С одной стороны, уже в «Апологии сумасшедшего», созданной через год после первого «Философического письма», Чаадаев утверждал: «... Петр Великий нашел у себя дома только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на нем слова: Европа и Запад; и с тех пор мы принадлежим к Европе и Западу <...> Если мы оказались так послушны голосу государя, звавшего нас к новой жизни, то это, очевидно, потому, что в нашем прошлом не было ничего, что могло бы оправдать сопротивление <...> Прошлое уже нам неподвластно, но будущее зависит от нас <...> Воспользуемся же огромным преимуществом, в силу которого мы должны повиноваться только голосу просвещенного разума, сознательной воли»20. В этом пассаже Чаадаев касается проблемы сложного, неоднозначного, порой амбивалентного отношения русских интеллектуалов к Западу. Европейские идеи и представления зачастую терялись и исчезали в бескрайних и пустынных просторах России, которая, тем не менее, всегда оставалась открытой навстречу другим культурам и истинно новым достижениям человеческого разума.
С другой стороны, не следует забывать, что приведенные нами высказывания относятся к периоду, когда «весна народов» 1848 года уже завершилась. Поражение европейской революции не могло не повлиять на такого мыслителя, как Чаадаев, возлагавшего всю надежду на гармоничное развитие тех
-------------------------------
18 Чаадаев П. Я. Письмо А. С. Хомякову от 26.1Х.1849 г. //Ук. соч. Т. II. С. 224-226.
19 Berlin I. Op cit. Р.59.
20 Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего // Ук. соч. С. 527.535.
наций, которые самим ходом истории были поставлены в привилегированное положение. Теперь выяснилось, что путь их извилист, а будущее покрыто туманом. Оказавшись перед необходимостью выбирать между Революцией и Россией, Чаадаев мучительно пытался найти решение, которое позволило бы ему, сохранив в неприкосновенности собственные убеждения, представить благоприятный для России исход событий. Однако в конце концов он вынужден был признать свое поражение. Основные страны Запада стали ареной жесточайшей классовой борьбы между буржуазным либерализмом и радикальными движениями демократического и социалистического толка. Российская же империя превратилась, по выражению Мицкевича, во всеевропейский оплот реакции. Трагическая невозможность примирения консерватизма и западничества сделалась очевидной.
Пушкинские строки 1819 года, посвященные Чаадаеву, прекрасно описывают этот парадокс его личности и гражданской позиции:
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он - офицер гусарский.
По окончании эпохи, которую известный критик Павел Анненков определил как замечательное десятилетие (1838-1848) и которую для нас символизирует фигура Чаадаева, русская интеллигенция вынуждена была искать пути разрешения этого парадокса. Некоторое время казалось, что хождение в народ даст искомый ответ, позволив примирить западничество и славянофильство и занять столь чаемую активную гражданскую и политическую позицию. Однако переворот, произошедший после 1848 года во всей Европе, и глубокие перемены, которые повлекла за собой последовавшая в 1861 году отмена крепостного права, коренным образом изменили общую политическую ситуацию в России. Моральная ответственность интеллектуала перестала играть ведущую роль, уступая место, с одной стороны, терроризму, а с другой — последним попыткам царской власти уберечь страну от надвигающейся катастрофы посредством проводимых «сверху» реформ.
С концом XIX века сходит на нет и то общественное, культурное и политическое брожение, которое интеллигенция в своих многообразных формах привносила в российскую жизнь. „Интеллигенция" — это русское слово, — пишет И. Берлин. — Оно появилось в XIX веке, и с тех пор приобрело большой вес и значение во всем мире. Явление же, обозначаемое им, по своей исторической значимости и буквально революционной сущности, представляет собой, на мой взгляд, самый существенный русский вклад в социальное преобразование мира»21.
Из всех событий, связанных с революцией 1917 года, для нашей темы важно лишь одно: она положила конец традиционному употреблению слова «интеллигенция». Его основные функции постепенно передались понятию «диссидентство». Конечно, такой переход не мог быть одномоментным и прямолинейным. Однако показательно, что уже в первые послереволюционные годы термин «интеллектуал» начинает употребляться с клеймом «буржуазный», а слова «пролетарий», «революционер» и «большевик» оказываются к нему в отчетливой оппозиции. Надо сказать, что первые признаки,
------------------------------------
21 Berlin I. Op cit. Ор.с11.Р.212.
свидетельствующие об изменении привычного положения интеллектуала, обозначились еще до революции. В 1909 году вышел сборник «Вехи», который Ленин немедленно окрестил «энциклопедией либерального ренегатства». Мы не будем вдаваться в споры о его культурной и философской ценности. Скажем лишь, что он отразил попытку российских интеллектуалов переосмыслить собственную историческую позицию после кровавых событий 1905-1907 годов и найти выход из кризиса, опираясь на вечные ценности — религию, мораль и человеческую личность. Подобный путь противопоставлялся как нигилистическому отрицанию прошлого, так и его консервации.
Именно в этот исторический момент роль русского интеллигента коренным образом меняется. Он более не мучим неразрешимыми противоречиями между Востоком и Западом, между моральными обязательствами и поисками истины. Теперь интеллигент должен стать полноценным гражданином и принять на себя весь груз ответственности и обязательств перед обществом. После 1917 года каждый должен был сделать выбор, определить свою жизненную позицию. Варианты существовали самые различные: от миссионерства до растерянности, от сознательного строительства нового мира до разочарования. Максимилиан Волошин (1877-1932), переживший гражданскую войну в Крыму, в ответ на требование присоединиться к одному из враждующих лагерей взывал к утерянным человеческим ценностям:
И там, и здесь между рядами
Звучит один и тот же глас:
«Кто не за нас — тот против нас!
Нет безразличных: правда с нами!»
А я стою один меж них
В ревущем пламени и дыме
И всеми силами своими
Молюсь за тех и за других 22.
А из другого стана доносились слова Горького: «Только такие люди, суровые и непреклонные, победят». В своем грандиозном неоконченном романе «Жизнь Клима Самгина» (1927—1936) Горький сводит счеты со старой интеллигенцией решительно и бесповоротно. Героем произведения он делает классического интеллигента, который колеблется между либеральными и реакционными убеждениями, обманывая себя и окружающих и «ища для себя, — как пояснял позже сам Горький, — независимого места в жизни, где бы ему было удобно и материально и внутренне»23.
Впоследствии, уже в эпоху больших показательных процессов, Константин Симонов откликнется на смерть Горького строками, в которых вынесет окончательный, суровый приговор предательнице-интеллигенции, тем самым как бы завершая «Самгина»21.
---------------------------
22 Волошин М. А. «Гражданская война» из цикла «Усобица» // Россия распятая. М.: Пан, 1992. С. 80.
23 Горький М. А. Беседа с писателями-ударниками... // Собр. соч. В 30 тт. М. Художественная литература, 1953. Т. 26. С. 94
24 См.: Siniavski A. La civilization sovietique. Раris, 1988. Р.180.
На протяжении длительного периода, предшествовавшего XX Съезду КПСС и так называемой оттепели, интеллигенции снова пришлось выдержать неравную борьбу с властью, на сей раз еще более жестокую и беспощадную. Сталинский режим подмял под себя и тех, кто искренне верил в революционное перерождение, и тех, кто не воспринял идеи марксизма-ленинизма, остался к ним равнодушен или осмелился их оспаривать. В новом советском человеке не должно было быть места для традиционных интеллигентских слабостей. Впрочем, советская власть не стала полностью отвергать саму идею интеллигенции. В 1925 году Бухарин (еще находившийся вне всяких подозрений) писал, что с интеллигентскими кадрами следует проводить целенаправленную идеологическую работу, то есть подгонять интеллектуалов под единый стандарт, с тем чтобы в дальнейшем сделать возможным их воспроизводство поточным, фабричным методом.
Безусловно, некоторая часть российской интеллигенции пыталась сохранить при советской власти свои традиционные ценности. Но лишь немногие пытались сформулировать новые идеи, которые отвечали бы требованиям изменившейся действительности и позволяли бы заглянуть в будущее. Одним из этих немногих был Андрей Дмитриевич Сахаров (1921-1989), прославленный физик, отец советской водородной бомбы. В своей общественной борьбе, начатой в конце 60-х годов, он руководствовался принципами, в корне отличавшимися от тех, что были свойственны классическим интеллигентам.
Новаторский подход проявился уже в первой его работе, получившей известность на Западе. Речь идет о статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (1968). Ее основные положения сводятся к тому, что атомная эра принесла с собой глобальные перемены для каждого человека, независимо от его национальности или социального статуса: «Разобщенность человечества угрожает ему гибелью. Цивилизации грозит: всеобщая термоядерная война; катастрофический голод для большей части человечества; оглупление в дурмане «массовой культуре» и в тисках бюрократизированного догматизма; распространение массовых мифов, бросающих целые народы и континенты во власть жестоких и коварных демагогов; гибель и вырождение от непредвидимых результатов быстрых изменений условий существования на планете»23.
Под таким углом зрения извечное противостояние Востока и Запада если не полностью исчезало, то приобретало (во всяком случае, в глазах Сахарова) значительно более скромный масштаб. Изменившаяся реальность настоятельно требовала поисков нового политического равновесия и взаимного уважения, в противном случае угрожая истреблением всего человеческого рода.