Медушевский В. В.
Ход гуманистической болезни направлял враг рода человеческого, подбрасывая болящему новые порции лжи. Материализм — не последняя его цель. Обезверившихся людей он заставит поклониться себе.
Где грань, отделяющая наивный гуманизм от оккультного? И.Ильин в статье "К истории дьявола" проводит различие между демоническим девятнадцатым веком (интерес к сатане проник в мотивационную сферу) и сатаническим двадцатым, начавшим осуществлять безумные грезы. Но сатанизм большевиков осуществлялся все же под прикрытием материалистического мировоззрения, — а потому не может считаться рубежным с мистической точки зрения. На наш взгляд, стоит принять во внимание пророчество "Посмертных вещаний Нила Мироточивого" (афонского святого XVI века), назвавшего две рубежные вехи — 1917 и 1992 годы: открытый переход ко всемирной вакханалии оккультизма мог начаться лишь после полного краха коммунистической идеологии, терроризировавшей мир. Именно в этом году на прилавки крупнейшей православной страны, воздерживавшейся от богомерзкого колдовства, легла в обилии оккультная литература. Предшествовавший же этап подобен Возрождению, предварившему Новое время. Новейшее оккультное время логически делится на этапы пред-антихристов (готовящий приход беззаконника) и антихристов (его воцарение). Последний также будет иметь две фазы: демагогически-демократическую и деспотическую.
Как эти процессы отразились в культуре?
Главное здесь событие — новая ее двойственность. Церковной и светской культуре противопоставила себя антикультура, выросшая из центробежной линии гуманистической культуры и прошедшая ныне стадии поп- и рок-культуры.
В ее оправдание говорят: дифференциация искусства была всегда. Да, но по каким признакам? Вырастали прежние страты из социальной дифференцированности жизни: вслед за жизнью и музыка расслаивалась на деревенскую, городскую, аристократическую, ремесленную. Внутри них — системная полнота жанрового многообразия. К примеру, в безбрежности русского крестьянского фольклора видим мы и светскую, и духовную области (духовные стихи). В светской сфере есть полюс философичности (высшим родом выступает протяжная песня, сестра знаменного распева, — это вершина серьезности, глубины, сосредоточенно-благоговейного впевания в красоту), но также и полюс злободневности, представленный частушками (см. об этом прекрасное исследование о. Павла Флоренского). Страты социально-культурные были спаяны в единство, освещенное идеалами православия, самодержавия, народности (в интерпретации русских святых: Церкви, Царя, Царства). Представители разных слоев общества сходились в храме: церковная община на равных условиях объединяла господина и слугу. Соответственно и церковно-богослужебное пение было средоточием культуры, равно доступной всем слоям населения, центром духовного бытия народа. Церковные жанры для светских во всех стратах служили общим источником возвышенной красоты. Потому столь естественным было сочетание фольклорного и профессионального начал ("сочиняет музыку народ, а композитор аранжирует", — излагал Серов размышления Глинки).
Столь же относительным было расслоение внутри и крестьянской, и профессиональной музыки на начала серьезности и легкости (Гендель пламенно говорил о возвышающих задачах развлекательных жанров). Их различия не выходили за рамки религиозно-совестливого отношения в жизни.
Потому и язык был единым. Дьявольские конфронтации еще не разложили народ и его культуру. Страты возвышенной серьезности и отдохновения с подчиненными им жанрами свободно перемешивались без малейшей мысли о противоречии, почему, например, легкая "Шутка" Баха дружелюбно соседствовала с возвышенным настроем первых частей флейтовой сюиты. Смешение серьезного и облегченного вошло в канон жанров: барочная сюита открывается возвышенной аллемандой, вышедшей из танцевального обихода за 200 лет до того, а в раздел вставных танцев помещались наимоднейшие танцы, которые на век пережили и саму барочную сюиту (например, менуэты и гавоты).
Почему такое стало принципиально невозможным ныне?
Потому, что в восстании на совестливые начала жизни состоит сама суть новейших страт. Если б образ Христа неожиданно воссиял пред миллионами людей, — что открылось бы им в стиле телевизионного вещания, в интонациях речи ведущих, в развязном языке рекламы? — Сплошные кривляния! Что ощутит себя кривляющаяся певица пред смиренной кротостью Богородицы? Какой конфуз! Так будет при внезапном втором пришествии Господа в Небесной славе — уже для Суда. А пока невидимые авторы кривляющихся пародий на человека и его христианское достоинство, забивших все пространство "культуры", действуют хотя и в стиле нахально-зубоскального тоталитаризма, однако ж анонимно! — безымянно, ибо имя-то и есть обозначение сущности, в данном случае бесовской. Но, скажут, были ведь и недолжные явления в искусстве гуманистического периода. В чем же новизна антикультуры?
Там была немощь (маловерия, неведения, бессилия), здесь — сознательное богоборчество, разврат и цинизм.
Господь пришел к грешникам (а таковы все люди): к блудницам, ворам, даже разбойникам и убийцам. К ним, немощным, но сохранившим в сердце жажду света и добра, Господь обращается с бесконечным снисхождением и любовью.
Тон Господа меняется, когда открывалась Ему в сердцах суще-дьявольская ненависть к Божественному свету, особенно опасная в фарисейском варианте (когда при моральном благоприличии под лицемерной маской обрядовой чистоты скрывалась внутренняя враждебность Богу и Писанию). "Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" (Мф. 7:6). "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч" (Мф. 10:34). И Предтеча Господень говорил : "Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь" (Мф. 3:10).
Ибо невозможен союз грязи и неотмирной чистоты! Если духовно-нравственная грязь — не следствие немощи, а, так сказать, принципиальная, вызывающе-демонстративная нахальная грязь, воюющая на чистоту небесной любви, и потому неустранимая, — здесь остается только одна возможность: мечом проводимый в сердцах водораздел.
В чем сущность эстрадной музыки? Она бездуховно-душевна, воспевает гимн самохотениям плотского человека. Ее антидуховность принципиальна. Никогда не подымутся из нее возвышенные и сильные тяготения к чистоте, свету и святости жизни, к спасительной для человека красоте. Не от бездарности композиторов и исполнителей, а потому, что в рамках ее глобальной семантики тяготение к святости абсолютно неуместно, ибо сущностная ее установка враждебна Небу! Эта сфера культуры мощно и неодолимо принуждает художника и его жертву занять антидуховную позицию. Как мощнейшая система гипноза, основана она на отъятии у человека (с его свободного согласия) свободы воли. Одно лишь ритмизованное мигание света, ввергающее в духовный паралич, чего стоит! Временами кажущаяся нежной, сущностно она агрессивна; ее пронизывает неодолимое суще-дьявольское тяготение к пошлости, грязи, вульгарности, бесстыдству как восстанию на заповеди Божии. Пошедшая по пути воспевания греховного состояния человека в самодостаточности и лени духовной, вскоре открыла она себя демоническим влияниям, насилующим души людей. Рок-музыка во многих своих ответвлениях уже открыто связала себя с сатанизмом.
Говорят, джаз — серьезное искусство. Ложь! Проверим смертью: можно ли под джаз хоронить человека? В церковном отпевании может звучать лишь богослужебное пение. Классическая музыка выдерживает испытание смертью в ситуации гражданского траура: веяния призывающей благодати, зов вечности в ней выявляются пред лицом смерти. Джаз лишен онтологизма (бытийственно- сущностной глубины) и духовности; он — сугубо плотское искусство. В соприкосновении со смертью в нем проявилась бы и скрытая дотоле сатанинская пустота: он холодней мертвеца — его холод потусторонен! Навсегда нет в нем небесной вечной любви, нет бесконечного милосердия Божия. Нет неотмирной красоты. Потому он — никак не серьезное искусство, если только не играть словами, а понимать серьезную музыку в том аутентичном смысле, как это понятие возникло в недрах религиозной культуры!
Рок-музыка, христоненавистническая в основе, ныне подчинила своему интонационно-языковому влиянию эстраду. Эта иерархически объединенная страта (активное сатаническое ядро излучает тьму в массово-эстрадную периферию) количественно господствует в эфире, в миллионах плейеров –портативных глушилок совести, в ресторанах, барах, самолетах, поездах…
У вытесняемых из жизни представителей серьезного искусства возникла иллюзия: ради сохранения влияния в массах не породниться ли с новой стратой языком — с тем, чтобы духовно продолжить в серьезной музыке ее возвышенные духовные традиции? Не постараться ли просветлить жанровые интонации новых страт, как это было сделано когда-то с жанрами народной танцевальной музыки? Соблазняются и педагоги общеобразовательных школ: не ввести ли (и уже самостийно вводят) в предмет музыки наряду с серьезным искусством изучение и рок-музыки? (Но они не стоят в одном ряду! Зачем изучать то, что развращает детей, наряду с тем, что возвышает?)
Опаснейшие заблуждения!
Танцевальную музыку в крестьянской и аристократической среде вплоть до XVIII века еще можно назвать народной музыкой, если принять критерий св. Григория Богослова: "народ есть собрание богочтителей", и Писания: "некогда не народ, а ныне народ Божий" (1 Петр. 2:10).
Положение меняется, когда вместо собрание богочтителей перед нами собрание развратителей, издевающихся над праведным образом жизни. Здесь необходимо размежевание: "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей" (Пс. 1:1).