Древний грузинский монастырь представляется Пушкину небесным ковчегом спасения.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами
Восхищенная душа поэта, наверное, впервые открыто сознается читателю в своём высоком желании:
Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство Бога скрыться мне!..
Интересно, что образ воли-свободы, связанный в юности с отрицанием, теперь перекликается именно с «соседством Бога». Но теперь он снова бросает последний взгляд на прошедшее, в котором ему открывается противопоставление Мудрости Божьей и лживых искушений. Стихотворение «В начале жизни школу помню я…», посвященное скорее всего Царскосельской Иконе Божьей Матери, начинается буднично. Но строгий и вместе с тем кроткий Лик Богородицы придаёт повествованию особый свет.
Смиренная, одетая убого,
Но видом Величавая Жена
Над школою надзор хранила строго.
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
Уже без боли, но только с сожалением Пушкин говорит о своём детском пренебрежении Словом Божьим:
Дичась ее советов и укоров,
Я про себя превратно толковал
Понятный смысл правдивых разговоров
Наконец, Пушкин обнажает подлинную сущность своих юношеских кумиров.
Другие два чудесные творенья
Влекли меня волшебною красой:
То были двух бесов изображенья.
Один (Дельфийский идол) лик младой —
Другой женообразный, сладострастный,
Сомнительный и лживый идеал —
Волшебный демон — лживый, но прекрасный.
Стоит упомянуть лишь о том, что речь здесь, вероятно, идёт об изображении Аполлона и Венеры. С тихой мудростью поэт глядит на свой прошлый «сомнительный и лживый идеал». Но что стало для него живым воплощением идеала нового? На этот вопрос Пушкин отвечает строками, которые являются переложением молитвы Святого Отца Ефрема Сирина «Господи, Владыко Живота моего!»
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви,
И целомудрия мне в сердце оживи.
Большей мудрости, чем свет Искренней молитвы, не может постичь сознание христианина. Но она есть закономерный итог трудного нравственного пути поэта, лежащего от слепого юношеского отвержения Отеческой Веры через покаяние к её свободному принятию.
Примечания
[1] Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии.
[2] Вяземский. Записки о Пушкине. М.: «Знание», 1984.
[3] Здесь и далее цитируется по: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. т. 1. Под ред. Т.Г. Цявловской. С. 208-322.
[4] История религии. М.: «Аванта+», 1994.
[5] Здесь и далее курсив мой, — Г. Х.
[6] Достоевский Ф.М. Дневник писателя. Репринтное издание (1881 г.). СПб., 1992.
[7] Митрополит Анастасий (Грибановский). Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви // А.С. Пушкин: Путь к православию. М.: Отчий дом, 1996. С. 80