В.А.Шнирельман, Институт этнологии и антропологии РАН
Начиная со второй половины 1980-х гг. в С С С Р, а затем и в России наблюдались лавинообразный распад единой национальной идеологии, ее фрагментация и замена на целую мозаику микроидеологий, вырабатываемых самыми разными, прежде всего этническими группами. Это не составляло специфику нашей страны, а отражало глобальное явление, охватившее мир в последние десятилетия и получившее название постмодернизм. Дело в том, что по мере упрочения и развития демократии сложность общественной структуры возрастает и на политическую сцену все чаще выступают группы, находившиеся ранее в приниженном, зависимом или угнетенном состоянии и обреченные тем самым на молчание. Лишь демократия позволяет им заговорить своим собственным голосом. Обладая особыми интересами и ведя поиски своего места на общественно-политической палитре современного общества, такие группы культивируют свои собственные идеологии, сильно отличающиеся от тех, которые разделяются или до недавнего прошлого разделялись большинством населения. Вместе с тем модернизация болезненно переносится и многими из тех, кто относится к доминирующему населению и чувствует определенный дискомфорт в условиях кардинальной ломки прежних устоев. Это также создает почву для появления весьма специфических постмодернистских идеологий, ставящих своей целью восстановить душевный баланс и психологически компенсировать группу за понесенные тяготы и лишения. В результате мир постмодернизма теряет прежнюю идеологическую однородность, он становится необычайно многообразным и заставляет человека искать свою нишу в этом море плюрализма.
Ядро упомянутых идеологий, как правило, составляет историческая версия, придающая данной группе особое место в обществе, устанавливающая ее глубокие исторические корни и приписывающая ей выдающиеся заслуги в развитии человеческой культуры и цивилизации. Поэтому приход постмодернизма отмечен прежде всего битвой за историю. Ведь модернизм как бы навязывает всему населению страны единую унилинейную версию развития мира, отвечающую интересам доминирующей группы и потому не терпящую отклонений. Не удивительно, что эта версия отмечена изрядной долей телеологии. В свою очередь постмодернизм дерзко порывает с этой традицией и выдвигает свои исторические версии, ставящие под сомнение саму идею причинности и закономерности в развитии человечества. Постмодернизм исходит из того, что любая версия истории, выработанная учеными, является интерпретацией и конструкцией, которая отражает расстановку сил в обществе и имеет отношение не столько к реальной истории, сколько к структуре властных отношений [13, с. 681; 10, с. 277]. На Западе постмодернизм смело бросил перчатку европоцентризму, объявлявшему европейскую культуру высшим достижением человечества, а ее исторический путь - магистральной линией развития для всех остальных неевропейских культур [11; 12]. Постмодернизм начертал на своих знаменах лозунги плюрализма и мультикультурализма, и отрицание им универсалистских принципов фактически означало бунт против доминирования элиты, против социальных или этнических привилегий и дискриминации.
В политическом плане это было выступлением за уважение прав этнических меньшинств, культурам которых угрожала официальная государственная политика унификации и гомогенизации [17, с. 23-25]. Тем самым постмодернизм выступил и против классического варианта представительной демократии, отдающей предпочтение мнениям большинства населения и оставляющей без внимания иные взгляды, выражаемые меньшинствами [11, с.12-13, 95-96]. Однако внешне это движение сплошь и рядом принимало и принимает форму борьбы за право на свою версию локального, этнического или социального прошлого. Кстати, речь идет не только об особых этнических группах, которые ревностно относятся к своей специфической истории, но фактически о любых меньшинствах или группах, чувствующих свою ущемленность в современном мире - сексуальных меньшинствах, религиозных меньшинствах, региональных и культурных группах, женском движении. Феминизм - одно из весьма влиятельных общественно-политических движений на Западе, которое в последние 10-15 лет оказывает существенное влияние на интерпретацию истории, в том числе, первобытной.
Вместе с тем нетрудно заметить, что эта борьба за историю фактически выражает борьбу групповых интересов. Она не только не снижает межгрупповые конфликты, но выводит их на новый виток. Будучи не в состоянии решить противоречия современного мира, постмодернизм пытается перенести их в область психологии, которой придается значительная компенсаторная функция. Поэтому в рассматриваемых исторических версиях, как правило, нет места настоящему. Зато они переполнены рассуждениями о прошлом или будущем, которые густо окрашены в утопические или мессианские тона. Парадокс этой борьбы заключается в том, что, восставая против угнетателей, против расизма и "элитистского мускулинного подхода" к истории [13, с.683] и преподнося свою историю в мессианских тонах, данная группа так или иначе культивирует представление о своей исключительности, а это создает новую почву для группового неравенства, которая может реализоваться и иногда реализуется в этнократии. Иногда постмодернистов упрекают во враждебности к гуманизму науки Нового Времени [18, с.264-265]. Более того, как уже отмечали некоторые авторы, в этом движении имеется опасность авторитаризма, фундаментализма, этнонационализма, даже расизма и фашизма [11, с.5, 7-10]. Впрочем, все это характерно лишь для отдельных направлений постмодернизма, а не для всего движения как такового, ибо постмодернизм весьма разнороден, в нем себя уютно чувствуют самые разные политические течения [12, с.138-166].
Из чего же складывается национальный или этнический образ прошлого? Нетрудно заметить, что в истории каждого народа есть ключевые моменты, с которыми народ отождествляет себя и свою судьбу. Например, для португальцев непреходящее значение имеет эпоха Великих географических открытий, испанцы добавляют к ней реконкисту (XV в.), греки несут в своем сердце образ античности и всегда помнят о походах Александра Македонского, монголы и тюрки с неменьшим энтузиазмом говорят об империи Чингиз-хана, аналогичным образом арабы чтут пророка Мухаммеда и гордятся арабскими завоеваниями в VIII-XIX вв., венгры вечно будут благодарны своим предкам за обретение родины (в 1996 г. по всей Венгрии проходили торжества по случаю тысячелетней годовщины этого события), для грузин Золотой Век связан с царствованием царицы Тамары. История некоторых народов отягощена трагическими событиями, и тогда историческая версия делает акцент на два момента - расцвет данного народа и катастрофу, приведшую его в упадок. Так, армяне помнят не только об эпохе Тиграна Великого, но и об армянской резне 1915 г.; поляки равным образом выделяют период возникновения польского государства (XIV в.) и расчленение Польши в конце XVIII в. Равным образом ключевыми моментами своей истории евреи считают строительство Первого храма (X в. до н.э.), разрушение Второго храма и уничтожение государства Израиль римлянами в I в. н.э., Холокост XX века.
Не умножая этих примеров, нетрудно заметить, что в центре внимания народов находятся события, связанные, во-первых, с обретением родины, во-вторых, с формированием и расцветом своей собственной государствености, в-третьих, с великими завоеваниями, и, в-четвертых, с ужасной катастрофой, прервавшей поступательное развитие данного народа. Почему особым образом выделяются именно эти моменты? Первый из них легитимизирует право данного народа на территорию, второй позволяет считаться политическим субъектом и дает право на образование своей государственности, наконец, третий и четвертый, несмотря на их полную противоположность, представляются сильными аргументами для того, чтобы занять достойное место в современном сообществе народов. О том, насколько такой исторический образ важен для народа, свидетельствует хотя бы тот факт, что после образования Республики Македония Греция тут же заявила решительный протест против ее названия, усмотрев в этом покушение на сакральный образ своего славного прошлого.
Рассматривая все подобного рода примеры, нетрудно убедиться в том, что речь идет не столько об истории, сколько об этноисторическом мифе, который создается городской интеллигенцией и потребляется основной массой населения через средства массовой информации, художественную литературу и путем школьного образования. В современную эпоху такой миф обретает особый смысл. Дело в том, что в ходе модернизации происходит унификация культуры, и многие народы, живущие в многонациональных государствах, теряют свои традиционные хозяйственные системы, обычаи и социальную организацию, народную культуру и нередко даже родной язык. Основное, а порой и единственное, на чем держится их этническая идентичность, это - сказания о великих предках и их славных деяниях, о блестящих достижениях своей культуры в глубоком прошлом. Поэтому такие представления о прошлом тесно связаны с самоидентификацией, и есть основания предполагать, что по мере развития модернизации роль этих представлений будет возрастать. Следует отметить, что формирование мифологизированного образа прошлого не является только "конструктивным" актом; оно имеет и огромное "инструментальное" значение в борьбе за повышение политического статуса, за доступ к экономическим и финансовым ресурсам, за контроль над территорией и ее природными богатствами, и, наконец, за политический суверенитет. Чем более блестящим представляется народу его прошлое, тем с большей настойчивостью он склонен претендовать на значительную политическую роль в современном мире. Националистическая или этноцентристская историческая версия играет огромную роль в легитимизации политических претензий или уже имеющихся политических прав - и в этом состоит ее глубокий внутренний смысл [8].