О, ты последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Японский поэт, воспитанный на совсем другом мироощущении, дает только зрительный
образ, считая, что больше ничего не надо, что этого достаточно, что человек, умеющий
видеть, умеющий снимать поверхностную пленку и проникать в сокровенные глубины пред-
метов, поймет все сам.
Справедливости ради следует отметить, что шедевров, схватывающих в нескольих сло-
вах глубинную сущность Мира, в японской поэзии (как, впрочем, и в любой другой) было
немного. Кроме этого создавалось громадное количество стихов, служащих средством об-
щения, важной характеристикой светского образа жизни. Умение сочинять стихи всегда
было чем-то органично присущим японцу (и в наш рациональный век в Японии издается
более 2000 поэтических журналов). В наиболее рафинированную из всех эпох - эпоху
Хэйан обязательным для аристократа было знание почти всего "Кокинсю" (а это более
1100 стихотворений) наизусть, умение приводить подходящие к случаю цитаты из сборни-
ка, а также умение расшифровывать скрытые цитаты других, отвечая намеком на намек.
Кроме этого, каждый аристократ должен был уметь сочинить танку на заданную тему. В
эпоху Хэйан проводилось громадное число поэтических турниров самого экзотического
вида. Приведем описание одного из них: "Одним из средств совмещения винопития с со-
чинением стихов был обычай "гокусуй". Поэт усаживался на камень, возвышавшийся над
поверхностью ручья, а наполненную чарку пускали чуть выше по течению. Поэт должен
был сложить стихотворение на предложенную тему, пока чарка не успеет миновать его.
Когда ему удавалось, он осушал ее." (Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители япон-
ской старины. М., 1988, с. 172).
Мы говорили выше, что важной характеристикой японской ментальности является образ
жизни, длящийся "пока цветы деревьев цветут". Для японской культуры свойственно очень
глубокое понимание красоты цветка. Япония является одной из немногих - если не един-
ственной - страной в которой устраиваются праздники, посвященные цветам. Таковы, на-
пример, праздник сакуры в конце марта - начале апреля или праздник хризантем девято-
го сентября. Это удивительное отношение к цветам проявляется и в знаменитом искусстве
составления букета - искусстве икебана. В европейской культуре букет цветов никогда
не был произведением искусства: чтобы говорить о букете как о произведении искусства,
нужно было отстранить его от себя и воспроизвести его сущность, используя некоторый
искусственный язык, подчиняя его законам этого языка - языка живописи, например. Си-
туация здесь та же, что и со стихами: чтобы стать произведением искусства, природа
должна быть объяснена. Для японской же культуры объяснения не требуется, поэтому не
требуется искусственного языка: вещь, пейзаж, букет цветов достаточно просто увидеть
во всей их естественной глубине и беспредельности. Поэтому для искусства икебана су-
щественно не навязывание букету взятых извне эстетических пристрастий и вкусов (вея-
ний моды, например), а максимальное удаление субъективного начала, при умелом подбо-
ре букета позволяющее раскрыться в нем универсальной космической гармонии. Европейс-
кая культура, кстати, в ХХ веке тоже начала приходить к похожим идеям. М.Хайдеггер
писал, что лежащий перед нами камень может очень глубоко скрывать свою сущность, и
эта сущность не "высветливается", если камень разбить, взвесить на весах, поставить
его на пъедестал. Однако если положить камень в основание храма, он "зазвучит" во
всей своей глубине. Т.е. вещь может "раскрыться", если создать для нее подходящий
естественный фон (подход японской культуры) или же если ее вырвать из естественных
условий и объяснить ее сущность на чужом для нее языке (подход европейской культуры).
В ХХ веке происходит взаимопроникновение этих подходов.
Интересно посмотреть, как отмеченная выше черта японской ментальности трансформи-
ровала одно из определяющих для японской культуры религиозных течений - буддизм. Как
мы уже говорили, традиционные японские обряды и верования отражала религия синтоизма.
Пришедший из Китая буддизм не пытался соперничать с синтоизмом, вытесняя его с уже
освоенных территорий, а осваивал пустыни в сознании японца, синтоизмом не тронутые
(А.Н. Мещеряков "Герои, творцы и хранители японской старины", М., 1988, с. 38-41,
110-111). Если синтоизм - это, прежде всего, религия рода, религия сообщества, сох-
ранившая свое значение для сообщества как целого (возведение на престол императора
всегда совершалось по синтоисткому ритуалу), но совершенно чуждая представления о не
связанной с родом личности, то буддизм обращается к личности как к уникальному мик-
рокосму и место буддизма в японской ментальности - сфера частной жизни человека.
Взаимоотношение буддизма и синтоизма хорошо иллюстрируются на примере обрядов, свя-
занных с рождением и смертью человека. Возникновение новой жизни черезвычайно значи-
мо для синтоизма и первые дни жизни ребенка сопровождаются большим количеством син-
тоистских обрядов (Вот пример одного из обрядов связанных с рождением, - первое ку-
пание: "При рождении принца или принцессы этот обряд совершался в течение семи дней
дважды в день - утром и вечером ... Обряд купания совершали две специально пригла-
шенные дамы. Одновременно двадцать придворных ... звоном тетивы отгоняли злых духов.
Специально назначенный ученый читал благоприятные отрывки из китайских классических
текстов. Для того, чтобы не допустить в помещение злых духов, повсюду разбрасывали
рис, сопровождая это разбрасывание произнесением особых заклинаний (Мурасаки Сикибу
"Повесть о Гандзи". Приложение. М., 1992, с. 71). С другой стороны, синтоизм всегда
достаточно спокойно относился к смерти человека (смерть в синтоиской религии являет-
ся не каким-либо качественным изменением, а характеризует переход человека из актив-
ного состояния в скрытое, латентное (от латинского глагола latere - скрываться, пря-
таться). Для буддийского же мироощущения смерть гораздо более важна (после нее на-
чинается подготовка к новому воплощению души) и процедура погребения разработана го-
раздо более подробно. Поэтому в Японии рождение празднуют по синтоистскому обряду,
хоронят - по буддийскому.
Однако, прочно укоренившись в сознании японца, буддизм при этом достаточно сильно
отошел от своего первоначального облика. Связано это с отношением к внешнему миру.
Буддизм, как известно, был порожден индийской культурой, которая реагировала на ок-
ружающую ее реальность как бык на красную тряпку: жизнь, окружающая человека, объяв-
лялась космической иллюзией, майя, сетью обволакивающей душу и гасящей все порывы к
высшей реальности, к покою, - пожалуй, нигде в индийской традиции внешний мир не
рассматривался в качестве посредника в постижении истины. Буддизм махаяны допускает,
однако, представление (в индийской культуре эта возможность, кажется, не была реали-
зована) о чувственно воспринимаемом космосе как о носителе высшего начала (вспомните
о Космическом Теле Будды) и эта возможность была реализована сначала в Китае, а по-
том в Японии. Особенно значимым утверждение глубокой внутренней связи между миром и
человеком является для дзен-буддизма. "Осознание нерасчлененности субъекта и объекта
позволяло дзенским монахам воспринимать мир природы не только как равноправного, хо-
тя и молчаливого, собеседника, скрашивающего минуты одиночества, но даже как настав-
ника, способного помочь там, где оказались безуспешными усилия мудрых монастыских
учителей. В стихотворении Кокэна Мекая (XIV в.) "Думы, записанные во время болезни"
рассказывается о том, как он достиг сатори (просветления) при виде хлопьев снега на
распустившихся цветах.
Высоко на белой стене висят разбитые сандалии.
Утро настало. Весенний снег лежит на распустившихся цветах.
Двадцать лет искал истину в южных краях,
А теперь вдруг "пробудился" в горной келье.
"Разбитые сандалии" напоминают о двадцатилетних странствиях в "южных краях" (т.е.
в Китае) в поисках истины. И уже только по возвращении на родину при виде красоты
распустившихся цветов, покрытых весенним снегом, поэт в одно мгновение осознал, что
опыт двадцатилетних поисков истины и "пробуждение" (сатори), дарованное природой в
одном мимолетном мгновении, в сущности, равнозначны" - пишет современный исследова-
тель японской культуры (А.М.Кабанов "Человек и природа в поэзии Годзан Бунгаку" - в
сб.: Человек и мир в японской культуре. М., 1985, с. 75). Акцент с установки на дли-
тельный, трудный, включающий, может быть, не одно перерождение, путь, требующий под-
робного изучения священных текстов и досконального знания ритуала, переносится на
мгновенное обретение истины в состоянии просветления, "сатори", на развитие мистичес-
кой интуиции, творческой открытости миру. Учение дзен-буддизма подходило к выполне-
нию этой задачи с двух противоположных сторон. Во-первых, предметом специальных уп-
ражнений в школах дзен-буддизма было исскуство достижения постоянной новизны восприя-
тия, когда сознание не замутнено никакими априорными установками и зрительными схе-
мами, искусство видения мира как бы впервые (Примером таких упражнений являлся, на-
пример, диалог в котором от ответа на вопрос требовалась не логичность, а прежде все-
го неожиданная яркость. Иногда послушников даже били палкой по голове или плечу, что-
бы перевести их ощущения в другую плоскость. - см. Мориан И.Ф. Сады Дайтокудзи. - в