Лик веков (стр. 1 из 3)

Евгений Осетров

На вокзале, огромном и холодном, часть стены которого была полуразрушена недавней бомбежкой, на изрешеченной осколками деревянной скамье сидела женщина с ребенком. Малыш, обвив ручонкой материнскую шею, беспечно спал. Лицо женщины застыло в скорби и печали. Ее огромные глаза не замечали суеты. Она смотрела вдаль и думала о чем-то своем.

Это было в сорок первом году. На военных дорогах мне довелось видеть все, что бывает на войне. Но я никогда, наверное, не забуду одинокую женщину с ребенком на вокзале. Она и теперь представляется мне олицетворением скорби фронтовой поры. О чем она тогда горестно размышляла? О родных и близких, ушедших навсегда из родимого дома? Об испытаниях, которые были суждены ей и ее младенцу? О гибели близкого человека?

Я часто замечал, что произведение искусства глубже и проникновеннее воспринимается не само по себе, а через призму жизненных впечатлений, через сопоставление того, что хотел сказать мастер-художник, с личными переживаниями.

Воспоминания военных лет не случайно посетили меня в ту пору, когда я по шумным улицам, мостам и набережным Москвы шел в Третьяковскую галерею.

Блестит, как и века назад, над столицей золотая шапка колокольни Ивана Великого, голуби неторопливо бродят по асфальту, не обращая внимания на людскую суету, мерцает цветными отблесками храм Василия Блаженного, нескончаем поток городского транспорта...

Вырвавшись из столичной сутолоки, вы попадаете в сравнительно тихий Лаврушинский переулок. В нижних залах Третьяковской галереи вас охватывает состояние ровной задумчивости. В будничные дни, в вечерние часы, народу здесь немного. Торопливо прошла стайка школьников-экскурсантов. Пожилая женщина, опираясь на палочку, восхищенно любуется огненными красками Петрова-Водкина. Вихрастый паренек загляделся на зимние, залитые солнцем пейзажи Юона и Кустодиева.

Третьяковская галерея - бесконечный мир. Каждый в нем может найти то, что ему представляется самым важным и необходимым, отвечающим настроению. Нижний этаж галереи для меня - вечный праздник древнерусского искусства. В двух залах собраны шедевры живописи, что народ создавал столетиями: гениальная рублевская "Троица", иконы новгородского, владимирского и северного письма; артистически утонченные работы Дионисия и трагически суровые образы Феофана Грека; иконы-исполины, украшавшие иконостасы знаменитых храмов, и миниатюрные иконки, что путники брали в дорогу.

Присядем на скамью и присмотримся к ликам - скорбным, озаренным надеждой, тревожным, умиротворенным, ликующим.

Я стою перед иконой "Владимирская Богоматерь"... Встретив ее взор, я испытываю чувство, похожее на то, какое я пережил давным-давно, в военную пору, на вокзале. Но не слишком ли далекое сравнение? Что общего между нашей современницей, испытавшей военное лихолетье, и византийской иконой, написанной много столетий назад?

Глаза матери полны чувства, которое в средние века определяли как радость святой печали. Свершится то, что должно. Грядущее неотвратимо. Дитя вырастет и примет мученический конец - пострадает за людей. Мать это знает.

В испытующем взоре есть и какая-то смутная тайна, и невыразимая словами боль, и влекущая, загадочная сила.

Владимирская Богоматерь. Икона. Фрагмент. Нач. XII в.

Игорь Грабарь, художник и искусствовед, изучавший икону "Владимирская Богоматерь", так определил свое отношение к этому произведению: "Несравненная, чудесная, извечная песнь материнства - нежной, беззаветной, трогательной любви матери к ребенку!" Игорь Грабарь пишет, что не знает произведения ни в эпоху Возрождения, ни в более близкие нам времена равной силы, равного вдохновения и равного очарования.

В произведении выражено то, что близко людям всех времен и народов. Нет, совсем не случайно, глядя на скорбный лик Богоматери, вспомнил я женщину военных лет, прижимавшую к себе ребенка, которому грозили, как и всем нам, многие беды.

Приблизимся к древнему творению и останемся с ним наедине.

Сын, сидящий на правой руке, прижался округлым личиком к материнской щеке, и его детские глаза устремлены к Марии. Тонкие уста матери сомкнуты, но в уголках губ мы ощущаем горечь. Глаза, в которых сосредоточена вся жизнь, устремлены вдаль. Мария придерживает левой рукой младенца, словно пытаясь робко защитить его от уготовленной ему судьбы.

Ученые-реставраторы установили, что "Владимирская Богоматерь" была записана четыре раза. От константинопольского оригинала сохранилось немногое: "К древнейшей живописи XII века относятся лица матери и младенца, часть синего чепца и каймы мафория с золотым ассистом, часть охряного с золотым ассистом хитона младенца с рукавом до локтя и виднеющимся из-под него прозрачным краем рубашки, кисть левой и часть правой руки младенца, а также остатки золотого фона..." (Антонова В. И., Мнева Н. Е. Каталог древнерусской живописи, т. 1. М., 1963, с. 59.)

Таким образом, немногое дошло до нас в первозданном виде. Но над поновлением этой иконы всегда трудились лишь первоклассные мастера.

Можно поручиться, что если вы хоть раз внимательно вглядитесь в это древнейшее произведение искусства, то вы его никогда не забудете, станете стремиться повидать его вновь и вновь. Глаза Марии, весь ее облик так запоминаются посетителям галереи, что и спустя десятилетия при мысли о редкостной иконе они испытывают чувство благоговения перед мощью искусства.

Биография "Владимирской Богоматери" не менее удивительна, чем ее гениальное изображение. В русских летописях, сказаниях, легендах, стихах и песнях запечатлено множество эпизодов, связанных с богородицей. Если бы она могла так же говорить, как она умеет смотреть, ее рассказы напомнили бы нам о событиях отечественной истории, и трагических, и печальных, и торжественных... Сколько жизненных драм прошло перед ее очами, сколько слез было пролито перед нею... Сколько раз в прежние века глядевшим в ее глаза людям вспоминалось мрачное библейское пророчество: "...будет скорбь великая, какой не бывало от начала мира..." Но - увы! - уста "Владимирской" плотно сомкнуты, и мы должны сами попытаться приподнять завесу над тайнами ее жизни.

Что нам известно об истории знаменитой иконы?

В рукописной "Степенной книге царского родословия", содержащей летописные известия, расположенные по генеалогии русских великих князей и царей, сказано следующее: "Повесть на сретенье (т. е. встречу. - Е. О.) чудотворного образа пречистыя владычицы нашей богородицы и присно девы Марии, его же написал богогласный евангелист Лука, самовидно зря на истинную богородицу, при животе ея..."

Средневековая Русь считала евангелиста Луку автором иконы "Владимирская Богоматерь". В основу предания был положен апокриф, гласивший, что евангелист Лука славился своим высоким образованием, был не только книжником и врачевателем, но и искуснейшим художником. В Западной Европе, да и у нас, есть несколько первоклассных станковых произведений, приписываемых Луке. Русские изографы считали Луку своим защитником и покровителем, любили его рисовать с кистью в руке.

Как ни поэтична легенда о Луке, авторе "Владимирской Богоматери", это все же легенда. Ученые до сих пор спорят, какова была первоначальная композиция иконы, дошедшей до нас лишь в фрагментах. Но теперь никто не отрицает, что она была написана в самом начале двенадцатого века, в Константинополе, неизвестным гениальным византийским мастером.

...Перенесемся мысленно в Киев начала двенадцатого века. Город окружали малопроходимые леса да поросшие густыми высокими травами степи. Мощный оборонительный вал, построенный еще в одиннадцатом столетии, защищал стольный град от половцев и других воинственных кочевников. За городскую черту можно было попасть лишь пройдя ворота - Золотые, Львовские и Лядские. У этих ворот в одиннадцатом и двенадцатом веках происходили ожесточенные схватки с врагами, богатырские поединки на виду у людного города.

Прекрасен был древний Киев, раскинувшийся на горе и подоле, с его затейливыми теремами и златоверхими храмами, каменными и деревянными дворцами и неприступными башнями, с округлыми и продолговатыми бойницами, с многоязычными торгами и площадями, по которым расхаживали внуки и правнуки былинных богатырей. До татарского нашествия Киев был одним из крупнейших и красивейших городов мира. Когда Анна - дочь Ярослава Мудрого - была выдана замуж за французского короля, то Париж ей показался провинцией.

На стольный Киев все время зарились кочевники. Это и не удивительно - в город стекались богатства Востока и Запада. На торгах рядом с хлебом, рыбой и медом, тканями, изделиями местных ремесленников продавали арабское серебро, византийские ткани, египетскую посуду, франкские мечи... Князья отлично понимали, что хранить богатства в самом Киеве небезопасно: тут и междоусобные схватки, и народные волнения, и внезапные набеги кочевников. Поэтому в стороне от города, в живописной местности над Днепром, была выстроена хорошо укрепленная княжеская резиденция - Вышгород. Там подолгу жили князья со своими семьями и дружинами, там хранились наиболее ценные сокровища.

В Вышгороде и была помещена икона, названная впоследствии "Владимирской Богоматерью".

Феодальные войны, как смерч, проносились над городами и весями Руси, перемежаясь с набегами кочевников и других вражеских племен. Борьба князей за "большой стол", т. е. за Киев, истощала силы народа. Каковы были нравы той поры, мы можем судить по таким обычаям, как посажение противников в поруб, т. е. в погреб, лишенный света, ослепление взятых в плен недругов, поголовное истребление мирных жителей. В Ипатьевской летописи, в записи за 1170 год, встречается мысль, продиктованная весьма мрачными житейскими наблюдениями: "Зол бо человек противу бесу, и бес того не замыслит, еже зол человек замыслит".