Б.Г. Соколов
Конечно, можно все нижесказанное привести в академический вид. И даже очень просто это сделать «профессиональному» философу. Но … не хочется… Академизм иногда мертвоват… Не всегда, но иногда… Иногда?? — Иногда можно и «порезвиться»…
Написал заглавие — и «страшно» недоволен. Вроде получилось по научному. Но что-то не так в терминах, начинающихся на «нео-», «нью-» (типа неоромантизм, неопозитивизм, ньюфаундленд, Нью-Йорк и т.п.). Напыщенность какая-то, претензия на римейк. Но все же начнем, как завещал Р. Декарт, по-порядку, хотя и с неудовольствием и трепетом в душе… Нет, лучше заново, ибо начало как говорил Пифагор (см. ниже) — это уже полдела…
Соколов Б.Г.
newпифагорeизbм
или еще лучше, посовременнее, понеоньювее
User name: Sokolov
Password: ****
http://www.neopythagoreaism.соm
Вот так-то лучше. Теперь начнем и уже не с душевным трепетом, а с осознанием того факта, что включены (но не выключены) в современную всемирную паутину и будем понятны осчасливленному всеобщей компьютеризацией читателю. Но все же о начале, которое уже состоялось по поводу Пифагора. Пифагор, как говаривали, если и писал книжки, то от них остались лишь основания (ножки) и вершины (рожки), т.е. он не оставил после себя что-нибудь, что можно было бы прочитать. Осталась зато молва, анекдоты и некие обрывки идей. Идей, понятно, касающихся чисел и их онтологизации. Пифагор (или пифагореизм) и числа стали отныне неразлучны. Как говаривали при социализме (правда по другому, по партийному поводу): «Говорим Пифагор, подразумеваем — числа» [1]. Вообще, история хранит сведения о многих подобных близнецах, например о Демокрите и Левкиппе, Марксе и Энгельсе, Ортега-и-Гассете. Насчет последнего знатоки (а они, как известно, чтобы быть «оригинальными», ставят под сомнения самые проверенные факты) уверяют, что это де не разные мыслители, но один. Но бог с ними, со знатоками, на то они и знатоки.
Итак, говорим Пифагор, а подразумеваем числа. Пифагор — это концепция числа par exellence. Что же оставил концептуального в своей концепции Пифагор? Довольно немного, чтобы простор интерпретации для последующих поколений позволил написать не одну диссертацию и создать не одну философскую систему. Говорят — и видимо говорят по каким-то удостоверенным основаниям — что Пифагор «учил, что счастье (эвдемония) заключается в знании совершенства чисел» [2]. {Запомним это!!!} Пифагор, также учил о том, что у друзей должно быть все общее, что начало — это уже полдела и т.д., а также говорил, что «числу все вещи подобны» [3]. Видимо первое и последнее утверждения послужили основой того, что называют пифагореизмом, который как явление зафиксирован был уже после смерти Пифагора и, понятно, не всегда имел отношение к тем основаниям (ножкам, которые, говаривал, Ас Пушкин, мнут где-то вешние цветы), которые заложил Пифагор. Они, пифагорейцы, впрочем не так уж и извратили суть сказанного, но «расширили и углубили». По крайней мере, о них осталось хоть что-то, на основании чего можно не только интерпретировать уподобляясь М. Хайдеггеру, но и что-то утверждать как «факт». Число, согласно пифагорейцам, — первопричина, начало всех вещей. А вещи, в свою очередь, уподобляются числам. Числа представляют из себя своеобразный универсум, началом в котором является единица, а дальнейшие прибавления единицы и порождает этот универсум. Вся
Вселенная — это гармония и число, ибо гармония как раз и может, согласно пифагорейцам, быть численно выражена. Пифагорейцы много говорили о числах и сравнивали различные числа с разными явлениями. Например, некоторые из них полагали десять (не больше не меньше, ибо десять — это свято, и трогать его нельзя) начал, расположенных попарно и видимо являющих то единство противоположностей, которое так любил Гегель и, конечно, Маркс: граница/безграничное, нечет/чет, одно/много, право/лево, мужское/женское … прямое/кривое и (пэрл!) квадрат/разносторонний прямоугольник. В общем много лгут не только поэты, но и философы (в данном случае — пифагорейцы). Вероятно, именно это обстоятельство вынудило другого античного мыслителя Гераклита величать Пифагора предводителем мошенников.
Но нам сейчас не важно, что там навыдумывали или не навыдумывали Пифагор и пифагорейцы в деталях, нам нужно еще раз подчеркнуть то главное, что сказал еще сам родоначальник пифагорейского учения, а именно сам Пифагор: все вещи подобны числу. Именно с тех пор любые попытки отождествить вещи, явления числам, более того, свести вещи и явления так или иначе к числу частенько называют пифагореизмом. Т.е. Пифагор и пифагореизм — это числа, числа и ничего кроме чисел. Правда, в античности — советует нам О. Шпенглер — число было немного иное, нежели сейчас. Число было, если так можно выразиться, «плотное», «телесное», что, по видимому, позволило небезызвестному в античности и днесь философу Платону выстраивать мир из треугольников. Из «современных» треугольников — не имеющих толщины — понятно ничего не построишь.
В античности пифагорейцев не очень то жаловали — известны даже гонения на пифагорейцев. Правда это происходило не по поводу их концептуальных изысканий, а из-за традиционного (уж лучше бы этого не было, ср. Маркс) для философов стремления поделиться своими знаниями с остальными в сфере политики. Но влияние пифагорейцев и интерес к их доктрине были значительны. О влиятельности пифагорейской доктрине можно судить по тому лишь факту, что пифагореизмом «грешили» почти всю античность (выделяют даже этапы дрейфа пифагорейского учения: ранний, платонизирующий, эллинистический, неопифагореизм доживший до 3 в. н.э.). Но античность как таковая все же не столь уж заботилась числами, предоставляя философам гордо вывешивать «баннеры» типа «Да негеометр сюда не войдет». Если уж честно, то пифагорейцы были на «периферии», не в «центре», так же как на периферии были и числа…
Иное дело современная традиция. Еще во времена европейских истоков (а истекла европейская традиция по мнению большинства философов из лона Декарта и пр. мыслителей уже совсем не нового Нового времени) мы можем наблюдать все возрастающий и возрастающий интерес к числу и оперированию с ними. Даже термин есть такой — матезис. Можно упомянуть и о своеобразных «каламбурах», результирующих трепетное отношение с числом — например система Б. Спинозы, построенная как геометрия или знаменитая мечта Лейбница «давайте посчитаем», наконец «математическая» астрология и т.п. Однако эти «каламбуры» вполне вписываются в магистральную линию развития европейской мысли. Мы можем констатировать достаточно убедительную тенденцию инкорпорирования цифири в общекультурный контекст, причем вплоть до контекста повседневности. Если еще в области так называемых естественных наук (в чем же они естественны? кто-нибудь когда-нибудь ответит на этот вопрос?) математика воспринимается как вполне неоспоримый и необходимый инструмент, то вот в других сферах не все так гладко «с математикой». A propos, математика и естественные науки не всегда и не везде были столь жестко сцеплены, как это имеет место быть сейчас. В античности, например, физика не была скопищем формул: можно вспомнить «Физику» Аристотеля. Но мы как-то сразу и «на века» поверили и не усомнились в современной тенденции математизации в «точных» науках. Сомневаемся лишь в математизации гуманитарного знания. И то не всегда.
Но если бы число властвовало бы только в науке — то это еще куда бы не шло! Написали бы «баннер» на учебники, учебные заведения и научные институты — «Да не цифирь сюды не войдет!» — и успокоились. Ведь цифирь — тоже пища для ума и его развития. Но все обстоит гораздо иначе: число захватывает всю современность — наша современность это царство бестелесных цифр. То ли прогресс в точных науках (а он, прогресс, как правило, ими и ограничивается: часто можно услышать о прогрессе в литературе или в философии?), то ли развитие техники, то ли современный уровень производства, то ли современные тенденции к информатизации и компьютеризации и т.п. — а скорее, все это вместе взятое привело к той парадоксальной для живого (а не мертвого тела, с которым, по мысли А. Бергсона, оперирует интеллект) человека ситуации, когда он видит мир и общается с ним через призму (а вернее, через сферу) бестелесных чисел. Именно бестелесных, ибо в той же античности, напомню, числа были совсем другие. Современное понимание числа более, если так можно выразиться, «бестелесно», число не репрезентант реальных выщей, а репрезентирует само себя в первую очередь. Можно даже сказать, что сейчас торжествует пифагореизм в его предельной форме, когда не просто вещи уподобляются числам, а от них, от вещей, уже императивно требуют уподобляться числам. В противном случае доступ вещей к человеку и человека к вещам оказывается затруднен. Из простого соотношения число перешло в статус медиальной сферы реальности, причем речь идет не просто о некой сфере чисто умозрительного манипулирования или конституирования, но и повседневности.
И конечно, значительную роль здесь играет компьютер, компьютерные технологии и переход от модели знания к модели информации. Все указанное (и неуказанное, да простит оно мне за ее бытие неуказанностью!) является, без сомнения, «логическим» выводом из предшествующей европейской традиции, сформировавшую современную мировую культуру. Поясним, если позволите (а если не позволите, все равно поясним) сказанное. Как говорят многие мыслители (в особенности об этом много и глубокомысленно промысливает М. Хайдеггер) европейская традиция со времен Р. Декарта была воодушевлена методичностью и субъективностью. Метод по сути своей есть способ не простого рассуждения, но достаточно тоталитарно и репрессивного манипулирования с реальностью. Причем методология (и у Декарта, и у Бэкона и пр. новоевропейцев) довольно близка к ее логико-математизированному варианту. Но как любой метод он также должен быть удостоверен и опираться на какие-то основания. «Опереться» можно только (в случае европейской традиции) на субъекта, который, в свою очередь не является «упертым» в кого-либо, но опирается на самого себя и в своем мышлении себя же и удостоверяет в свой «самоупертости». Ситуация, прямо скажем, напоминает потуги барона Мюнхгаузена вытащить не только себя (субъект), но и даже коня (объект) из трясины болота (изначальной безосновности). Из «безосновного» субъекта, как показал (вернее написал) тот же М. Хайдеггер, вырасти не может ничего укорененного, но скорее безопорная воля к власти (Фр. Ницше). Методология, также как и концепция (в нашем случае это важно) числа: оказывается при подобном подходе предельно рациональной. Но рациональной по европейски. Ибо европейская рациональность не вполне, понятно, телесна: бестелесность европейского числа и европейский тип рационализма — две стороны одного и того же «бесконечно-многранного» образования, которое носит имя европейской ментальности. Вернее сказать — это один и тот же «взгляд» европейца, «апплицируемый» на разные объекты. Бестелесность субъекта и бестелесность числа — это еще не вся беда для европейца, а теперь уже и для всего населения прогрессивного капиталистического мира. В ситуации «бестелесной рациональности» возникает много проблем, начиная от проблемы иного (как иного как Я, так и иного как предмета реальности, которые в принципе неразрешимы при «европейском подходе»: не корректен сама постановка проблемы и вопроса), до проблем идентификации самого субъекта.