"Розу Гафиза я бережно вставил в вазу Прюдома..."
(об изменении культурных ориентаций грузинской поэзии)
Шота Иаташвили
1
Разговор о современной грузинской поэзии мне хотелось бы предварить небольшим историческим экскурсом — хотя, вероятно, приведенные ниже факты и имена знакомы многим читателям «НЛО». Следующие несколько страниц посвящены истории вестернизационных влияний в грузинской поэзии. Их перечисление позволит нам увидеть общий путь развития грузинской поэзии вплоть до поколения 1960-х; с авторов этого поколения (в современной России известных мало) мы и начнем далее подробный анализ [1].
Грузинская культура, литература и тем более поэзия с самого начала были тесно связаны с восточной эстетикой, особенно с эстетикой персидской. В Средневековье Грузия многие годы была колонией Ирана, и вся грузинская знать прекрасно знала персидский язык и классическую персидскую поэзию. Естественно, это обстоятельство не могло не оказать влияния на развитие грузинской поэзии. Культурные отношения с Западом осуществлялись через Византию, но на поэзии, если не считать церковных песнопений, они практически не сказались. Политический и, соответственно, культурный векторы кардинально переменились с присоединением Грузии к России: русская культура начала оказывать значимое влияние на грузинскую.
Если этот хронологический рубеж считать началом приобщения грузинской культуры к новой культуре Запада, тогда первым грузинским поэтом-«западником» можно назвать Давида Гурамишвили (1705—1792): он долгое время жил в России, затем на Украине, где и завершил свой жизненный путь. С формальной точки зрения Гурамишвили — настоящий новатор в поэзии: он использует новые стихотворные формы и в самых радикальных его экспериментах не обнаруживается даже следа персидской версификации. Иногда Гурамишвили строит свой стих, имитируя мелодику славянских народных песен, и сам отмечает этот факт в своиx стихаx. Так, об одном стихотворении он говорит, что оно написано в соответствии с мелодикой песни «Казак, душа правдивая». Тематический диапазон творчества Гурамишвили очень широк: в первую очередь он поэт православный, но кроме того — автор эротической лирики. Лирику Гурамишвили, в отличие от стихотворений его предшественников, можно смело охарактеризовать как западную или в значительной степени вестернизированную.
Несмотря на все вышесказанное, Гурамишвили, конечно, не был европейским поэтом в полном смысле этого слова. Этому определению более соответствует Николоз Бараташвили (1817—1845), самый великий грузинский поэт-романтик. Можно спорить о том, насколько хорошо он был осведомлен о новых тенденциях в европейской литературе, но то, что Бараташвили уже не только как новатор в области художественной формы, но и как мыслитель целиком ориентирован на Запад, совершенно несомненно. В то время в Грузии были и другие поэты, которых позже также назвали романтиками, но их орнаментальный романтизм лишь весьма опосредованно связан с романтизмом европейским.
Все поэты-«шестидесятники» XIX столетия получили высшее образование в России, и поэтому их называли «Тергдалеулеби» (языковая игра: слово обозначает одновременно тех, кто за собой оставил Терек, и тех, кто выпил воду Терека). Все они ориентировались на Европу и считали европеизацию политики и культуры средством избавления от влияния царского режима. Важную роль в дальнейшем развитии поэзии сыграл Акакий Церетели (1840—1915). Он придал грузинскому поэтическому языку прозрачность, легкость, неслащавую музыкальность, и потому его роль в грузинской поэзии можно сопоставить с тем, что для русской сделал Пушкин, для немецкой — Гейне, а для французской — Беранже. Славный широкими культурными интересами и интенсивной литературной и общественной деятельностью, Илья Чавчавадзе (1837—1907) был пропагандистом тех западных культурных и социальных веяний, которые он считал заслуживающими внимания.
Следующим серьезным этапом сближения с Западом можно считать начало XX века: все те «-измы», которые родились в Европе и дошли до России, потом были усвоены и в Грузии. Из всех литературных направлений самым сильным и жизнеспособным оказался символизм. Поэтический орден «Цисперканцелеби» (букв. — «Голубые роги») и не вошедший в него выдающийся грузинский поэт XX века Галактион Табидзе (1891—1859) наследовали идеологии и эстетике французского символизма. Участники ордена полностью и безоговорочно заимствовали французскую символистскую эстетику и ввели в грузинскую поэзию форму сонета, а Галактион Табидзе, опираясь на опыт французских символистов, сумел создать интересную и самостоятельную художественную систему. Однако — что любопытно — даже Табидзе назвал свою вышедшую в 1919 году знаменитую книгу сразу по-французски «CrЙne aux fleurs artistiques» («Череп с артистическими цветами»), что было, конечно, сознательным жестом. В творчестве двоюродного брата Г. Табидзе, члена ордена «Голубые роги», Тициана Табидзе (1895—1937) борьба Востока и Запада сменилась концепцией синтеза, ярко выразившейся в следующих строках:
Розу Гафиза я бережно вставил
В вазу Прюдома,
Бесики [2] сад украшаю цветами
Злыми Бодлера.
(«L’art poetique». Перевод Бенедикта Лившица)
Кроме символистов, в начале ХХ века в Грузии существовали также группировки дадаистов и футуристов (объединенные в группу «41°» [3] и издававшие поэтический журнал «H2SO4»). В отличие от футуристов и дадаистов других стран, представители этих течений в Грузии не вступали в споры, не обнаруживали особенных разногласий и даже дружили друг с другом.
Как и символисты, дадаисты и футуристы зачастую подражали европейским образцам, и много позже их опыт оказался востребован на новом этапе развития грузинской поэзии в конце ХХ века. Футуристическая заумь в творчестве грузинских авангардистов 1910—1920-х годов наполнялась национальным материалом: диалектизмами и цитатами из фольклора (например, заклинаниями). Приведу отрывок из стихотворения Симона Чиковани (1903—1966) «Цира»:
bade baidebs
bude baidebs
zira muxlebze gulpiltvs daidebs
aida-baidebs, aido baidebs...
Из процитированных четырех строк переводима лишь одна, третья: «Цира на колени положит сердце и легкие», — а непереводимыe рефрены неоднократно повторяются во всем тексте стихотворения.
С начала 1930-х годов эксперименты в поэзии почти прекратились. Живое поэтическое слово сменилось клише соцреалистической или патриотической поэзии; впрочем, эти два идеологических течения могли вполне успешно взаимодействовать. Результатом этой поэтической стагнации стало обеднение поэтического языка, сужение спектра метафор. Стихи стали лишь средством ритмической организации лозунгов и индивидуальной или коллективной экспрессии.
Авторы поколения 1960-х впервые серьезно обратились к классическому верлибру. Новая, насыщенная тропами форма позволила вывести на первый план экзистенциальные, общечеловеческие проблемы, связанные с соотношением различных нравственных ценностей. Среди авторов этого поколения особенно выделяются два поэта. Первый — Лия Стуруа (р. 1939), с ее насыщенными сюрреалистическими образами, невротическими верлибрами; основываясь на развитой в этих верлибрах эстетике, Стуруа позже создала несколько циклов сонетов и другие большие рифмованные стихотворения, положившие начало качественно новому типу сонета в грузинской поэзии. Второй заметный поэт-«шестидесятник» — Бесик Харанаули (р. 1939), в стихах которого реальные жизненные ситуации служат поводами для философских размышлений. Другие представители того же поколения и их младшие современники, расцвет творчества которых пришелся на 1970-е, работали примерно в том же русле и способствовали дальнейшей европеизации грузинской поэзии.
В тот же период произошло существенное обновление и в тех направлениях поэзии, которые были связаны с традиционными, «конвенциональными» формами стихосложения. Отар Чиладзе (р. 1933), ныне известный во всем мире как романист, начинал публиковаться как поэт. И поэтическое новаторство Чиладзе не менее значимо для грузинской литературы, чем его романы. Из иноязычных традиций в поэзии Чиладзе более всего заметны переклички с русской поэзией, с творчеством Есенина и Ахматовой. Чиладзе сумел создать любовную лирику принципиально нового для грузинской поэзии типа: страсть выражена в ней подчеркнуто сдержанно, она интеллектуализирована, в лирической системе Чиладзе это связано прежде всего с глубокой интеллигентностью «я»-персонажа. Автор стремится избегать слащавости, невнятности поэтического высказывания и надрыва в выражении любовных чувств.
Рыдала женщина. Снаружи
снежок клубился. И сиротство
той женщины и краткость стужи
какое-то имели сходство.
И стены мучились законным
сочувствием, хоть не касались
рыданья их.
На заоконном
свету скорбящими казались
столы и стулья вместе с нишей...
И в женщине, лицо склонившей,
себя слезами обогревшей,
все больше было сходства с нищей
землей, от снега побелевшей.
(О. Чиладзе. «Комната». Пер. Иосифа Бродского)
2
Новая грузинская поэзия, о которой мы собираемся рассказать более подробно, началась со времен перестройки. Она появилась благодаря тому синтезу, который сознательно или бессознательно осуществили авторы поколения 1980-х: они совместили опыт авангарда начала ХХ века и верлибр «шестидесятников». Кроме того, запрещенные в советскую эпоху произведения были в это время опубликованы [4] и активно осваивались участниками литературного процесса; произошло не только обновление формы, но принципиальное обогащение проблематики. Первое объединение авторов нового поколения было связано с самиздатским журналом «Иахсари» («Братство») (1988—1989). Вышло всего два номера этого журнала, но именно он сплотил лучшие силы молодой грузинской литературы и оказался прототипом для последующих литературных проектов.