Эти пиры происходили в то же время не только в Киеве, но и в других городах; поэтому в пригородах киевский князь держал запасы напитков, так называемые медуши. Как такие пиры были привлекательны, видно из того, что память о них прошла в далекие века, пирующий князь сделался идолом русского довольства жизни... Это довольство привлекало в Киев и в Русскую землю с разных сторон жителей. Население Киева и Русской земли не было однородное: тут были и греки, и варяги, шведы и датчане, и поляки, и печенеги, и немцы, и жиды, и болгары”. Даже, как отмечает Е.В. Аничков, “христианство не противопоставляло пирам. Их надо было либо признать, либо оспаривать. Возможно, было лишь первое, а отсюда – компромисс, т.е. упорядочивание, превращение пира из языческого, требного, с моленным брашном в трапезу или “законный обед”, причем светское, дружинно-бытовое значение пира остается, конечно, без перемены”. Былины киевского цикла наполнены пирами. С описания пира начинаются многие былины, конфликты завязываются и разрешаются также во время пира.
Княжеско-дружинная субкультура формировалась на основе языческой культуры восточных славян посредством трансформации ее ценностно-мыслительного ядра. Поэтому фундаментальная структура доминирующих тем (“натуры”, “божественного”, “вольницы”, “физической силы”, “рода”, “эроса”) духовной культуры древних славян в несколько “переосмысленном” виде составили ценностно-мыслительное ядро княжеско-дружинной субкультуры, в состав которого вошли также новообразовавшиеся темы “добычи” и “Русской земли”. В чем выражалась смысловая трансформация доминирующих тем княжеско-дружинной субкультуры?
Тема “натуры”
Тема “натуры” в княжеско-дружинном натуралистическом “жизненном мире” природа рассматривается исключительно как объект потребления, добычи, получаемой в результате захватнических походов, сбора дани или охоты, а также как объект купли – продажи (меха, воск, мед, зерно и др.). Оторванность от земли и природы усиливает ощущение паразитизма культуры. Примечательно, что в былинах, выражающих преимущественно дружинное мировосприятие, поссорившиеся с князем Владимиром русские богатыри останавливаются не у себя в имении, а в поле в шатре. Образ шатра точно отражает настроение праздности, временщика, неукорененности бояр и дружинников. В.О. Ключевский отмечает, “что боярское землевладение развивалось слабо, не составляло главного экономического интереса для служилых людей. Дружинники предпочитали другие источники дохода, продолжали принимать деятельное участие в торговых оборотах и получали от своих князей денежное жалование.... служилый человек не привязывался крепко ни к месту службы, ни к лицу или семье князя, которому служил“ .
Тема “натуры” имеет и более широкий аспект. Она выступает, как и в языческой славянской культуре, как принцип всеобще натуралистического восприятия действительности. Ментальное пространство княжеско-дружинной субкультуры также пропитали натуралистические ценностно-мыслительные ориентации. Князья и дружинники вплоть до конца X в. оставались язычниками, не ведающими о существовании духовной, ненатуралистической реальности.
Тема “рода”
Становление слоя дружинников, основным принципом формирования которого являлись физическая сила и воинские доблести, бурный рост городов и городского населения в Х веке существенно подрывали, с одной стороны, сложившиеся кровно-родственные отношения. Вместе с тем, “родовое мышление” продолжало сохранять свое существенное влияние, препятствуя развитию социально-политических отношений в Киевской Руси. Отношения между князьями на протяжении всего существования Киевского государства рассматривались через призму родовых отношений. С.М. Соловьев пишет: “Князья не теряют понятия о единстве, нераздельности своего рода; это единство, нераздельность выражались тем, что все князья имели одного старшего князя, которым был всегда старший в целом роде, следовательно, каждый член рода в свою очередь мог получать старшинство, не остававшееся исключительно ни в одной линии. Таким образом, род князей русских, несмотря на все свое разветвление, продолжал представлять одну семью – отца с детьми, внуками и т.д.”. “Волости находятся в совершенной независимости одна от другой и от Киева, являются отдельными землями и в то же время составляют одно нераздельное целое вследствие родовых княжеских отношений, вследствие того, что князья считают всю землю своею отчиною, нераздельным владением целого рода своего”.
Тема “физической силы”
Тема “физической силы” занимает центральное положение в ценностном пространстве княжеско-дружинной субкультуры. “Культ силы” в ней получает дальнейшее развитие. Сила и разбой становятся законом . При характеристике князей и дружины летописец непременно рассматривает их со стороны физической силы и храбрости. Особенно ярким был создан образ князя Святослава, который, когда вырос и возмужал, начал набирать воинов многих и храбрых, ходил легко, как барс, много воевал. Богатырским строением отличался сын Владимира Мстислав, который в поединке одолевает касожского князя, силача Редедю. По этому поводу С.М. Соловьев справедливо отмечает: “...Мы видим повсюду проявления материальной силы, ей первое место, ей почет от князя до простолюдина; чрез нее простолюдин может сделаться великим мужем, как сделался Ян Усмошвец, она – верное средство для приобретения славы и добычи. При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым. “С дружиной приобрету, серебро и золото”,– говорит Владимир и тем указывает на главное, важнейшее средство к приобретению серебра и золота; они приобретались оружием, приобретались сильным за счет слабого”. Один из наиболее христианизированных князей Владимир Мономах о себе говорит: “...Разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня с бедра меч сорвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым”.
Битвы и сражения становятся будничным явлением в хищническом, агрессивном образе жизни княжеского воинства. В своем “Поучении...” Владимир Мономах вспоминает, что только больших походов он совершил 83, “...а остальных и не упомню меньших”. Если допустить, что из 72-х прожитых лет до 50-ти приходится на период активных военных действий, то княжеская жизнь действительно приобретает походный характер.
Примечательно, что в былинном эпосе “физическая сила” воинов-богатырей носит абсолютно разрушительный характер. Мне не удалось отыскать ни одного примера, когда бы “физическая сила” богатыря была направлена на созидание. При встрече богатыри сначала меряются силами (чаще всего бьют палицей по голове), а затем знакомятся. Когда же богатырь в гневе или во хмелю, то буйство физической силы становится особенно разрушительным. Наиболее показательным примером может служить поведение Ильи Муромца в былине “Илья в ссоре с Владимиром”, когда “раззадорился он да разретивился” из-за того, что князь Владимир забыл его пригласить на пир.
“Тут-то сам Ильюшенька раздумался:
“А что мне, молодцу, буде поделати?
А я ныне молодец разгневанный,
А я ныне молодец раздраженный”.
Как он-то за тем тут повыдумал,
Стрелил-то он по божьим церквам,
По тем стрелил по чудным крестам,
По тем золоченым по маковкам.
Упали маковки на сыру землю”.
Казалось бы, вышесказанному противоречит былина “Вольга и Микула”, в которой создан красивый поэтический образ пашущего землю в чистом поле Микулы Селяниновича. Былина “Вольга и Микула” отражает раннюю стадию взаимодействия двух субкультур: целостной славянской языческой культуры, в которой “физическая сила” носит жизнеутверждающий, созидательно преобразующий характер, и княжеско-дружинной, которая формировалась в значительной степени за счет отбора силачей среди славян-крестьян.
Удивительный образ единства пространственной шири, свободы и физической мощи найден в этой былине:
“Повыехали в раздольице чисто поле,
Услыхали во чистом поле оратая.
Как орет в поле оратай посвистывает,
Сошка у оратая поскрипывает,
Омешики по камешкам почиркивают.
Ехали-то день ведь с утра до вечера,
Не могли до оратая доехати…
Тут ехали они третий день,
А третий день еще до пабедья,
Наехали в чистом поле оратая”
До середины XI в. сильной великокняжеской власти удавалось держать под контролем сконцентрированную в дружине большую энергию физической силы, направляя ее на выбивание дани из подвластного населения и на внешние походы за добычей, если не считать две усобицы, связанные с восхождением на киевский престол Владимира и Ярослава.
Тема “вольности”
Тема “вольности”, ”вольницы” наряду с темами “добычи” и “физической силы”, является как бы третьим энергетическим центром княжеско-дружинного ценностно-мыслительного пространства . Слой дружинников составляли физически сильные люди, объединенные страстью к добыче как средству в обеспечении разгульного, вольного образа жизни. “Вольница” приняла действительно универсальный характер. До середины XI в., до распада единого древнерусского государства объектом потребления дружинников стала вся Русская земля. ”Вольница” приняла практически безграничный характер. В западноевропейских государствах по мере развития средневековой культуры набирал силу процесс правовой регуляции социальных отношений. Каждая социальная группа, утверждая статуты и другие правовые акты, стремилась к четкому закреплению своих прав как по отношению к другим социальным слоям, так и внутри социальной группы каждого его члена. Таким образом, расширяющаяся сеть законодательства прочно увязывала средневековое общество Западной Европы в единый организм, в котором не было места стихии вольницы и разгулу физической силы. Правда, в западноевропейском обществе была проблема с обузданием своеволия высшей феодальной знати, но по мере становления абсолютизма эти трудности в целом были преодолены. В Киевской Руси подобная работа практически не велась, поэтому “дух вольницы” царил как в славянской, так и в княжеско-дружинной субкультурах, выступал одной из важнейших составляющий древнерусского языческого идеала. Образ “чистого поля” как воплощения этого духа является, вероятно, наиболее часто употребляемым в былинном эпосе. Все основные события в былинах происходят в “чистом поле”, как бы на фоне необъятных просторов полной внутренней и внешней свободы. Впоследствии по мере становления русской культуры эта тема будет задавлена, вытеснена в коллективное бессознательное и останется в духовном пространстве в виде архетипического образа, проникнутого ностальгическими переживаниями о безвозвратно утраченной свободе.