Владышевская Т. Ф.
Средневековая русская культура на протяжении семи веков, вплоть до XVII в., обладала единством, параллелизмом всех составляющих ее частей. В синтез искусств наравне с зодчеством, монументальной фресковой живописью, иконописью, мелкой пластикой, прикладным искусством, литературой входила древнерусская церковная музыка. Дополняя друг друга, разными способами они выражали общее, для всех них единое содержание. Древнерусская церковная музыка — одна из наиболее ярких страниц русской духовной и художественной культуры. К ней приложимы слова, сказанные по поводу средневековой литературы: "...возвышается над своими семью веками как единое грандиозное целое, как одно колоссальное произведение, поражающее нас подчиненностью одной теме, единым борением идей..."1.
Русская средневековая музыка развивалась из одного корня. Основной распев Древней Руси — знаменный — в течение всей тысячелетней истории русской церковной музыки, как могучее древо, рос, давал новые побеги. Все его варианты и разновидности, возникавшие в эпоху Средневековья в виде путевого, демественного, большого и других распевов, были лишь ветвями, произраставшими из этого могучего ствола. Монументальность и величие древнерусской музыки совершенно связаны со скромными средствами выразительности — унисонным пением, лаконичными, строгими красками звучания. П. А. Флоренский в "Рассуждении о богослужении" говорит об особом свойстве древнерусской монодии: "Древнее унисонное или октавное пение... удивительно как пробуждает касание Вечности. Вечность воспринимается в некоторой бедности земными сокровищами, а когда есть богатство звуков, голосов, облачений и т. д. и т. д., наступает земное и Вечность уходит из души куда-то, к нищим духом и бедным богатствами"2.
Творцы древнерусской музыки избегали внешних эффектов, украшательства, чтобы не нарушить глубину чувств и мыслей. Важнейшей чертой средневекового русского искусства была его синтетичность. Одни и те же образы, идеи воплощались разными средствами в разных видах искусства, однако подлинным стержнем синтеза древнерусского церковного искусства служило слово. Слово, его смысл составляли основу песнопений, мелодии способствовали их восприятию, прояснению текста, озвучивали его, иногда иллюстрировали. Не менее значима роль слова и в иконописи. Церковное изобразительное искусство, согласно постановлению Седьмого Вселенского собора, равносильно проповеди, потому что "иконопись для глаза есть то же, что слово для слуха". Фрески, иконы, миниатюры поучали. Созерцание икон, слушание близких к ним по содержанию песнопений создавало такое единство, которое вызывало высокие мысли и чувства. Икона и звучащее перед нею песнопение, молитва составляли пульс духовной культуры Древней Руси, поэтому иконописное и гимнографическое творчество всегда были на большой высоте.
Синтез искусств (к которому стремились в своем творчестве композиторы XX в. и, в частности, А. Скрябин), по существу, был воплощен в средневековом искусстве. Древнерусское богослужение носило характер мистерии, во время которой человек мог получить духовное очищение, освободиться от тяготивших его забот и суеты, нравственно возвыситься. В статье "Храмовое действо как синтез искусств" П. А. Флоренский называет богослужение музыкальной драмой: "Тут все подчинено единой цели: верховному эффекту катарсиса этой музыкальной драмы, и потому все подчиненное друг другу здесь не существует или по крайней мере ложно существует, взятое порознь"3.
Все искусства, одновременно соединяясь в храме, с огромной силой воздействовали сразу на чувства человека, переносили его в возвышенный мир через созерцание икон, слушание песнопений. Ритуальные процессии, крестные ходы и каждения, мерцающие свечи, косые лучи дневного света, проникающие сквозь узкие окна храма, создавали таинственное, возвышенное настроение. Церковное искусство, действуя всеми своими компонентами, переключало человека с проблем сегодняшнего дня на проблемы вечного. "Всякое ныне житейское отложим попечение" — эти слова Херувимской песни, исполняемой на Литургии верных, как нельзя лучше объясняют состояние отрешенности от земного. В отличие от фольклора, ориентированного на трудовую жизнь, повседневный быт человека, церковное искусство обращается к миру верховному, возвышенному, помогает человеку совершить этот переход, в первую очередь воздействуя на слух и зрение. Поэтому важнейшими были музыка и иконопись. Обе они, каждая своими средствами, призваны были осмыслить идеи в звуках и образах. В песнопениях и иконах гимнографы и художники воплощали богословские идеи. Если икону называют "умозрением в красках" (Е. Трубецкой), то песнопение можно было бы назвать богословием в звуках.
На музыкальную культуру Древней Руси всеобъемлющим было влияние Византии, распространяясь на все ее основные аспекты. Оно определяло эстетический склад русской духовной музыки, воздействовало на ее жанровую природу, гимнографию и сферу бытования. Оно сформировало систему нотации и записи древнерусской музыки.
Древняя Русь восприняла византийскую музыкальную культуру и новую музыкальную эстетику вместе с крещением как непосредственный источник, из которого развивалась новая струя музыки, противопоставившая себя исконным народным жанрам. Летописец в "Повести временных лет" объясняет выбор новой веры по византийскому образцу красотой византийского богослужения, поразившей русских послов:
И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы не можем уже здесь пребывать в язычестве4.
Византийская эстетика сформировала музыкальную культуру Древней Руси, надолго определив путь развития русской музыки. Церковное пение, услышанное русскими послами в Константинополе, поразило их воображение неслыханной до того красотой.
Красота греческого богослужения стала одним из главных критериев истинности. Преклонение перед красотой, выраженное в тексте летописи, выявляет эстетическую подготовленность, настроенность на восприятие этой красоты, отнюдь не простой, чрезвычайно утонченной, обладающей сложной символикой, своеобразным языком. Именно эстетический аспект явился основополагающим для формирования как византийского, так и древнерусского музыкального искусства, ибо он связал проблемы собственно богословия с музыкой.
Среди важнейших положений теории и эстетики византийского и древнерусского музыкального искусства — идея его богоданности, богодухновенности. Моменты дарования свыше, откровения запечатлены на таких древнейших иконах, как Сошествие Святого Духа на Апостолов, в многочисленных Евангельских миниатюрах, изображающих евангелиста Иоанна с учеником Прохором, прислушивающимся к голосу свыше, и нисходящих с неба лучей, иногда вместе с голубем, воплощающим Святой Дух.
Идея богоданности, основанная на триаде — от Бога через ангелов или святых божественное откровение передается людям, — этот принцип распространялся на все виды искусства, в том числе и на музыку. По преданию, известнейший византийский гимнограф, поэт и мелод, причисленный к лику святых, Роман Сладкопевец получил свой дар составления кондаков и пения по наитию во сне: "В храм Пресвятой Богородицы в Кировых, где он получил дар составления кондаков, явилась ему Святая Богородица во сне и дала ему свиток книжный и повелела съесть его; восстав же ото сна, он воспел: "Дева днесь Пресущественного рождает""5.
Таким образом, его творчество — плод дара откровения. Это предание нашло отражение в иконографии "Покрова Богородицы". Композиция иконы делится на две части по горизонтали. В верхней части изображены небесные силы и Богородица, в нижней — Роман Сладкопевец, поющий мелодии, дарованные ему свыше самой Богоматерью. Она невидимо присутствует в храме, простирая свой покров над народом, лишь один блаженный Андрей видит Ее и показывает на Нее рукой. Романа Сладкопевца окружают певцы, которые подхватывают припев кондака, как это принято при исполнении в духе респонсорного пения, то есть пения певца-солиста, которому подпевает хор или весь присутствующий в храме народ.
Икона "Покрова Богородицы" особенно важна для музыкантов, так как это единственное изображение давно ушедшего из практики, исчезнувшего, видимо, уже в XIV в. кондакарного пения6.
На фреске "Покрова Богородицы" из Ферапонтова монастыря работы Дионисия представлен этот же иконографический сюжет, связь небесного и земного пения здесь передается с помощью цвета. Церковный хор одет в одежды, сходные по цвету с одеждами ангелов — ангельского хора.
Идея совместного служения и пения рода человеческого и мира ангельского проиллюстрирована и текстом кондака "Покрову Богородицы":
Дева днесь предстоит в церкви,
И с лики святых невидимо за ны молится Богу:
Ангели со архиереи поклоняются,
Апостоли же со пророки ликовствуют:
Нас бо ради молит Богородица Предвечнаго Бога.
Во время Литургии священник читает тайную молитву, в которой тоже говорится о сослужении ангельских сил и людей: "...предстоят Тебе тысящи Архангелов и тмы Ангелов, Херувими и Серафими, шестокрылатии многоочитии возвышающийся пернатии", — и далее взывает: "Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще". На этот призыв лик церковный отвечает песнью ангельской из пророчества Исайи: "Свят, свят, свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея..."
В словах русских послов летописец передал восторг перед красотой византийского богослужения: "И не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой..." Для выражения этого восторга у летописца не нашлось лучшего средства, чем сравнение византийского пения с ангельским, небесным, это сравнение типично для Византии. Лучшие византийские певцы именовались "ангелогласными"; такой чести удостоился, например, Иоанн Кукузель — ангелогласный.