Имя на "фольклорной карте" Сибири
А. Белокрыс
В фольклорных изысканиях нередко присутствуют историческая интрига, почти детективные повороты сюжета, неожиданные находки. Так произошло и в ходе одного из моих поисков, касавшегося старинных песен сибирских казаков, точнее, Сибирского казачьего войска (СКВ).
Народные песни казаков Сибири - неотъемлемая часть общерусской песенной традиции и в то же время - яркий самобытный феномен. Не является исключением и СКВ, давшее России примечательные образцы фольклорного искусства, несущие в себе как общие черты великорусской песни, так и неповторимый местный колорит.
СКВ, ведущее свою родословную от конца XVI века (оно, как считается, наследовало дружине Ермака и отсчитывало свое «старшинство» с 1582 года), честно прослужило стране без малого три с половиной столетия. К исходу XVIII века станицы и поселки Войска протянулись тонкой линией от Звериноголовской станицы Оренбургского казачьего войска, что на реке Тоболе, через Петропавловск до Омска, затем вверх по Иртышу к озеру Зайсан и дальше до самого Бийска. В первой половине следующего столетия форпосты СКВ выдвинулись к югу - в «киргизские степи» и к озеру Балхаш, в Семиречье. Казаки-сибирцы основали укрепления Верное и Акмолинское, ставшие впоследствии старой (Алма-Ата) и новой (Астана) столицами Казахстана. Ходили с разведками в китайский Синьцзян и на кручи Тянь-Шаня, участвовали в «делах» с кокандцами, штурмовали Андижан и Ташкент. Все это нашло отражение в песнях, представляющих тем самым немалый интерес не только для фольклориста, но и для историка. К сожалению, письменных источников здесь крайне мало. Дело заключается в следующем.
В первой половине XIX века русский песенный фольклор в Сибири, не говоря уже об именно казачьих песнях, почти не собирался. Как справедливо считают известные фольклористы С. Красноштанов и В. Левашов, «начало (...) было положено в 30-40-е годы XIX в., хотя работа эта пока по сути своей сводилась в основном к случайным записям любителей»1. К концу столетия процесс заметно активизировался, но о целенаправленном собирании собственно казачьего фольклора речь по-прежнему не шла. Своды песенных текстов СКВ, увидевшие свет в тот период, можно пересчитать по пальцам (два из них вообще относятся уже к началу XX столетия)2. Однако они были, во-первых, мало представительны в сравнении с богатством войскового песенного репертуара, во-вторых, географически охватывали лишь южную часть территории СКВ, или, как говорили в Войске, левофланговые его полки. Другие войсковые земли, не менее богатые песенными традициями, оставались в данном отношении terra incognita. Возможно, записывание песен имело место и здесь, но сведениями об их опубликовании мы не располагаем.
На рубеже XIX-XX веков большинство казачьих войск Европейской России, а также Уральское и Оренбургское, уже имели солидные сборники казачьих песен3. В Сибирском же составлением такого сборника озаботились лишь в начале XX столетия, и то по распоряжению вышестоящего начальства, когда военный министр А. Н. Куропаткин дал соответствующее распоряжение, касающееся всех казачьих войск России. «Песни сибирских казаков» вышли в Петрограде в 1916 году, стали библиографической редкостью и по сей день остаются единственным в своем роде изданием.
Таким образом, с момента появления казаков в Западной Сибири и до ликвидации СКВ советской властью песенное народное творчество казаков-сибиряков представлено крайне малочисленными публикациями, безусловно, никак не отражающими всей полноты этого явления. Справедливости ради надо заметить, что еще меньше «повезло» в данном отношении Семиреченскому войску: первый и единственный сборник песенного фольклора семиреков4 увидел свет уже в позднесоветское время, когда значительная его часть была просто-напросто забыта.
Такова предыстория, а теперь настает черед интриги. Каждому, кто интересуется песнями казаков Сибири, известно ставшее хрестоматийным собрание Л. Элиасова и И. Ярневского, вышедшее в конце 1960-х годов5. Помимо прочего, здесь со ссылкой на материалы архива Географического общества СССР (в Ленинграде) приводятся 63 текста «песен сибирских казаков, представленных в архив Русск. географ. об-ва А. А. Шренке (сыном) в ноябре 1914 года». Как следует из комментариев, ученые полагали, что эти тексты были записаны «А. А. Шренке» в начале 1900-х годов6.
У того же Л. Е. Элиасова читаем: «К началу XX века относится составление двух больших сборников: «Песни сибирских казаков» (сборник содержит в себе 181 стр.) и «Арестантские песни в Сибири». В сборнике «Песни сибирских казаков», переданные А. А. Шренком (сыном) этнографическому отделу Русского географического общества, насчитывается больше ста песен. Они записаны в основном в Восточной Сибири (курсив наш. - А. Б.) не только от казаков-сибиряков, но и от старожилого населения, не имеющего никакого отношения к этому сословию. Песни, включенные в сборник, ничем не отличаются от других подобных сборников и название его весьма условно»7.
Внимательное прочтение текстов, приведенных Л. Е. Элиасовым, заставило автора усомниться в их восточносибирском происхождении. Дело в том, что сюжеты и сама лексика поздних (XIX-XX века) казачьих исторических песен сформированы под сильным воздействием местных условий. Как отмечала Э. С. Литвин, «песни хроникального типа, связанные с солдатской и особенно казачьей средой, часто полностью замыкаются в границы определенного края и смежных с ним районов. (...) [В XIX веке] репертуар каждого войска сохранял свой особый отпечаток и отличался наличием сюжетов, прикрепленных только к нему»8.
Так вот: некоторые географические названия, присутствующие в песнях из «сборника А. А. Шренке», а также описываемые в них события явно относятся не к Восточной, а к Западной Сибири. Здесь имеются, например, Акмолинское и Улутавское укрепления, Каркаралинск и Бийский форштадт (опорные пункты СКВ), «батюшка Иртыш» и «матушка Нура» (река в современном Центральном Казахстане). В одной из песен упоминаются «киргизы», а ведь именно так называли в дореволюционной Западной Сибири современных казахов и ни одну из народностей - в Восточной Сибири. Скажем больше: топонимов, а равно и любых других лексических маркеров, которые были бы специфически восточносибирскими, в этих текстах просто нет. Невозможно представить, чтобы целый корпус народных песен с западносибирской лексикой сформировался в Восточной Сибири или же был некоторым образом перенесен сюда из Западной Сибири и «законсервировался», не приобретя ни одной местной черточки.
Ни развеять сомнения в происхождении песен из Восточной Сибири, ни доказать иное не представлялось возможным. Оставалось неизвестным, на основании чего Л. Е. Элиасов утверждал, что тексты записаны в Восточной Сибири. Не удалось обнаружить никаких сведений об «А. А. Шренке (сыне)», передавшем их в 1914 году архиву Императорского Русского географического общества (ИРГО). Последнее само по себе странно, ибо внимания ученых-фольклористов удостаивались и куда менее плодовитые энтузиасты-собиратели.
Детективный поворот наступил в тот момент, когда автору довелось ознакомиться с опубликованными в 1849 году автобиографическими записками некоего русского офицера, не пожелавшего раскрыть свое имя9. В первой половине 1840-х годов он, будучи прикомандирован к одному из отрядов СКВ, участвовал в «экспедиции» против мятежного казахского султана Кенесары Касымова, попал к кенесаринцам в плен, провел там несколько недель, бежал и благополучно возвратился в Омск.
Помимо зарисовок военного быта сибирцев и нравов, царивших в мятежных волостях Кенесары, записки содержат интересные наблюдения о казачьей жизни, в том числе о песнях. Автор, например, отмечает: «Казаки пели свои заунывные песни, которые нравились мне выражением глубокого чувства, в них сокрытого, и оригинальностью мелодии. Вообще мне редко случалось слышать в Сибири песни, которые распевает простой народ в великороссийских губерниях или Малороссии. Сибирь обладает для пения собственным своим репертуаром, который недурно бы видеть напечатанным. (...) Кроме своих народных песен, казаки щеголяют иногда и русскими романсами, которых голос и отчасти слова они переделывают на свой лад. Так как почти все казаки грамотные, то каждый песенник, попавшийся каким-нибудь случаем в сибирскую казачью станицу, оставляет в ней следы своего пребывания. Раз как-то долго слушал я рассеянно казака, ехавшего подле меня отдельно от других и напевавшего речитативом что-то бесконечно-длинное. Наконец продолжительность его пения привлекла мое внимание, и представьте себе мое удивление, когда я прислушался хорошенько к словам: казак, которому следовало бы дать премию за отличную память, пел от начала до конца «Анжело» Пушкина!».
И далее: «Путешествующий здесь естествоиспытатель г-н Ш-к показывал мне составленное им довольно большое собрание сибирских песен. Очень жаль, если он не поделится им с публикою».
По причинам, уже известным читателю, это звучало для меня весьма интригующе. Однако если упомянутое «большое собрание» действительно существовало, о нем непременно знали бы исследователи сибирского фольклора. А раз не знают, следовательно, никакого собрания не было вовсе, либо, что более вероятно и печально, оно оказалось утраченным.
Тем не менее, следовало хотя бы попытаться выйти на след текстов, записанных «законспирированным» «естествоиспытателем г-ном Ш-к,Ом». Первым шагом стало, конечно же, установление его личности по имеющимся первой и последней буквам фамилии. Ответ нашелся сравнительно быстро - не так уж много ученых путешествовало тогда по Сибири: это мог быть только Александр Густав (Иванович) Шренк (Alexander Schrenk, или Schrenck, как он сам писал свою фамилию), состоявший в те годы «ботаником для путешествий» при Императорском Санкт-Петербургском Ботаническом саде. Поскольку ни дореволюционной, ни советской фольклористике ничего не известно о собирании им сибирских песен, следовало проследить его жизнь и маршруты путешествий.