С особой силой тема народных страданий воплотилась в фильме Марка Донского "Радуга" по повести Ванды Василевской. У писательницы есть поэтичный образ зимней радуги, редкого явления природы, по народному поверью обозначающему надежду, счастливое знамение. Над замершим в отчаянии, оккупированным фашистами селом висела в небе радуга.
Впечатление, производимое "Радугой" на сторонних, иностранных зрителей, было сродни шоку. Между тем советских людей, современников событий, "Радуга" сразу ошеломила иным: будничностью того запредельного, кромешного ада, в котором живет украинское село, — война стала обыденностью. Село сковано льдом, засыпано снегом. Хаты обросли сосульками. Нестерпимо жаль, что тогда лента не могла быть снята в цвете, каким символическим в своем свечении смотрелся бы над белизной земли спектр зимней радуги!
Но это царство льда и снега было создано в Туркестане, в пустыне, в ашхабадскую жару, с помощью нафталина и стекла. Уже съемки можно считать подвигом.
Оккупация… За околицей села в петлях качаются тела советских солдат. Устрашающие надписи и угрозы на дощечках, навешанных на шеи мертвецов: такая же смерть ждет партизан и ослушников. Мать, крестьянка Федосья, ходит на свидание с мертвым сыном. Нет, не труп качается на виселице — скульптор-мороз сделал мраморно-античным юное мужское лицо.
Партизанка Олена Костюк пришла в село из леса. Причина проста, прозаична: женщина пришла рожать. Классические черты и огромные светлые глаза великой украинской актрисы Наталии Ужвий полны молчаливого и бездонно глубокого страдания. Душераздирающи кадры пыток несчастной беременной, а потом матери — садист-гитлеровец пытает мать, издеваясь над новорожденным младенцем. Кадры были бы слишком натуралистичны, если бы не сдержанная, внутренне переполненная и внешне скупая игра Ужвий — без стенаний и слез.
Пока конвойный гонял по снегу несчастную жертву, соседский мальчишка пополз к ней, минуя колючую проволоку, передать краюху хлеба, фашист выстрелил в ребенка. Молчаливым траурным обрядом выглядит сцена, когда мать и совсем маленькие детишки утаптывают землю в сенях, в которую зарыли, похоронили Мишку.
Но быт села — это не только свидание матери с мертвым сыном, не только смерть ребенка. Комендант Курт Вернер, которого играет немецкий актер-антифашист Ганс Клеринг (в советском кино он дебютировал юношей в роли пленного из "Окраины" Барнета), уютно, по-хозяйски чувствует себя в "этой варварской стране". У него теплая изба (отлично воссоздана обстановка быта оккупанта), денщики, ординарцы и любовница из местных, некая Пуся. Таких в войну называли "немецкими овчарками" и презирали. Нина Алисова, любимица публики, недавняя Лариса в классической киноверсии "Бесприданницы", сыграла эту молодую женщину, капризную дурочку, с психологическим мастерством и чуть ощутимым презрением. Многозначительна сцена, когда у замерзшего колодца встречаются две родные сестры: Пуся, вся в завитках и немецких подаренных нарядах, и партизанка Ольга, молодая красавица с чисто славянским светлым лицом. Эта сцена — поединок: гордая девушка-боец и продажная тварь, предательница, ее родная сестра…
"Наше зрение не может перенести эту ослепляющую, как снежное поле, правду", — признавался рецензент французской газеты.
Молодой кинематографист Джузеппе де Сантис, в ближайшем будущем один из лидеров итальянского неореализма, писал: "Всем, кто будет читать эти строки, мне хочется крикнуть: "Спешите смотреть "Радугу"!" Это лучший из фильмов, появившихся на наших экранах с тех пор, как Италия, освободившись от фашистской диктатуры, стала получать заграничную кинопродукцию. Это подлинно поэтическое произведение, шедевр, какой редко встречается.
Для того чтобы найти что-либо подобное в мировой кинопродукции, нужно вернуться к таким фильмам, как "Броненосец Потемкин", "Варьете", "Трагедия шахты", "Великая иллюзия""3.
Обнаженный трагизм жизненного материала формирует в эти годы стилистику мирового кинематографа. В это же самое время Роберто Росселлини создает шедевр "Рим — открытый город". Он, считающий Марка Донского своим учителем, тоже смело раздвигает границы дозволенного в искусстве, чтобы запечатлеть правду войны.
"Радуга" ошеломляла и потрясала всех. Американский посол в Москве попросил у советского правительства разрешения отправить копию фильма президенту Рузвельту. Через некоторое время на имя Марка Донского пришла телеграмма:
"В воскресенье в Белом доме смотрели присланный из России фильм "Радуга". Я пригласил профессора Чарлза Болена переводить нам, но мы поняли картину и без перевода. Она будет показана американскому народу в подобающем ей величии, в сопровождении комментариев Рейнольдса и Томаса. (Франклин Рузвельт)"4.
Оригинальна, не до конца понята фигура кинорежиссера Марка Семеновича Донского (1901–1981). Его авторитет в мировом кино резко превышал "внутрисоюзный". Подтверждается популярная истина, что нет пророка в своем отечестве. Великие японцы Мидзогути и Куросава преклонялись перед Донским, основоположники неореализма объявили его своим учителем наряду с Чаплином. У нас о Донском рассказывали анекдоты, классиком не считали.
Надо сказать, что кроме эксцентрического характера, подстрекавшего его на частые необдуманные высказывания и поступки (например, во время кампании по разоблачению "безродного космополитизма", как это вошло в поговорку, Донской закричал: "Юткевич, положи назад доктора!"*), недопризнанию Донского на родине способствовали, пожалуй, недостаточная четкость творческой позиции режиссера, известная неровность, эклектика тематики его фильмов. Начав с немых "комсомольских" картинок быта молодежи ("В большом городе", "Цена человека"), он делает вольт к трилогии по М. Горькому ("Детство Горького", "В людях", "Мои университеты") — добросовестной и крепкой, можно сказать, адекватной экранизации горьковской мемуарной прозы, принесшей Донскому особую славу в зарубежном киномире.
Забавно, что Донской, еврей по национальности и одессит по складу натуры, считался у иностранцев олицетворением России, "русского темперамента".
К Горькому Донской возвращается в "Матери" и "Фоме Гордееве" в 1950-е годы. В конце жизни режиссер увлекся Ленинианой, точнее умильным воспеванием матери В. И. Ленина Марии Александровны Ульяновой ("Сердце матери", "Верность матери"). Ничего не скажешь — зигзагообразный путь.
Но вот на 60-летие Донского в Доме кино продемонстрировали ролик, смонтированный им самим.
На экране побежали кадры: огневая пляска юноши-цыганенка из "Детства Горького" и массовка из "Моих университетов", когда под раздольное "Эй, ухнем!" волжские грузчики несут по трапу мешки на корабль и зовут, призывают руками скрывшееся за тучу солнце. Пронизанные светом, вдохновенно снятые Сергеем Урусевским кадры из "Сельской учительницы", когда героиня Варенька — Марецкая рассказывает ученикам на берегу реки о красоте вечной природы. Изба Малючихи из "Радуги". Уникальная сцена плачущей лошади из фильма "Дорогой ценой"… Гробовое молчание воцарилось в зале, ибо на экране предстал перед публикой очередного кинематографического юбилея кинематограф высшей пробы, гениальный художник. Ошеломленный зал молчал несколько минут и взорвался аплодисментами…
К этим "прозрениям гения", алмазам творчества следует отнести эпизод Бабьего Яра из фильма "Непокоренные" (1945) — второй, вслед за "Радугой", военной картиной Марка Донского. Экранизация слабого романа Б. Горбатова получилась и у Донского вялой, скучноватой, но играли два великих актера — Амвросий Бучма в заглавной роли и Вениамин Зускин — роль врача-еврея. Это последняя работа Зускина, мастера трагикомедии, блиставшего на сцене московского государственного еврейского театра (ГОСЕТа) в ролях Гоцмаха в "Блуждающих звездах", шута в "Короле Лире". Кино акцентировало еврейскую характерность актера (комичный Пиня в "Искателях счастья" или Арье в "Границе"). Старый доктор Арон Давидович обретал черты скорбного трагизма, словно предрекая близкую гибель самого Зускина в тюрьме. Потрясала сцена прощания двух стариков вблизи Бабьего Яра, где вершится страшное гитлеровское действо, украинца и еврея, Тараса Андреевича и Арона Давидовича, спокойно и строго уходящего на гибель.
Заметим, что одна эта, единственная в советском кинематографе сцена Бабьего Яра уже обеспечила Марку Донскому бессмертие: две темные фигуры героев на переднем плане кадра, тихий разговор, мечущаяся толпа смертников на дальнем плане — в овраге Бабий Яр снимал Донской в освобожденном Киеве.
Да, кино военного времени не знает полутонов. Мы и они, героизм и трусость, верность и измена — свет и тени заданы изначально. Враги — не люди, все до единого. Женщина, не дождавшаяся жениха, который воюет на фронте, изменившая ему, достойна лишь презрения, она — изгой. Психологические мотивировки отбрасываются заранее — важен факт.
С какой пристальностью через пятнадцать лет будут всматриваться и художники и зрители в душевный мир молоденькой девушки, перевернутый войной! Метания и страх Вероники, героини фильма "Летят журавли", в сороковых роковых показались бы мелкими, ничтожными, недостойными внимания. Но жизнь текла и в военном аду, люди влюблялись, ждали встреч. Дефицит простых чувств, смеха, лирики, радости все явственнее ощущался на экране.