Злато и булат (стр. 2 из 2)

Огромные коллекции русского и зарубежного художественного серебра собрались постепенно в Оружейной палате. Иностранные посольства, прибывая в Москву, привозили в подарки дорогие кубки, блюда, чаши, солонки, столовые и стенные подсвечники. Английские и немецкие ученые, изучающие искусство обработки серебра в своих странах, неоднократно приезжали в Оружейную палату, так как нигде в других местах нет таких богатейших собраний изделий западных мастеров-серебряников.

Вещественную историю древнерусского ювелирного искусства, да, пожалуй, и всей отечественной мелкой пластики - резьбы по дереву, кости и камню, медного литья, золотых и серебряных изделий - можно воочию увидеть, посетив музей в Троице-Сергиевой лавре. В течение веков в лавру знатные и богатые люди делали вклады-подарки, бывшие нередко великолепными образцами прикладного искусства. В монастырскую ризницу поступали работы наиболее прославленных мастеров страны. Постепенно и при самой лавре сложилась самостоятельная школа, созданные там миниатюрные шедевры имеют высокую эстетическую ценность. Особенно прославился резчик и ювелир Амвросий, который жил в середине пятнадцатого века и выполнял бесчисленные заказы монастыря, подобно тому как Микеланджело и Бенвенуто Челлини - заказы римских пап, Медичи и других меценатов.

До наших дней сохранилось много работ Амвросия и его круга. Исследователи обратили внимание на близость миниатюр троицкого мастера к живописи Андрея Рублева: тот же лиризм, возвышенность и обобщенность образов, мягкость, любовь к изяществу формы и цвета. Близость эта вполне понятна: живя там же, где несколькими десятилетиями раньше трудился гениальный художник, Амвросий не мог не испытать могучего влияния Андрея Рублева, его традиций.

С мастерством человека, влюбленного в свое дело, создавал Амвросий миниатюрные "иконостасы", обильно украшенные золотом; в этих миниатюрах и общая композиция, и изображения святых поразительно схожи с рублевскими фресками и иконами. Как ювелир Амвросий обладал характерным почерком, которому старались подражать позднее другие мастера. Золотые створки старинного складня Амвросий украсил затейливым и живописным филигранным узором. Перегородки в орнаменте были им заполнены разноцветной мастикой - вся сканая поверхность сверкала разнообразными красками. До наших дней, к сожалению, дошли лишь следы синего и красного цветов, остальную мастику смыло время. Но сам прием расцвечивания скани краской позднее, уже после смерти Амвросия, получил большое применение, хотя вместо мастики ювелиры семнадцатого века обычно применяли эмали.

Амвросий и его ученики трудились над украшениями не только для своей обители. В далеком Кирилло-Белозерском монастыре сохранилось Евангелие, композиция и скань на окладе которого напоминают то, что делал Амвросий. Есть основание предполагать, что над окладом этого Евангелия поработали троицкие ювелиры. Любопытно, что в монастырских делах упоминаются профессии крестечников, посошников, серебряников; называются имена, видимо, наиболее видных мастеров: Андрей Искусник, Леонид Златописец, Илья Резчик.

Среди бесчисленных сокровищ, хранящихся и поныне в Лавре, редкостный интерес представляют изделия из так называемой коробьи новгородской Ивана Грозного. Про эту коробью (т. е. сундук) Грозного в описи за 1641 год сказано: "... в ней дачи блаженные памяти г[осу]д[а]ря ц[а]ря и великого князя Ивана Васильевича всея Руси по ц[а]р[е]в[и]че по кн[я]зе Иване Ивановиче и по апальных". Иными словами, царем были вложены ценности за упокой души казненных или отправленных в ссылку открытых, явных или мнимых недругов царя. Вот амулет-змеевик, сделанный из яшмы и обрамленный в золото. На лицевой стороне амулета умелец четырнадцатого века вырезал Спасителя, сидящего на престоле; на обороте резчик изобразил голову медузы с тянущимся из нее множеством змей. Дорогой старинный амулет, что должен был хранить человека от несчастий, не помог его последнему владельцу. А был им сын Грозного - Иван, которого, как известно, деспотичный царь убил в припадке гнева.

Но как бы ни были знамениты и прославлены люди, для которых трудились древнерусские мастера, как бы ни были величественны или трагичны судьбы владельцев драгоценностей, за любым изделием всегда стоит для нас образ мастера, творца, создателя красоты.

...В детстве почти каждое лето я проводил в Плесе, волжском городке (основанном еще Василием Темным), прославленном Левитаном, воспетом в стихах Дмитрия Семяновского и лирической прозе Николая Смирнова, нашего старшего современника. Со второго этажа белого особняка на гористой улице была видна Волга, удивительно красивая по вечерам, когда пароходы светились огнями-звездами. В тихом и уютном городе дачники быстро знакомились между собой, часто становились друзьями.

Мне запомнилось, как однажды Николай Павлович Шлеин, тогда уже известный художник, любивший рисовать плесские пейзажи, повел меня в гости к местному ювелиру. Последний оказался словоохотливым стариком, пышная борода делала его похожим на оперного Ивана Сусанина. Добродушный кустарь охотно показал нам свои изделия: золотые серьги-"калачи", ажурные серебряные подстаканники и миниатюрные серебряные рюмки, позолоченные внутри. Николай Павлович подержал серьги на ладони и, улыбнувшись в пышные усы, сказал:

- Хороша вещь, да ведь золотые "калачи" делали еще при Владимире Красном Солнышке...

Ювелир засуетился - он был, видимо, взволнован встречей с художником, близко знавшим Репина, ездившим недавно на Капри рисовать Максима Горького, - и робко возразил:

- Я все по старинке делаю. Надежней, знаете. Руку показывают мастера не у нас в Плесе, а в Красном...

И старик стал рассказывать жуткие красносельские бывалошные истории о лихих людях, что проникали по ночам в дома ювелиров, о лесных разбойниках, что подстерегали дедов, везших на ярмарки свои изделия. Истории были старые-престарые, но ювелир говорил так горячо и убедительно, что и впрямь думалось: жить в Красном страшновато.

Когда меня впервые повезли в Красное (а до него от Плеса рукой подать), я увидел, что дома в селе напоминают крепости. Кустари жили небогато, но изделия, которые они показали нам: браслеты, рамки, медальоны, кольца - вызвали восторг. Особенно мне понравился серебряный конь, впряженный в тарантас! Как, удивлялся я, можно отлить из серебра такого крохотного конька!

Впечатления детства всегда памятны, и Красное для меня навсегда стало олицетворением красоты, воплощенной в драгоценных изделиях.

Если тебе, друг-читатель, придется путешествовать по Верхней Волге, не пожалей несколько часов и остановись в селе Красном.

...О происхождении села Красного на Волге существует несколько легенд.

Одна из них гласит, что на волжских крутоярах, на дальних подступах к Костроме, произошла некогда жестокая сеча с ордынцами. Столько было убитых и раненых, что земля от пролитой крови покраснела. С той поры место и зовется Красным. Однако это слово имело в древнерусском языке и другой смысл. Оно употреблялось в народной речи для обозначения яркого, светлого, прекрасного. Трудно придумать более удачное название для этого живописного местечка на волжском берегу. Жители здесь с незапамятных времен занимаются художественными ремеслами: делают украшения из золота, серебра и других металлов, широко применяя чеканку, гравировку, эмаль, филигрань.

По местным преданиям, этим ремеслом вначале промышляли в селе Сидоровском, поблизости от Красного, и лишь позднее, во времена Бориса Годунова, обработкой серебра и золота, как выгодным делом, занялись и красноселы. В казанских переписных книгах шестнадцатого века упоминались серебряники, выходцы из Костромы. В конце семнадцатого столетия слава красноселов была так велика, что в Москву для работы в Серебряной палате был вызван здешний мастер. Умельцы села Красного не стремились к затейливой парадности, как, скажем, мастера Ярославля или Нижнего Новгорода; их чеканный орнамент отличался благородной Простотой. Охотно применяли красноселы сквозное (ажурное) литье для украшения изделий, любили низкие растительные узоры. В 1665 году Никифор Гожев по московскому заказу сделал позолоченное кадило, хранящееся ныне в Оружейной палате.

Сухарница. Изделие красносельских мастеров

Когда после долгого перерыва я снова приехал в Красное, то с трудом узнал поселок ювелиров и филигранщиков. Уютные, обшитые тесом дома составили несколько десятков новых улиц. Дома прасолов, напоминающие крепости, затерялись среди новых зданий. Порадовался я и тому, что восстановлена шатровая церковь годуновской поры, напоминающая в миниатюре знаменитый храм в Коломенском. На улицах, как и в далекие годы, много зелени. Хмель вьется по карнизам и подоконникам домов. Далеко внизу переливается под летним солнцем Волга.

Мой спутник Иван Петрович Смирнов, давний житель здешних мест, - живая летопись села Красного. Он превосходно помнит все события за последние пятьдесят-шестьдесят лет на родных волжских берегах. Пока мы шли песчаной улицей, Иван Петрович рассказывал мне о ювелире, которого в старину считали колдуном, - он делал по семь - девять верст серебряной цепочки в год.

Навстречу нам попалась веселая стайка молодежи, идущей из ювелирного техникума.

- Смена, - сказал Иван Петрович и улыбнулся своей доброй, немного печальной улыбкой.

- Быть может, зайдем в клуб, посмотрим выставку?

Спутник охотно соглашается.

С удовольствием вспоминает старик, как в конце тридцатых годов мастера Шестерни и Серов создали забавный миниатюрный стол из серебра, на котором стояли самовар и чайный прибор.

- Тогдашние старики многое помнили, да и то приходили подивиться. Ныне таких работ и не слышно.

- А нужны ли такие игрушки из серебра?

- Как же, милый человек, непременно нужны. В них мастер свою руку показывает.

Услышав эти слова, я вспомнил Плес, старого ювелира и его слова о необходимости мастеру "руку показывать".

Деды наши определили свое отношение к работе, сложив пословицу: "Золото не золото, не побыв под молотом".