Особую заботу цензуры составляла литература учебная и народная, историческая в том числе. Эти две наиболее социально опасные, с точки зрения правительства, категории населения (учащиеся и простонародье) должны были получать строго определенный объем информации в строго определенной трактовке. Появление в середине 60-х годов ряда учебных книг (таких как "Самоучитель" И.А. Худякова и "Книга для чтения" А.И. Сувориной) вызвало предписание министров просвещения и внутренних дел о необходимости принятия мер к "прекращению издания и изъятию из употребления вредных для молодого поколения учебников". В 1866 г. последовало два высочайших повеления об "особого рода цензурном надзоре" за учебниками и книгами для простонародья. Совет Главного управления поднял вопрос о восстановлении предварительной цензуры "для учебных, а равно предназначенных для народного и детского чтений изданий", как оригинальных, так и переводных. Начальству государственных и частных учебных заведений, а также обществам по народному образованию разрешалось допускать в учебные каталоги, училищные библиотеки и склады, издавать за свой счет, принимать к руководству или рекомендовать ко всеобщему употреблению только издания, имевшие общеобразовательное значение, которые "были цензурованы установленным порядком и одобрены министром народного просвещения".
В начале 1867 г. новое рассмотрение вопроса о книгах для народа и учебниках в Совете Главного управления привело к оживленной полемике между министерствами народного просвещения и внутренних дел. Главное управление предложило принять государственные меры в виде особых "в значительном размере премий" и поощрений существовавшим обществам "для издания и распространения по всем частям знания для народа книг в огромных количествах, которые бы вытеснили все лишнее, непригодное и вредное для народного чтения". При этом большинство членов совета выступило против восстановления предварительной цензуры "для такой значительной отрасли литературы, которая объемлет собою все книги учебные" и книги для народа, так как это "было бы равносильно отмене... нового закона о печати" (1865). Для цензуры это был бы колоссальный, а возможно, и непосильный труд. Что касается поощрений, то в итоге пришли к выводу об их невозможности, поскольку большинство обществ по народному образованию "едва ли соответствуют настоящим видам правительства".
В связи с изданием учебной литературы цензурное ведомство и министр внутренних дел предлагали, чтобы Ученый комитет Министерства народного просвещения в своих заключениях строго указывал на изданиях "рекомендуется", "одобряется" или только "допускается или в виде руководств, или в виде пособий, или для библиотек основных и ученических... для тех или других классов". Точная формулировка публиковалась в "Журнале Министерства народного просвещения". Управляющий Министерством князь П.А. Ширинский-Шихматов указал сочинителям, переводчикам, книгопродавцам и издателям, типографиям и газетчикам на необходимость писать полный текст определения, данного книге Ученым комитетом. Цензурным комитетам и отдельным цензорам этой категории книг было вменено в обязанность контролировать объявления о продаже с точным указанием замечаний Ученого комитета, а столичные типографии через инспекторский надзор должны были требовать от издателей предъявления удостоверения при печати книг, относящихся к ведению Министерства народного просвещения .
Подобные меры должны были оградить наиболее уязвимые, с точки зрения правительства, слои населения от информации, в том числе и исторической, которая могла бы нарушить социальную и политическую стабильность в русском обществе. Именно народная и учебная литература подлежала особо строгому контролю, вызывала дебаты в цензурном ведомстве относительно содержания и процедуры надзора.
Взаимоотношения цензуры и исторического знания в России, как, впрочем, и ужесточение или смягчение цензурного давления на печатное слово, всегда находились в прямой зависимости от состояния общества, гражданской активности его членов. В этом смысле вторая половина XIX в. представляет значительный интерес. Возросшая политическая и культурная активность некоторых социальных слоев, активизация печати, расширение временных рамок используемой исторической информации имели своим следствием усиление правительственного контроля.
В середине 50-х годов обнаружилась неспособность цензурного ведомства должным образом осуществлять надзор за печатью, прежде всего из-за отсутствия четкого законодательства в этой области. Кроме того, изменившаяся общественная ситуация требовала новых форм регламентации издательской деятельности. Конец 50-х-начало 60-х годов характеризовались определенной либерализацией цензурной практики. Последовавшая затем передача надзора за печатью в Министерство внутренних дел лишний раз подчеркнула охранительно-карательную функцию цензуры. "Временные правила по делам печати" (1865) отменили для части изданий предварительную и ввели последовательную цензуру. Производившаяся позднее корректировка законодательства повлекла за собой свертывание прав печати, свобода которой всегда была ограниченной.
Информация исторического характера, в силу ее социальной значимости, строго дозировалась в зависимости от слоя читателей, к которому она была обращена. Наибольшей свободой пользовались специальные научные издания, несколько меньшей - общественно-политические, рассчитанные на образованную публику, строже подходили к демократическим, предназначенным широкому кругу читателей. Когда же дело касалось учебной и народной литературы, цензура становилась тотальной.
В результате выполненного нами курсового исследования мы можем сделать следующие выводы и заключение. Важно подчеркнуть, что в условиях российской действительности прошлого века цензура явилась не только репрессивным институтом власти, но и заставляла оттачивать язык научной публицистики, вынужденной постоянно оглядываться на цензурные запреты, использовать четкие формулировки и в то же время прибегать к эзоповому языку, учила обходить препоны и рогатки идеологических шлагбаумов. В сложившейся во второй половине XIX в. обстановке цензура уже не могла быть тотальной. Она вынуждена была считаться с ею же контролируемым общественным мнением. Не пропуская ничего явно предосудительного, цензура предоставляла определенные возможности для развития исторического знания и науки в целом.
Список литературы
1. Корсаков А.П. «Исторические аспекты изучения цензуры в России» М., Посткриптум. 1996.,стр.19-24.
2. Аранович В.П. Анализ цензурной практики России в 18-19 вв.Москва,Посткриптум,1997.,стр.81-86.
3. Зайцева Е.К. Значение цензуры в култьтурном движении народов России. Москва., Поскриптум.1993,стр.105-108.
4. Юримский С.К. Развитие цензуры в России и ее влияние на культуру «серебряного века».Москва,Посткриптум, 1994, стр.46-47,52-56.
5. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 249 об.-250 об.; Д. 14. Л. 110-114; Л. 128 об.-134 об.
6. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 2. Л. 95-96 об.; Д. 1. Л. 192; Д. 6. Л. 125; Д. 7. Л. 587; ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 518. Л. 56 об.; РГИА. Ф. 733. Оп. 142. Д. 472. Лл. 26-83.
7. ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 458. Л. 38-38 об.; Д. 504. Л. 36-36 об.; Д. 508. Л. 16 об., 26; Д. 509. Л. 45; Д. 515. Л. 13; 17 об.; РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 6. Л. 315 об.; ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 545. Л. 57-70.
8. ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 474. Л. 53; Д. 15. Л. 100-100 об.; РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 11. Л. 325 об.-326; Оп. 2. Д. 15. Л. 297-302 об.; Д. 20. Л. 26-27 об.; ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 3. Д. 2172. Л. 263-263 об.
9. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 308, 311-314 об., 662-669; Д. 9. Л. 674, 676 об-692.
10. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 4. Л. 443-444; Д. 6. л. 143-144; Д. 7. Л. 81-83 об.; 241-247; 419 об.-422; Д. 8. Л. 390 об.-402, 644 об.-645; Д. 9. Л. 95 об.-96 об.; Д. 10. Л. 190 об.-193; Д. 12. Л. 208-209.
11. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 130-132; Д. 4. Л. 3036 об.; 142 об-146; Д. 5. Л. 226-229, 233-238, 445448 об.; Д. 9. Л. 597, 621-624 об.; Д. 16. Л. 286-289.
12. Кашанская Н. Цензура в России во второй половине 19 века