах рабана Гамлиэля мы в последний раз встречаем упоминания о стороже у ворот академии, который не только, как во времена Ѓилеля, взимал плату за право принять участие в учении, но и обязан был следить за тем, чтобы у каждого входящего внешность соответствовала внутреннему содержанию. Такое качество не поддается объективной оценке и, конечно же, не может быть определено на основании рациональных соображений, поэтому академические скамьи стали доступными для большого числа людей, чья внешность не соответствовала внутреннему содержанию. Это значит, что рабан Гамлиэль старался организовать такое сообщество, допуском в которое служили не только таланты и умение мыслить, но и качества, удовлетворяющие иного рода критериям, о которых мы с достоверностью не можем сказать, были ли они традиционными, социальными, или даже эзотерическими. Во всяком случае, отстранение рабана Гамлиэля от власти создало в конечном итоге такое положение вещей (не изменившееся даже после того, как он вернулся к власти), которое настежь открыло двери академии для каждого, кто хотел учиться и был готов взвалить на себя бремя учебной дисциплины. С этих пор мы сталкиваемся только с такого рода подходом, который гласит, что всякий, кто согласен учиться творчески, применяя методы логического анализа, достоин того, чтобы учиться, и нет никаких иных критериев, на основании которых он может быть не допущен к учению. Это значит, что идеал (практика же — не всегда) открытого знания нашел окончательное выражение, уже не менявшееся с течением времени, разве только в последних поколениях, да и то в области эзотерических учений. Например, в том, что касается Каббалы и тому подобного, мы вновь находим группы, не только отвергающие объективные и рациональные принципы изучения, но и требующие от тех, кто хочет приобщиться к учению, специфической личной пригодности для этого. Однако, с точки зрения всего Устного учения в целом, наиболее предпочтительным оказался идеал открытого знания, и хотя он не распространялся на простонародье, женщин и многих других, тем не менее это не мешало ему оставаться идеалом открытого знания, и даже выходцы из простонародья рассматривались как такие, кого можно обучать, если они выразят желание учиться.