Смекни!
smekni.com

Тициан (стр. 3 из 7)

В 30-е годы Тициана все больше притягивает современ­ность. Сюжет картин переносится им в реальную среду Ита­лии XVI века, монументальные полотна приобретают исто­рический характер. Недаром в эти годы художник закончил картину «Битва при Кадоре», которая, судя по копиям, была пол­на героической взволнованности и в то же время впервые изображала реальное событие, а не битву титанов. Колоссальное «Введение во храм» (3,46Х7.95 м), написанное в 1534— 1538 годах, переносит нас, подобно картинам кватрочентистов, на площадь итальянского города. Она пронизана строгим верти­кальным ритмом, фигуры героев полны величия, их позы и жесты удивительно емки и значительны; маленькая, полная детской прелести фигурка Марии естественно и величаво смотрится на фоне огромного здания.

Столь же необычна и «Венера Урбинская», написанная в 1536 году для урбинского герцога Франческо Мария делла Ровере,—одна из лучших картин Тициана этих лет. Поза лежащей богини навеяна «Спящей Вене­рой» Джорджоне. Но поэтичная нимфа, божественная покро­вительница вечной и прекрасной природы, превращается у Ти­циана в золотоволосую венецианку, которая томно нежится в постели, лениво сощурив синие глаза; у ног ее, вместо тра­диционного Амура, дремлет длинноухая собачка, а в глубине, за полуотдернутым зеленым пологом, открывается нарядная комната венецианского дворца и совершенно жанровая сцен­ка—служанки, достающие из сундука наряды своей госпожи. Античная богиня приобретает облик современницы худож­ника. Том­ная поза Венеры царственно-величава, гибкие линии ее тела полны музыкальной плавности, одухотворенной легкости. Кисть Тициана передает всю чувственную прелесть мира, се­ребристо-белые тона простыни подчеркивают теплоту и неж­ность янтарно-эолотнстых тонов тела богини, легкие, как бы тающие мазки передают мягкое стечение светлых волос.

Иную сторону действительности, во всей ее сложности и многогранности, раскрывают замечательные тициановские портреты 30-х годов. Они продолжают ту линию портрета-характера, которая наметилась еще в 20-е годы в портрете Альфонсо д'Эсте. Но анализ характера модели, чувство типи­ческих черт современника стали еще более глубокими и опре­деленными. Портреты высокопоставленных заказчиков Ти­циана, с которых на нас взирают лица угрюмых, становятся подлинными историческими документами. Молодой Ипполито Медичи, имевший сан кардинала, но состоявший на службе у венгерского короля в качестве военачальника, пред­стает перед нами на великолепном портрете 1533 года в простой и естественной позе, на темном нейтральном фоне. Все в портрете пронизано внутренней напряженностью, сдержанной страстностью. Лицо кажется почти спокойным, но неуловимые нюансы—переданный легкими лессировками румянец, проби­вающийся сквозь смуглоту щек, порозовевшие от напряжения крепко сжатые губы, горящий взгляд больших черных глаз раскрывают сложную натуру гордого и сдержанного, но и пол­ного ярких страстей человека.

Еще поразительнее портрет урбинского герцога Франческо Мария делла Ровере. Пожалуй, это самый эффектный из написанных художником в 30-е годы портретов. Урбинский герцог пред­стает перед нами в позе полководца, горделиво опирающегося о свой жезл. Но в облике победителя, предстающего на этом велико­лепном полотне в окружении полководческих жезлов и раз­вевающихся перьев шлема, есть нечто неожиданное; его фи­гура, над которой оставлено необычно много пустого прост­ранства, кажется малорослой и не очень внушительной, а серовато-смуглое костлявое лицо живет неожиданно сложной жизнью. За импозантной внешностью полководца, грубоватого, решительного солдата, художник открывает болезненного, це­ликом ушедшего в невеселые раздумья человека.

Поиски Тициана 30-х годов находят свое полное заверше­ние в его работах следующего десятилетия. Сороковые годы— это необычайно важный этап творческого развития художни­ка. Пожалуй, никогда еще Тициан не приближался так к по­знанию явлений современности в их сложности и взаимозави­симости. Но в эти годы первого яростного натиска церковной реакции, нарастания настроений разочарования и усталости в самой Венеции, пережившей ряд тяжелых потрясений, в миро­восприятии художника произошли значительные изменения. Новые, часто неразрешимые вопросы, ощущение напряжен­ных коллизий действительности вторгаются в его искусство. Даже в немногочисленных мифологических композициях исчезает чувство счастливой гармонии бытия. «Даная»(1545—1546) по жизненной полноте и значительности образа, высокой красоте всего строя картины, богатству и благородной сдержанности красочной гаммы может быть сопоставлена только с «Венерой Урбинской». Но величавая безмятежность уступает теперь место большей эмоциональной насыщенности, все приобретает взволнованность и динамику.

В религиозных композициях Тициана господствуют те­перь новые темы — драматической борьбы, требующей от ге­роев сверхчеловеческого напряжения сил, и страдания, пору­гания, унижения героя. Иным становится язык художника; в его картинах нарастают напряженность и волнение, появ­ляются резкие и неожиданные ракурсы, патетика жестов, на­рочитая усложненность поз. Так, грандиозным пафосом борьбы пронизаны панно «Жертвоприношение Авраама», «Каин и Авель», «Давид и Голиаф» (ок. 1543—1544 гг.), где гигантские, полные динамики и страсти фигуры предстают перед нами в головокружительных ракурсах на фоне клубящихся обла­ков. В другом аспекте решена луврская картина «Коронова­ние тернием» (около 1542 г.), композицию, которой впослед­ствии Тициан повторил незадолго до смерти в прославленном мюнхенском варианте. Сам этот факт говорит о том, что кар­тина очень много значила для Тициана, была глубоко связана с волновавшими его чувствами.

Шедевром Тициана 40-х годов является картина «Се чело­век» (1543г.). Продолжая тра­диции своих монументальных композиций 30-х годов, Тициан снова переносит действие евангельской легенды в действи­тельность XVI века. На ступенях лестницы и на площади, пе­ред Пилатом, указывающим со словами «се человек» на истер­занного пытками Христа, шумит пестрая, нарядная толпа: воины, изысканные юноши, всадники в рыцарском и восточ­ном облачениях, стражники с алебардами. Как и «Введение во храм», картина полна монументального размаха и великоле­пия. Картина пронизана бурным волнением: фигуры стремительно склоняются, победоносно и требовательно поднимаются на фоне неба жесткие силуэты алебарды, копья, развевающегося стяга: на заднем плане, ярко освещенные, колышутся руки не видимых нами людей. Когда-то в «Динарии кесаря" противник Христа представлялся Тициану более грубым, прозаичным, но не отталкивающим или злове­щим. Теперь силы действительности, враждебные большому и светлому идеалу, приобретают у Тициана не только кон­кретное, но и зловещее обличие—таков тучный, лысый фари­сей в ярко-красном плаще, образ поистине страшный своей самоуверенной значительностью, самодовольным, хозяйским высокомерием, или Пилат, жестом циничного палача указы­вающий на Христа.

Но, как ни значительны мифологические и религиозные картины Тициана этих лет, ведущее место в его искусстве принадлежит в это время портрету. Ни в один другой период своего творчества Тициан не уделял портрету такого внимания. И это не случайно. В эту бурную и сложную эпоху художника все больше притягивают современники, с их честолюбием, жаждой власти, неуемными страстями, раздумьями и сомнениями. Портретная галерея Тициана 40-х годов необычайно об­ширна и многообразна. К этому периоду сейчас относят около 50 портретов. На этих полот­нах перед нами предстают и «великие мира сего»—папа Па­вел III и его родные, «повелитель полумира» император Карл V, и друзья Тициана—писатель Пьетро Аретино, исто­рик Бенедетто Варки, и совсем безвестные нам люди, вроде феррарского юриста Ипполито Риминальди. Эти портреты нередко обладают такой точностью и глубиной характеристи­ки, поражают таким проникновением в самую суть человека, что становятся как бы историческими документами. Но в них есть и нечто гораздо более важное: не известная еще искусству XVI века глубина познания человека во всей сложности его взаимоотношений с окружающим миром.

Портреты Тициана этих лет удивительно многообразны по жанру—от глубочайшего психологического портрета-исповеди до картины в сущности исторической, раскрывающей сложную и противоречивую жизнь целой эпохи.

Многие работы Тициана этих лет внешне близки тому ти­пу торжественного и спокойного поколенного портрета, кото­рый сложился в его творчестве на протяжении 20-х—30-х го­дов, Но теперь художник находит в натуре человека не просто яркие и резкие черты характера, но и огромное многообразие их оттенков; интенсивная и сложная жизнь образа создается удивительно органическим единством всех изобразительных средств и, прежде всего, выливается в сложнейшей жизни цве­та, самой живописной структуре полотна. Тициан теперь не только находит в каждом полотне неповторимый компози­ционный и ритмический строй, но и. еще более пристально, чем ранее, вглядываясь в модель, воссоздает ее облик во все более свободной и темпераментной манере.