Поэтика Тварадзе на первый взгляд очень напоминает поэтику Буачидзе, но между ними есть существенная разница: Тварадзе намного чаще обращается к стилизации и пародии, в том числе и к обыгрыванию хрестоматийной классики — скажем, стихотворения Николоза Бараташвили «Мерани» [10]. В одном из стихотворений Тварадзе действует Синий Мерани — комический собрат бараташвилиевского Мерани и «синих коней» из классического стихотворения Галактиона Табидзе, — неуклюже бегущий по городу между корпусами новых домов. Эффект многих стихотворений Тварадзе рождается из контраста между шутливо-пародийным тоном высказывания и выраженным в этих стихотворениях глубоко трагическим видением мира.
Вновь обратимся к авторам поколения 1990-х.
Звиад Ратиани (р. 1971) одинаково успешно работает и в верлибре, и в традиционных формах. У него особый склад таланта: в его стихотворениях «переработан материал», взятый из текстов самых разных поэтов. Здесь речь не об аллюзиях: аллюзий и реминисценций у Ратиани почти нет, он «цитирует», если можно так сказать, различные типы стихописания, различные типы отношения к личному опыту.
При этом тексты Ратиани совсем не выглядят вторичными. Oписать его поэтику довольно трудно: невозможно точно назвать тех авторов, которые определяют основные ее тенденции. Однако очевидно, что он «западник» — и в смысловом, и в формальном отношении. Пожалуй, можно все же назвать двух авторов, к которым в некоторых отношениях близок Ратиани: это Роберт Лоуэлл и Иосиф Бродский. В последней книге, «Карманный воздух» (2000), и в последующих стихотворениях Ратиани освобождается от форсированного эмоционального напора, свойственного его более раннему творчеству. Его новые тексты — это формально отточенная поэзия с небанальными подтекстами и сюжетными линиями и неожиданной образностью.
Георгий Лобжанидзе (р. 1974), один из лучших востоковедов современной Грузии, произвел сильнейшее впечатление на читателей своими переводами из классической и современной поэзии Ирана и арабских стран. Переводы Лобжанидзе вдребезги разбили стереотипные представления о современной восточной поэзии, которая до тех пор в глазах грузинского читателя не могла иметь никаких точек соприкосновения с западной культурой. Феномен вестернизации в новой иранской поэзии, вероятно, помогает понять те проблемы, которые решает Лобжанидзе в своих собственных стихотворениях. За восточными декоративностью и формами версификации в стихах Лобжанидзе всегда обнаруживаются экзистенциальные проблемы, впервые осознанные на Западе и ныне ставшие актуальными для всего мира.
Эстетика Шалвы Бакурадзе сформировалась под влиянием французской поэзии ХХ века — Аполлинера, Сен-Жон Перса, Рене Шара — и великолепного переводчика этой поэзии Гиви Гегечкори (1933—2000). Гегечкори начал писать свои верлибры даже раньше, чем Стуруа и Харанаули, но они не задели читателей и остались почти незамеченными. Стихи Гегечкори были так рафинированны и упорядочены ритмически и синтаксически, что их смысловая нетривиальность многим казалась естественной. При всем своем новаторстве Гегечкори умел оставаться удивительно гармоничным.
Гармоничным поэтом можно назвать и Бакурадзе. Он может писать о войне и о человеческих драмах, но его текстам присуща аполлоническая сдержанность, он словно бы одушевляет изображаемое чистой энергией любви.
Комические метафоры Давида Робакидзе (р. 1975) наполнены огромной энергией. После прочтения его стихотворных миниатюр остается чувство соприкосновения с подлинной стихией юмора. Оказывается, что первоначальный, «чистый» юмор, без малейшей примеси анекдотичности, вульгарности, пошлости так же поэтичен, как и другие, серьезные феномены человеческого бытия. Впечатление, которое оставляет поэзия Робакидзе, напоминает мне впечатление от такого же чистого юмора Ханса Арпа.
История грузинской поэзии второй половины ХХ века насчитывает немало имен первоклассных женщин-поэтов. И 1990-е, и начало 2000-х годов богаты замечательными поэтическими произведениями, написанными женщинами. Однако новые авторы стали открыто, без эстетизации и эвфемизмов, говорить о проблемах женщины в современном мире — более того, для описания их необходимым художественным средством часто становится гиперболизация. Можно говорить о возникновении грузинской феминистской поэзии, однако западная феминистская идеология, проникшая в душу грузинки, конечно, обогащается новыми, иногда глубоко оригинальными интерпретациями.
Наиболее откровенна в описании сексуальной тематики Диана Вачнадзе (р. 1966). В каждой строке ее страстных текстов чувствуется убеждение: женщина должна быть сексуально реализованной, без этого ее жизнь неполна. Однако другой ее жизненный принцип — верность.
У меня один нос,
один подбородок,
один лоб,
две щеки.
Восемь губ,
девять ушей,
двенадцать мочек,
двадцать грудей,
двадцать один сосок.
Семнадцать пупков,
шестьдесят четыре ягодицы,
сто пальцев и
тысяча вагин.
И это все для тебя.
(Д. Вачнадзе. «У меня один нос...»)
Эффект гиперболизации очевиден: у женщины, у которой есть тысяча вагин, и сексуальность возрастает, наверное, в 1000 раз, но при этом она остается неизменно верна, то есть потенциал ее верности невероятно велик. Такой поворот темы для феминистской поэзии, кажется, выглядит довольно неожиданным. Во всех своих стихотворениях героиня Вачнадзе обращается к своему постоянному возлюбленному, некоему Г., а если и не называет его напрямую, то подразумевает. Эмоциональность и гиперболизм Вачнадзе сочетаются со стремлением к лаконизму и тщательно проработанным формам.
Центральная проблема стихотворений Русудан Каишаури (р. 1957) — женская рутина. Она вдова и мать пятерых детей. Мир женского быта для нее слишком знаком, ее героиня описывает домашние дела — стирку, готовку, уборку — даже с некоторой агрессией, но ее отношение к ним — двойственное, и эта агрессия придает стихотворениям Каишаури неожиданно позитивную энергию.
Я сказочная героиня, вроде русалки,
вместо нижней части — метла.
Грудь — как у женщины, голова и руки — кости да кожа.
Мету и толку, ломаю, вытряхиваю,
готовлю,
рожаю детей — себе в наказание.
Верчусь, мучаюсь. От крови
с моего веника слетают цветы — оттого и асфальт злится,
Потом вновь мету, мою, тру,
верхом на метле пишу стихи.
(Р. Каишаури. «Альтернатива»)
Рутина трансформируется эмоционально и идеологически: мир в стихотворениях Каишаури становится магическим. Поэзии Каишаури свойственны неожиданные образы. Она часто пользуется простыми рифмами, но резкость и хлесткость тона в сочетании с этой простотой приводит к формированию нового поэтического языка.
Стихотворения Майи Саришвили (р. 1968) также полны оригинальных образов, однако по сравнению с Каишаури тексты Саришвили более сложны и ассоциативны. Женская проблематика доминирует и в них, но, в отличие от стихов Вачнадзе или Каишаури, не представлена в виде конкретных сексуальных или бытовых сюжетов — скорее она задает мироотношение. Вообще приметы материального мира в ее стихотворениях достаточно условны: они нужны только для того, чтобы указать на дематериализованные душевные состояния. Название ее единственной книги — «Перекрытие яви» (2001) — точно указывает на эту особенность ее поэзии.
Решающее влияние на формирование Саришвили как поэта оказало творчество великой американской поэтессы Сильвии Плат. Плат повлияла и еще на одну грузинскую поэтессу — Лелу Самниашвили (р. 1977), которая к тому же постоянно переводит стихи Плат. Если переклички между поэзией Майи Саришвили и Сильвии Плат ограничиваются сходным характером эмоциональной экспрессии и философско-эстетических представлений, то Самниашвили то и дело прямо апеллирует к авторитету американской поэтессы. Более того, даже в тех стихотворениях, в которых имя Плат прямо не названо, читатель, знакомый с поэзией Плат и трагической историей ее жизни, всегда может почувствовать соответствующий подтекст. И это — при том, что стихотворения Самниашвили заметно менее депрессивны, чем творчество Каишаури или Саришвили. В поэзии Самниашвили не чувствуется неразрешимого конфликта женщины с миром; более того, в ее стихах нередко воплощается пафос борьбы и мысль о том, что женский пол не так уж слаб. В целом ее творчество можно охарактеризовать как наиболее умеренное в «новой феминистской поэзии»; в стихотворениях Самниашвили нет радикальных эмансипационных высказываний или резких депрессивных тонов.
Экологическое сознание представлено в творчестве Теоны Бекишвили (р. 1976). В своем «Экологическом триптихе» (1999) она сумела избежать надуманности и упрощенности (если можно так сказать, «попсовой актуальности»), а описала особое состояние души, когда осознание глобальных проблем оказывается результатом сугубо личных, экзистенциальных переживаний. Свои стихотворные лозунги в жанре «keep your country tidy» Котэ Кубанеишвили пишет на тбилисских мусорных ящиках — и выглядит такая деятельность вполне остроумно. Но возможна, как видно из текста Бекишвили, и другая экологическая поэзия — созданная поэтом-женщиной, автором, для которого важно именно материнское чувство и который совершенно иначе, нежели Кубанеишвили, видит проблемы современности.