Образование княжеско-дружинного субпространства и особенности ее ценностно-мыслительного пространства (IX – X вв.)
С точки зрениятематического анализа, образованиегосударства Киевская Русь имело важнейшим следствием формирование специфической ценностно-тематической системы, которую мы предлагаем называть княжеско-дружинной субкультурой, потому что она отражала ценностно-мыслительные ориентации возникшего слоя князей-правителей и их окружения, бояр-дружинников и др. Княжеско-дружинное субпространство как бы надстраивалось над пространством земледельческой языческой культуры восточных славян. Однако объяснение становления княжеско-дружинной субкультуры, исходя лишь из внутренних факторов логики развития последней, не представляется возможным. И здесь не миновать обсуждения проблемы роли варягов в образовании древнерусской культуры. Взвешенный и корректный анализ норманнской проблемы содержится в работе польского учёного Х. Ловмянского “Русь и норманны” (1957), в которой в значительной степени преодолены крайности сторонников “норманнской теории” и антинорманнистов.
“Экспансия норманнов проявлялась, – пишет Х. Ловмянский, – в различных формах: в грабежах, сборах дани с народов, подвергнувшихся нападению, и их завоевании, наконец, в торговле. Ей сопутствовала эмиграция из Скандинавии, приведшая к крестьянской колонизации..., что явственно проявилось в Англии. В научной литературе издавна обращалось внимание на то, что формы этой экспансии не были одинаковы на Востоке и Западе Европы”. На Руси крестьянской колонизации не было. Отряды варягов состояли из воинов и купцов.
Х.Ловмянский приводит любопытную таблицу плотности названий скандинавского происхождения:
| Губерния | Плотность названий на 10 тыс. км2 |
| Псковская | 13 |
| Тверская | 7 |
| Ярославская | 6 |
| Владимирская | 5 |
| Новгородская | 5 |
| Петербургская | 3 |
| Смоленская | 3 |
| Черниговская | 1.5 |
| Киевская | 1 |
Анализ расположения топонимики скандинавского происхождения показывает, что наибольшая плотность скандинавских названий определяется не политическими обстоятельствами, не тяготеет к политическим центрам, а обусловлена торговыми интересами. Как видно из таблицы, если в Киевской губернии плотность скандинавских названий минимальна, то в Псковской – наиболее велика, потому что здесь находился важный волок на “пути из варяг в греки”. Пройдя на восточнославянские земли, варяги не меняли уже сложившуюся территориально-политическую организацию, не создавали свои этнически замкнутые посёлки, а селились среди местного славянского населения, смешивались с ними и быстро славянизировались благодаря бракам. Нередко славянские и скандинавские захоронения были перемешаны, что также указывает на мирную совместную жизнь этнических групп.
Помимо развития мирных торговых отношений экспансия шведов выражалась также в сборе дани с северных финских и славянских племён, которую платили им в качестве выкупа во избежание разорений. Примечательно, что эта форма варяжского влияния не предполагала захвата власти над местным населением, создания государственных институтов. Варяги в основном занимались грабежом и разбоями, но не организацией управления. “...Известие о древнейших отношениях с варягами, – пишет Х. Ловмянский, – видимо, свидетельствует о варяжских нападениях на северные финские и славянские племена в первой половине IX в., о попытках брать выкуп или дань с местного населения, может быть, и о попытках создать базу в Ладоге (кстати, ликвидированную), наконец, о возможности мирного проникновения норманнов в среду местного населения, вероятнее всего, в процессе торговых контактов”. Даже после того, как Олегу удалось собрать власть в единые руки в Киевском государстве, управление обширными территориями по существу сводилось к сбору дани.
Таким образом, не углубляясь в детали образования государства Киевской Руси, нам достаточно констатировать скандинавско-славянский характер происхождения княжеско-дружинной субкультуры, которая представляет собой своеобразный синтез славянского и норманнского элементов. С появлением последней ментальное пространство древнерусской культуры усложнилось по вертикали, приобрело более динамичный характер, состоящий из двух диалектически взаимодействующих ценностно-мыслительных подсистем: – языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур. Главной целью этого параграфа выступает задача выявления тематического, ценностно-мыслительного ядра ФТС княжеско-дружинного субпространства и характера ее отношений с ментальным пространством земледельческой языческой субкультуры восточных славян до принятия христианства (т.е. до XI в.).
Тема “добычи”
Формирование духовного пространства княжеско-дружинной субкультуры в большей степени определяла тема “добычи”. Неукротимая страсть к обогащению была привнесена в славянский земледельческий мир воинами-торговцами варягами. Однако в скором времени она стала надэтнической основой формирования социальной группы, для которой жажда добычи и связанный с ней всплеск чувственных вожделений (битвы, охота, пиры, женщины и т.д.) служили нормой образа жизни. Тема “добычи” пропитала все пространство княжеско-дружинной субкультуры, выступала главной, всеобщей целью. Все остальное становилось подчиненным этой пожирающей страсти. Тема “добычи” многолика – это и золото, и серебро, и меха, и кони, и женщины, и рабы, и вино и др. В памятнике XI в. “Русской правде” преступления рассматриваются через призму денежной компенсации. Н.И. Костомаров назвал “Русскую правду” как “правила собирания княжеских доходов”. Дух наживы как всеобщей поглощающей страсти постепенно проникал в пространство славянской языческой культуры.
Тема “добычи”, подобно плотоядному Молоху, разорвала цикличность земледельческой славянской языческой культуры, а с ростом феодальной раздробленности она придавала древнерусской культуре в целом все более саморазрушающий, самопоедающий характер, потому что именно ненасытное стремление к злату и серебру порождали постоянные раздоры и грабежи, и, как следствие, – разорение “Русской земли’’.
Однако в многозначной теме “добычи” почти отсутствовал мотив накопительства богатств, приобретения и строительства родовых гнезд, вложения в недвижимое имущество. Жизнь в постоянных битвах и единоборствах, когда немногие доживали до преклонного возраста, постоянная угроза смерти – все это способствовало формированию “идеологии” сегодняшнего дня. Реализация желаний не проектировалась в отдаленное будущее. Человеческие страсти требовали немедленного удовлетворения, сжигались здесь и теперь.
Важной чертой, характеризующей образ идеального князя, считалась его щедрость по отношению к дружине, а позднее – к церкви. “Мстислав явился богатырем, – пишет С.М. Соловьев, – который любил только свою дружину, ничего не щадил для нее, до остального же народонаселения ему не было дела”. Известна крылатая фраза Владимира: “С дружиной приобрету серебро и золото”. “Из этих слов летописца можно видеть, – отмечает С.М. Соловьев, – что современники и ближайшие потомки с неудовольствием смотрели на поведение старших Ярославичей, которые не следовали примеру деда и копили богатства, полагая на них всю надежду, тогда как добрый князь, по господствующему тогда мнению, не должен был ничего скрывать для себя, но все раздавать дружине, при помощи которой он никогда не мог иметь недостатка в богатстве”.
Вместе с тем, как справедливо замечает В.О. Ключевский, “в больших городах Киевской Руси XI и XII вв. в руках князей и бояр заметно присутствие значительных денежных средств, больших капиталов. Нужно было иметь в распоряжении много свободных богатств, чтобы построить из такого дорогого материала и с такой художественной роскошью храм, подобный киевскому Софийскому собору Ярослава. В половине XII в. смоленский князь получал со своего княжества только дани, не считая других доходов, 3 тыс. гривен, что при тогдашней рыночной стоимости серебра представляло сумму не менее 150 тыс. рублей”.
Большие денежные средства циркулировали между княжествами, не приводя к существенному повышению уровня жизни их владельцев. Они шли преимущественно на удовлетворение текущих потребностей. В “Галицко-Волынской летописи” мы читаем, как тяжело заболевший князь Владимир Васильевич раздал свое имущество нищим: большие серебряные блюда, кубки золотые и серебряные сам перед своими глазами разбил и перелил в гривны. И здесь же летописец, описывая сложные переговоры между князьями, приводит любопытную деталь, указывающую на простоту княжеского быта: “И, взяв соломы из постели своей в руку, сказал: “Если бы я тебе, – скажи, – брат мой, дал этот клок соломы, и того не давай после смерти моей никому”.
Своеобразная критика недостаточно роскошной жизни киевского князя содержится в былине “Дюк Степанович”. Основу ее сюжета составляет противопоставление изнеженной роскошью, поражающей своей красотой галицко-волынской княжеско-боярской жизни, испытывающей на себе непосредственное византийское и западноевропейское влияние, и неустроенной, простоватой, чуть прокисшей жизнью киевского двора. “Да у Владимира все не по-нашему”, – повторяет Дюк и указывает на недостатки мостовых, нерасписанных стен и потолков, прокисшего вина, калачей и т.д. Когда возмущенный чванством Дюка Владимир посылает Добрыню на родину Дюка, тот воочию убеждается в Дюковом богатстве. В былине по существу констатируется отрыв материальной западноевропейской культуры от культуры Киевской Руси позднего периода.
Квинтэссенцией духа княжеско-дружинной субкультуры, ее жизнеобразующим центром являются непрекращающиеся пиры и застолья, которые представляют собой яркое воплощение хмельной, буйной и разгульной жизни. “Пир был душою общественной жизни, – пишет Н.И. Костомаров, – ... на всякую неделю князь устраивал пир в гридницах на дворе. На пирах этих ели скотское мясо, дичь, рыбу и овощи, а пили вино, мед, который меряли проварами (варя 300 провар меду). Мед был национальным напитком. На пир созывались не только киевляне, но и из других городов. В гридницу допускались пировать бояре, гридни, сотские, десятские; народ – люди простые и убогие обедали на дворе; сверх того по городу возили пищу (хлеб, мясо, рыбу, овощи) и раздавали тем, которые не могли по нездоровью прийти на княжеский двор.