По сравнению с поздними русскими портретами этот портрет В. Перова несколько вял по выполнению. Но в нем ясно выделены характерные черты Ф. Достоевского: высокий лоб, составляющий чуть не половину головы, смотрящие исподлобья глаза, ломаный контур скул, который повторен и усилен в отворотах сюртука. По сравнению с красочностью позднейших русских портретов портрет Ф. Достоевского похож на подцвеченную гравюру. За исключением красного шейного платка, в картине нет ни одного яркого пятна, ни одного решительного удара кисти, волоски бороды процарапаны по жидко положенной краске. Видно, это самоограничение художника было оправдано стремлением противопоставить свой аскетический идеал красочному блеску светских портретов К. Брюллова и его подражателей. Художник-демократ увидел в Ф. Достоевском писателя-демократа. Конечно, В. Перов и Ф. Достоевский — это художники разных масштабов и место их в русской культуре неодинаково. И все же встреча их в 1872 году была плодотворна. Произнося имя Ф. Достоевского, мы не можем не вспомнить портрета В. Перова, как мы вспоминаем скульптуру Гудона, когда произносится имя Вольтера.
Начиная с А. Венецианова, в русскую рукопись вошли характерные фигуры крестьян. „Захарка" Венецианова, краснощекий мальчик с топором на плече — один из лучших примеров этого рода. В облике и одежде людей из народа подчеркивалась прежде всего их несхожесть с людьми высших сословий. Это не вполне портреты, так как типическое преобладает над индивидуальным. В картине „Фомушка-сыч" (1860) Перова передана каждая морщинка старческого лица, каждый жесткий, как проволока, волосок его бороды. Но изображение переросло рамки непритязательного этюда с натуры. В лице старого крестьянина столько понятливости и вдумчивости! Поистине голова Сократа, с которой Тургенев сравнивал голову Хоря! Точный академический рисунок не сделал Перова копиистом натуры. При всей тщательности передачи подробностей они подчиняются общему выражению лица: брови чуть нахмурены, из-под них строго выглядывают глаза, усы опущены вниз, но позволяют угадать скорбное выражение губ.
Не приходится удивляться тому, что русским художникам — В. Перову с его „Фомушкой", И. Репину с его Каниным в „Бурлаках", И. Крамскому с его „Миной Моисеевым" — выпало на долю завоевать право в искусстве крестьянскому портрету. Со времен „Записок охотника" Тургенева и „Казаков" Толстого русская литература прославилась проникновенностью в обрисовке людей из народа. Ни в одной другой литературе того времени не найти образов, вроде Хоря и Кали-ныча Тургенева или Брошки Толстого.
Крамскому пришлось долго уговаривать Л. Толстого, прежде чем тот согласился ему позировать. Молодому и еще малоизвестному тогда художнику предстояла трудная задача. Перед ним сидел автор „Войны и мира" в годы, когда он приступал к созданию „Анны Карениной". И. Крамской, который робел, когда от работы ретушера ему пришлось перейти к писанию портретов с натуры, в портрете Л. Толстого создал один из лучших своих образов.
Он честно ни на шаг не отступил от правды. Представлен мужчина с крупными чертами лица, небольшими глазами под низко нависшими бровями, широким носом и толстыми губами, едва прикрытыми щетинистой растительностью. (Находились люди, недовольные тем, что великий писатель выглядит у Крамского, как простой мастеровой.) Но перед холстом Крамского нельзя не признаться, что внешние черты лица теряют значение, когда на тебя в упор смотрят пронизывающие, неподкупно правдивые глаза великого жизнелюбца и соглядатая жизни.
Крамской ничего не подчеркивал: не увеличил зрачков, не выделил освещением какой-либо части лица. Портрет залит ровным, спокойным светом. И тем не менее созидательная сила художника торжествует над простым воспроизведением. Складки рубашки ведут взгляд к повернутому к нам лицу, приковывают внимание к его небольшим, но пронизывающим серым глазам. Частности подчинены главному. Скупая красочная гамма — основному впечатлению: на теплом фоне выделяется синяя рубашка Толстого, от нее как бы падают отсветы на его широко открытые глаза — главный притягательный центр портрета.
Впоследствии Л. Толстого неоднократно писали, рисовали и лепили другие мастера. В этих портретах Л. Толстой выглядит могучим старцем, учителем, пророком, похожим на Саваофа, по выражению Горького. Крамскому выпало на долю запечатлеть его облик в расцвете творческих сил и душевного здоровья. Им были переданы и воля к жизни, и ясный ум, и жажда правды, нравственная сила гения Толстого.
„Толстой" И. Крамского и „Достоевский" В. Перова — в обоих портретах выражено коренное различие между двумя писателями. Достоевский со своим бескровным лицом и взглядом, устремленным за пределы картины, способен отдаться порыву, потерять душевное равновесие. Толстой, весь собранный, неколебимо уверенный, смотрит вперед, жадно ощупывает глазами все, что перед ним, готов дать увиденному неподкупно справедливую оценку.
Еще Ф. Достоевский в „Дневнике писателя" отмечал, что человек не всегда бывает похож на самого себя (Ф. Достоевский, указ, соч., стр. 77.). Действительно, в облике каждого человека лишь проглядывает, чем он мог бы стать, но не стал, порой по случайным причинам. Задача раскрытия в своем друге его скрытой от посторонних внутренней сущности решена была Крамским в его портрете А. Литовченко. До сих пор еще так распространено обыкновение соразмерять ценность портрета со значением изображенного в нем лица, что на портрет А. Литовченко, художника малозначительного, обращают меньше внимания, чем на многие другие работы И. Крамского. Между тем это одно из лучших его созданий.
А. Литовченко представлен в коричневом осеннем пальто, в войлочной шапке; в его руке — недокуренная папироса; другая спрятана за спиной; из кармана свешиваются светлые перчатки. Но какие замечательные глаза! Черные, глубокие, с чуть расширенными зрачками. И как этот задумчивый взгляд преображает лицо! В сущности, возвышающее действие на человека раздумий составляет главное содержание холста. Портрет считается неоконченным. Видимо, при его выполнении Крамской чувствовал себя свободным от требований заказчиков и от привычек ретушера. Можно не знать, кто увековечен в портрете, но трудно не оценить того, как много значительного и гуманного сквозит в глазах этого чернобородого мужчины.
Перед мольбертом Крамского прошло множество самых различных людей: профессор Прахов, журналист А. Суворин, адмирал Цейг и писатели Д. Григорович, Н. Некрасов, М. Салтыков-Щедрин, художники А. Антокольский и И. Шишкин. В лучших из них проглядывает образ человека волевого, напряженного, сосредоточенного.
Ранние передвижники тяготели к мужским портретам. В них легче было выявить философский смысл личности, ее общественное призвание. Между тем в России существовала своя традиция женского портрета. В 60—70-х годах возникает несколько женских портретов, которые нужно поставить в один ряд с современными мужскими портретами. Недюжинный талант молодого И. Репина проявился в „Портрете В. Шевцовой", впоследствии жены художника (1869). В этом портрете нет ни малейшего следа ни светскости, ни интимности, которые так часто давали о себе знать в женских портретах более раннего времени. Здесь впервые ясно заявлено художником, что портрет должен быть живописным произведением. Девушка сидит в кресле, слегка откинувшись назад и прислонившись к спинке. Голова ее поставлена строго фасом, приходится на середину картины, и это придает портрету устойчивость. В позднейших портретах И. Репина больше блеска, изящества, непринужденности. Зато этот портрет более серьезен (хотя его и нельзя назвать психологическим). К тому же он хорошо построен, отвесные полосы юбки подчеркивают его конструкцию. Краски насыщенные и гармоничные, ни одно пятно не вырывается из красочной гаммы.
Портрет П. Стрепетовой Н. Ярошенко (1882, Третьяковская галерея) должен быть признан одним из самых замечательных женских портретов в живописи передвижников. Это осознавал уже И. Крамской. Любимые роли этой трагической актрисы были роли русских женщин, задавленных домостроевским укладом. Ее голос звучал с подмостков театра призывом к освобождению. В портрете Н. Ярошенко нет решительно ничего театрального, зрелищного, никакой патетики. Опыт художника в бытовой живописи научил его находить значительное и во внешне невзрачном. Худенькая, бледная, некрасивая, даже не миловидная девушка в черном платье с белым воротником и белыми манжетами стоит прямо перед нами, крепко сжав свои худые руки. Точно обвиняемая дает на суде показания, уверенно отстаивая правое дело. Собранность духовных сил человека, его готовность принять удары судьбы и вместе с тем решимость защищаться — такова основная тема этого портрета. Лицо ее озарено скорбью широко раскрытых глаз, в сжатых руках — непоколебимая твердость. Вся фигура в черном платье четко вырисовывается на буром фоне. Светлое лицо над белым кружевным воротником соответствует бледным рукам, обрамленным манжетами. Простота композиции, почти математическая симметрия пятен повышают силу воздействия портрета.
Перед портретом П. Стрепетовой И. Крамской вспоминал Ф. Достоевского, его женские образы, их гордую душевную красоту, побеждающую следы унижения (В. Стасов, Собрание сочинений, т. III, стр. 14 (по поводу „Стрепетовой" Ярошенко - „ее нервная натура, все, что в ней есть измученного, трагического, страстного").). В лице П. Стрепетовой есть черты, напоминающие Александра Иванова, особенно этюд женщины к Христу в „Явлении Христа народу". В крепко сжатых руках Стрепетовой есть нечто общее с „Христом в пустыне" Крамского, в раздумье решающим свою судьбу. Репин также писал Стрепетову (1882). У него в лице актрисы с ее полураскрытыми устами больше темперамента, больше характера, но нет такой собранности и внутренней напряженности.