Жизненные обстоятельства начиная с 1826 года заметно осложняются как у опального Ф.Н. Глинки, до 1830 года пребывавшего в Олонецком крае, а затем до 1833 года находившегося под полицейским надзором в Твери и Орле, так и у находившегося за границей на дипломатической службе Ф.И. Тютчева (проблема получения официального разрешения на вступление в брак с Элеонорой Петерсон, совершенный де факто в Париже в конце июля 1826 года по лютеранскому обряду; Высочайшее соизволение на брак получено 28 ноября 1828 года, бракосочетание по православному обряду совершено 27 января 1829 года). Однако пространственная отдаленность поэтов не могла стать причиной их духовной разъединенности. Они оказываются на редкость единодушными в оценках литературных явлений, которые не принимались многими авторитетными критиками. Так произошло в отношении к В.Г. Бенедиктову, ставшему со временем близким другом Ф.Н. Глинки, но в основном не принятому в кругах литературной элиты. Ф.И. Тютчев же, получив первый сборник молодого поэта "Стихотворения", вышедший в 1835 году, писал 2 мая 1836 года атташе русской миссии в Мюнхене князю И.С. Гагарину: "Очень благодарен за присланную вами книгу стихотворений. В них есть вдохновение и, что служит хорошим предзнаменованием для будущего, наряду с сильно выраженным идеалистическим началом есть наклонность к положительному, вещественному, даже к чувственному. Беды в этом нет… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле". С начала 1840-х годов Ф.Н. Глинка, Ф.И. Тютчев и В.Г. Бенедиктов станут активными авторами "Москвитянина" и других изданий славянофильской ориентации, чем будут проявлять духовную поддержку патриотическому движению. Эта поддержка носила деятельный характер.
В январе–апреле 1847 года Тютчев писал из Петербурга мужу сестры – литератору Николаю Васильевичу Сушкову: "Любезнейший Николай Васильевич, я сильно запоздал поблагодарить вас за вашу любезную посылку, зато я не опоздал прочесть ваше произведение. Гораздо раньше, чем я получил ваши два экземпляра, мы уже прочли вашу драму-поэму (поэму "Москва". – В.З.). Говорю мы, и это так и есть, ибо большинство лиц, с которыми мне пришлось говорить о ней, уже успели ознакомиться с нею. Князь Вяземский просит меня передать вам его благодарность и хвалебный отзыв. Ему, как и мне, очень понравилось ваше произведение в целом и более чем понравились отдельные места. Что касается до меня лично, – наиболее тронул и восхитил меня в вашем произведении его язык. Вот, благодарение богу, язык живой, язык, имеющий корни в родной почве. И это сразу чувствуется по его яркости, по его благоуханию. Но именно эта-то бесспорная заслуга вашей поэмы, – печать народности, которою вы ее запечатлели, – и навлечет на вас ругань со стороны гнусной клики, состоящей из нескольких здешних журналистов, которые инстинктивно ненавидят все, что имеет вид и привкус народности. Дурное это семя, и если дать ему развиться, – оно принесет весьма печальные плоды. Я слышал кое-какие толки о ваших обидах на приятеля Глинку и пришел бы по этому поводу в должное негодование, если бы знал несколько точнее подробности предательства, которое он совершил по отношению к вам. Однако в вашем произведении имеется безусловно немало ценного, чтобы ввести вора в искушение, – это я очень хорошо знаю" . В этой конфликтной истории, получившей большую скандальную огласку в Москве, Ф.И. Тютчев попытался выступить в роли примирителя, и заключительная шутливая фраза в приведенном отрывке из письма – дипломатическая уловка увести рассерженного автора от раздражающей его темы.
Поэма "Москва" была написана Н.В. Сушковым по призыву издателя "Москвитянина" М.П. Погодина "почтить семисотлетие" первопрестольной. По свидетельству Н.П. Барсукова, это сочинение оказалось "поводом неприятного столкновения между автором и Ф.Н. Глинкою. Дело в том, что почти одновременно с поэмою и по тому же случаю Ф.Н. Глинка написал драматическую пьесу и поставил ее на сцену" . О развитии конфликта сделал пометки в своем дневнике М.П. Погодин: "<...> 8 февраля 1847: Должен был заехать к Сушкову, который обвиняет Глинку в краже стихов и мыслей. Ах, как бы я рад был запереться теперь в деревне. – 20 февраля: Вечером Дмитриев, который рассказал о бунте Сушкова: безумец вставляет даже мое имя, будто я приезжал к нему и сказывал о Глинке. Черт их возьми". В результате скандал между двумя авторами стал приобретать более широкий масштаб. "Эта неприятная история, – комментирует Н.П. Барсуков, – скоро огласилась по Москве и дошла до слуха западников, и уже 4 марта 1847 года Боткин писал Краевскому: "Живем мы по милости Божией и любуемся на живые картины, в которых московские барыни, вдохновясь словенскою красотою Глинки и Дмитриева, представляют нам на шарадах мистическое вселенское значение Москвы; но словенский мир чуть было не сделался зрителем трагического происшествия. Бывший губернатор, а ныне поэт, Сушков , разъезжая всюду, объявлял и жаловался каждому, что Глинка украл у него мысли из его рукописной поэмы о Москве и представил эти мысли на сцене... Поэт ездил и к митрополиту, и к Щербакову, и к Строганову, и наконец просил одного полицеймейстера распространить даже между купечеством, что мысли в сцене Глинки принадлежат ему, Сушкову. Наконец он решительно объявил, что хочет бить Глинку, этого щенка. Глинка принужден был обратиться к Щербакову и просить у него защиты. Тот призвал к себе Сушкова и уговорил дать ему слово, что он Глинку бить не будет"".
Давая сочинению Н.В. Сушкова столь высокую оценку, Ф.И. Тютчев, безусловно, хотел примирения рассорившихся авторов, так как питал к ним одинаковую симпатию. Узнав о смерти своего родственника, Федор Иванович 9 июля 1871 года писал из Петербурга своей дочери Екатерине: "Не могу представить себе, что он, такой добрый и жизнелюбивый, так живо всем интересовавшийся даже во время своей смертельной болезни, – так просто и спокойно ожидавший смерти, – не могу осознать, что он тоже ушел от нас, унося с собой целый мир традиций, который уже не вернуть. <…> Да упокоит Господь душу его. Ибо он был истинный христианин и сердцем чист, как дитя".
Судя по всему Н.В. Сушков со временем великодушно забыл обиды на Ф.Н. Глинку, связанные с поэмой "Москва", и продолжал так же дружески общаться с ним. Это подтверждает приятельский тон вопроса спиритической записи, сделанной Ф.Н. Глинкой в начале 1860-х годов по поводу решения судьбы изданной в Берлине книги "Таинственная Капля": "Сушков, женатый на сестре Федора Ив. Тютчева, говорит, что надо просить Тютчева (имеющего власть решить и вязать книги) – "о дозволении ввезти поэму в Россию". –
Нужно ли мне писать к Тютчеву?
- Можно, хорошо бы поговорить с дочерью Тютчева Анной. Она очень благочестивая, благонамеренная и просвещенная особа, почему бы Сушкову самому не постараться и не помочь тут чем больше тем лучше…
Жуковский".
Несмотря на то, что Ф.И. Тютчев большую часть своей жизни провел на Западе, он питал нескрываемую любовь к родным местам. Так, 9 июня 1854 года он писал Эрнестине Федоровне из Москвы: "Со своей стороны я утверждаю, что в качестве дачного местопребывания Москва, летняя Москва, – лучшее, что есть в России. Должно быть, в этой местности заключается нечто родственное моей природе" . Такое чувство Ф.И. Тютчев питал к первопрестольной не только в силу климатических или природных условий ее бытования, но и по причине особого круга общения, которое он находил здесь весьма благоприятным для своего расположения духа. Именно в этом городе, славившемся крепкими русскими национальными традициями, в среде славянофильски настроенных людей могли происходить встречи поэта и с Ф.Н. Глинкой, так же тепло и трепетно любившим "город чудный, город древний". Их встреча вполне могла состояться в доме П.Я. Чаадаева, с которым обоих связывали тесные дружеские отношения. Кстати, Глинки в Москве жили недалеко от П.Я. Чаадаева, дом которого располагался на Новой Басманной, частенько обменивались визитами.
Федор Николаевич с благоговением относился к людям исключительной судьбы, что влекло его и к П.Я. Чаадаеву, хотя он понимал всю беспокойную противоречивость и трагическую судьбу этой личности. 27 ноября 1863 года Ф.Н. Глинка писал племяннику П.Я. Чаадаева М.И. Жихареву, выражая благодарность за присланное "фотографическое изображение кабинета незабвенного и частопоминаемого Петра Яковлевича": "У меня портрет П<етра> Яковлевича, им же подаренный, стоит в красном угле, а под портретом (для не знавших его), вместе с его аутографом помещены стишки, с которых копию Вам посылаю". В этом стихотворении с характерным подзаголовком "Человек, памятный Москве" поэт запечатлел не только портрет личности, примечательной для русской истории, но и выразил свое отношение к эпохе:
Одетый праздником, с осанкой важной, смелой,
Когда являлся Он пред публикою белой
С умом блистательным своим,
Смирялось всё невольно перед Ним!..
Друг Пушкина любимый, задушевный,
Всех знаменитостей тогдашних был Он друг:
Умом Его беседы увлеченный,
Кругом Его умов теснился круг;
И кто не жал Ему с почтеньем руку? –
Кто не хвалил Его ума?..
Но пил и Он из чаши жизни муку
И выпил Горе от Ума!!!…
П.Я. Чаадаева связывала с Ф.Н. Глинкой духовная близость, его привлекала глубокая религиозность Федора Николаевича, он часто бывал в московском доме Глинок и любил вести там беседы на религиозные темы. Посылая Петру Яковлевичу свое сочинение "Жизнь Пресвятой Девы Богородицы", Авдотья Павловна отмечала: "В разговорах Ваших, когда мне случалось их слышать, я всегда замечала направление религиозное, которое гораздо утешительнее нынешнего модного философического. Религия имеет в себе столько обетов, столько теплоты и пищи для души, которая так часто зябнет и томится среди мудрований века, может и блистательных, но мало утешительных".