Если судьбы русской литературы и своеобразные черты литературного развития в России эпохи империализма определялись в основном процессом созревания и осуществления трех русский революций, то литература 900-х гг. развивается непосредственно под знаком нарастания, осуществления и подражания революции 1905. Политическое оформление пролетариата и переход его под большевистским руководством в политическое наступление на феодальное самодержавие и буржуазию, завершившееся революцией 1905, мощное движение крестьянства, отходящего к союзу с пролетариатом как гегемоном революционного движения, все это ставило перед господствующими классами как основные задачи — предотвращение и ограничение революции, а в этих целях — частичное реформирование существующего политического строя и социально-экономического уклада, например развязывание капиталистических сил в деревне, устранение феодально-крепостнических пережитков. Эти задачи определили перестройку буржуазно-дворянской литературы 900-х гг. Показателем этой перестройки было перерастание упадочного импрессионизма в символизм, сходство которого с аналогичными явлениями в западной литературе определилось общими чертами империалистической эпохи, а своеобразие — наличием в России острой революционной ситуации.
В 900-х гг. выступают на сцену так наз. «младшие» символисты — А. А. Блок , А. Белый, В. И. Иванов , С. М. Соловьев , Эллис и др., в то же время существенные изменения происходят в творчестве представителей «старшего поколения» — Д. С. Мережковского, А. М. Добролюбова, В. Я. Брюсова, К. Д. Бальмонта, З. Н. Гиппиус и др. Обстановка надвигающейся и совершающейся революции вызвала в буржуазно-дворянской литературе подъем воли к борьбе, стремление преодолеть упадочность, пассивность. Депрессивные настроения сменяются чаяниями наступления новой эры, лозунгами «ренессанса». Потребности классовой самообороны, мобилизации и сплочения господствующих социальных групп, а также расширения социальной базы их господства порождают попытки преодоления антисоциального индивидуализма на почве общеобязательных ценностей, объединяющих социэтарных начал. Символисты стремятся преодолеть крайнюю диференцированность, камерность, оторванность от жизни импрессионизма, выдвигают лозунги действенного, синтетического «всенародного» искусства большого стиля. Идеологи упадочных классов, которым враждебно направление исторического развития, ищут «объединяющие начала», «транссубъективное» не в реальном, а в идеальном, потустороннем, и не в исторически данном, а в катастрофическом вторжении сверхисторических начал. Этим определился поворот от субъективного идеализма и импрессионизма в сторону объективного идеализма воинствующей религиозной метафизики.
900-е гг. ознаменовываются ростом так наз. «богоискательства» (организация Петербургского и Московского Религиозно-философского общества, журнала «Новый путь» и т. д.). В кругу символизма усиливается и углубляется борьба против всех проявлений материализма, против духа рационального исследования, против науки, против идеологии пролетариата, против идейных традиций эпохи буржуазного расцвета и восхождения. В критико-философских работах Мережковского, А. Белого, В. Иванова, Эллиса и др. с этой точки зрения берутся под обстрел Запад, XIX в. как эпохи безрелигиозного, позитивно-рассудочного, «мещанского» устроения жизни. В своих романах («Леонардо да Винчи», 1890—1900, «Петр и Алексей», 1904—1905) Мережковский переоценивает историю с этой точки зрения, изображает крах безрелигиозного устроения жизни на началах разума и науки (итальянский Ренессанс, петровские реформы). Бунтом против материалистической науки во имя религиозных чаяний пронизаны 3-я и 2-я «симфонии» (1904—1905) А. Белого, его роман «Петербург» (1913—1916).
На данной стадии буржуазно-дворянские идеологи не довольствуются, так сказать, «негативной» критикой материализма с позиций агностицизма, субъективного психологизма. Не удовлетворяет разъединяющий соллипсизм; богоискатели «взыскуют» императивной, организующей, деятельной религии догмата. Симпатии привлекает (пленявший еще В. Соловьева ) католицизм. В поэзии символистов возникает жанр религиозной поэмы — легенды, жития с рыцарями-монахами, пилигримами, «прекрасной дамой», мистическими розами и т. п., овеянные духом католицизма (у Эллиса, С. Соловьева, Мережковского). Но более существенной задачей для богоискателей была модернизация православного христианства для укрепления влияния религии и духовенства в массах. Мережковский критикует «историческое христианство» и противопоставляет ему новое «Иоанново» христианство 3-го завета, которое гармонически примиряет «языческую» религию «плоти» и христианскую «бесплотную духовность». Неохристианство должно активно и всесторонне регулировать общественно-политическую и культурную жизнь человечества. Проецированная в историю борьба «языческого» и «христианского» начал, «плоти» (к области которой Мережковский относит всю внерелигиозную — социальную и биологическую жизнь человека) и «духа», образует тематический стержень трилогии Мережковского «Христос и Антихрист». Для объективно-идеалистических устремлений символизма характерно, что Мережковский строит свои романы, драмы и критические работы в плане идеалистической диалектики (навеянной Шеллингом и гегелианством), рассматривая историю как реализацию развития и борьбы некоторых исконных идей, метафизических сущностей, порождающих собственное отрицание, борющихся и синтезирующихся (Христос-Антихрист, язычество-христианство, человекобожество-богочеловечество и т. д.). Другая отличительная черта новой религии это ее апокалипсический характер, выдвижение эсхатологических чаяний в духе В. Соловьева, т. е. ожидание «инволюции» в земной мир из мира духа некоего нового начала, которое должно изменить физический облик мира и сознание человека, закончить историческое развитие человечества, водворить теократию. В условиях развертывающейся революции символисты стремятся отделить реформированную религию от официозно-полицейской, порывают связь теократических идеалов с самодержавием, сближают эсхатологические чаяния с революцией. Оставаясь практически на почве умереннейшего кадетского либерализма, Мережковский покрывает свои конституционно-эсхатологические чаяния максималистски «революционной» росписью. В романах «14 декабря», «Александр I», в драме «Павел I» он выступает против «зверя» абсолютистского государства и развивает идеи революции, идущей под знаком религии. С этих позиций Мережковский яростно выступает против «позитивной», «безбожной» революции, т. е. против зреющей социалистической революции. Эта вызванная условиями времени революционная мимикрия Мережковского и его последователей объективно служила тому, чтобы чаяниями «инволюции» из мира духа подменить делание революции земными средствами, чтобы дискредитировать подлинную революцию, т. е. являлась выражением попыток буржуазно-дворянской интеллигенции обезвредить революцию, ввести в желательное русло либеральной оппозиционности. Отмежевываясь от самодержавного «абсолютизма» (но не от буржуазной конституционной монархии), символисты обрушиваются на социализм как на порождение «антихриста», новый нигилизм, изображая революционный пролетариат как «грядущих гуннов». Такова позиция Мережковского в памфлете «Грядущий хам», А. Белого в позднее написанном романе «Петербург», где наряду с остро сатирическим портретом сановника А. А. Аблеухова, одного из столпов абсолютистско-бюрократического режима, дается извращенное (в духе «Бесов» Достоевского) изображение революции 1905, оплетенной в романе сетью провокации; и полицейская бюрократия, и террористы, и рабочие массы оказываются у А. Белого вершителями одного и того же «монгольского», нигилистического дела; им противопоставляются «чающие» из крестьянства и интеллигенции, апостолы религиозной общественности и «революции духа».
Крайне характерно, что в то же время представители «религиозной общественности» ведут борьбу и против идеологии буржуазной демократии, во имя иерархических принципов. Как писал Ленин в статье «О „Вехах“ (т. XIV): «Для современной эпохи характерно то, что либерализм в России решительно повернул против демократии». Символисты с надрывом «преодолевают» ницшеанский индивидуализм во имя идеалов «соборности», «религиозной общественности», «органической культуры», грядущей «теократии»; «человекобог» обуздывается во имя «богочеловечества». В этом направлении идет переосмысление и преодоление Ницше — Мережковским, В. Ивановым, А. Белым, Эллисом. Сверхчеловек укрощается и принимает вид «сверхчеловечества». В поэзии В. Иванова одной из основных тем становится — «жертвенное» преодоление индивидуализма в соборности, «нисхождение» героя с высот своего индивидуализма; исступленно-дионисийское растопление личности в соборности.
«Третье царство» Мережковского, «соборность» и «органическая культура» В. Иванова — это перереработанный применительно к условиям революционного времени вариант «теократии» В. Соловьева, вдохновлявшей всех символистов, пытавшихся придать ей антибуржуазную видимость. Однако, по существу, «теократия» В. Соловьева и его учеников вполне мирится с принципом капиталистической эксплоатации, с противоречием труда и капитала, и пытается лишь изжить капиталистическую анархию эпохи «свободною капитализма». В утопии В. Соловьева в «теократии» происходит иерархическая консолидация классов на основе авторитарного государства, активно регулирующего всю социально-экономическую жизнь. Хотя прообразом «теократии» для символистов служило феодально-клерикальное раннее средневековье, однако она отнюдь не была просто романтизацией феодального прошлого, но являлась оформлением утопии об «организованном капитализме» монополистической эры, упорядочиваемым дворянством — гегемоном в рамках русского империализма.