Русская бытовая живопись второй половины XIX века (стр. 1 из 5)

Михаил В.А.

К.Коровин. Зимой. 1894. Москва, Третьяковская галерея

В 1863 году, когда тринадцать молодых художников покинули стены петербургской Академии художеств, они не только отказались от писаний дипломных работ на темы из скандинавской мифологии, но и потребовали равноправия бытовой живописи. „Разве уже жанристы и не художники?" — спрашивал один из бунтарей главу тогдашней Академии Федора Бруни. Их уверенность, что бытовая живопись может и должна стать большим искусством, нашла себе подтверждение в дальнейшем развитии русской школы. Во второй половине XIX века она стала едва ли не ведущим видом живописи. В ней полнее всего выразили себя передвижники.

Многих из нас еще с детских лет привлекала и покоряла Третьяковская галерея прежде всего своими многочисленными картинами прошлого русской жизни. Как бы ни изменялись с годами наши вкусы, в сокровенных уголках нашего сознания картины эти сохраняют значение достовернейшего свидетельства о жизни наших предков. И когда мы противополагаем современность далекому прошлому, то для наглядности неизменно вызываем в памяти с детства запомнившиеся нам бытовые картины передвижников Третьяковской галереи.

Русская бытовая живопись второй половины XIX века поражает прежде всего широтой, с которой в ней охвачены наиболее существенные стороны тогдашней действительности. Одно из первых мест занимает в ней русская деревня того времени. „Крестьянский вопрос сделался единственным предметом всех мыслей, всех разговоров",—писал Н. Чернышевский еще незадолго до крестьянской реформы, и это положение сохранялось в течение многих, многих лет.

В картинах русских художников многосторонне отражены люди, нравы и быт тогдашней деревни. Перед нашими глазами проходят крестьяне, испытавшие гнет крепостничества, длиннобородые, стриженные в скобку, в лаптях, с гречневиками на головах; проходят повязанные пестрыми платками, в мешковатых тулупах бабы и девушки; деревенские ребята с льняного цвета волосами; разоренные бедняки с котомками за плечами; женщины с грудными младенцами на руках и малышами-сиротами, шагающими за ними. Вот крестьяне веселой гурьбой отправляются на ярмарку, чинно присутствуют на местных праздниках, шумят на сход как, ссорятся при разделах; многие из них не выходят из беды, в неурожайные годы недоедают, голодают, умирают. Выгнанные нуждой из родных мест, переселенцы отправляются в новые места, другие подаются на заработки в город все в тех же домотканых рубахах, такие же длиннобородые, нанимаются в извозчики, дворники, сторожа, бурлаки. Позднее появляются и „заводские люди" — закопченные кочегары, шахтеры, строители, грузчики, землекопы. Вот крестьян-новобранцев отправляют на войну при звуках гнусавой гармоники, под причитания женщин.

Проходят перед нами и картины городской жизни: самодовольные старозаветные купцы, дородные купчихи, пышные купеческие дочки, свахи, приживальщицы. Сцены чиновничьей жизни; присутственные места: осанистые начальники в сияющих звездами мундирах, ловкие карьеристы, пронырливые дельцы, бессовестные взяточники и казнокрады, услужливые писаря. Домашние сцены: веселые собутыльники и спившиеся неудачники, назойливые чиновницы-салопницы, жалкие старички-пенсионеры, ветреные модницы, несчастные невесты, брошенные жены, отставные военные, девушки и юноши, погибающие во цвете лет от чахотки. Вот барские особняки, самовластные барыни, барыни-благотворительницы, вертлявые горничные, сановные лакеи в ливреях и многочисленная дворовая челядь. Простоватые сельские священники и фатоватые городские, горластые дьяконы, дьячки, причетники, монахи, послушники, богомолки, странники, нищие, арестанты, оплот власти — урядники, квартальные и краснорожие городовые, уютно попивающие чай мещане, крикливые торговки, хорошенькие мещанки, чудаковатые ремесленники, бойкие мастеровые, прачки-поденщицы, изнуренные непосильным трудом дети бедноты. Среди этих картин мелькают и интеллигенты: бедные учителя и художники, кутающиеся в плед студенты, худенькие курсистки. Показаны их тайные сходки и шумные споры, показан подвиг борцов за свободу.

Нет другой поры в русской истории, так полно и многогранно отраженной в русской живописи, как вторая половина XIX века.

Время широкого развития и распространения бытовой живописи было переломным временем в истории России. „У нас теперь все переворотилось и только укладывается". Ленин находил, что эти слова Толстого из „Анны Карениной" хорошо передают ту ломку общественных отношений, которая происходила тогда в России. Действительно, в жизни русского общества происходили перемены большого исторического значения: кризис крепостной системы, земские реформы, с помощью которых правительство пыталось предотвратить крестьянскую революцию, борьба между сторонниками так называемого американского и прусского пути экономического развития, народничество, рост капитализма, возникновение рабочего движения и марксизма — вот основные явления общественной жизни того времени. В условиях напряженной борьбы, которая, наперекор цензуре, пробивалась в журнальную публицистику и литературу, ни один вдумчивый и честный художник не мог оставаться бесстрастным наблюдателем.

Художник сталкивался лицом к лицу с проявлениями происходивших в жизни перемен. С первого взгляда можно подумать, что на долю передвижников выпало всего лишь запечатлеть те куски жизни, которые остановили на себе их внимание, и что этим ограничивалась их роль. Во всяком случае, в большинстве обзорных работ о русских передвижниках именно так и рассматриваются их жанровые картины, будто они отличаются друг от друга только степенью одаренности их создателей, будто задачей всех их было воссоздание на холсте различных сторон русской жизни, свидетелями которых их сделала судьба.

Русские мастера жанровой картины не преследовали задачи шаг за шагом фиксировать характерные сцены из жизни народа с тем, чтобы в конечном счете охватить ее полностью. Роль художников-жанристов не сводилась к передаче того, что каждый человек может заметить в повседневности. Правда, в жанровой живописи передвижников мы находим преимущественно частные наблюдения и впечатления, образы русской действительности, как бы случайно запомнившиеся художнику. Но такова сама природа жанровой живописи, что она ограничивается явлениями из жизни ничем не выдающихся людей, не пренебрегает самым обыкновенным, ординарным в жизни, мелкими фактами, серыми буднями.

Но если всмотреться в создания наших жанристов, вникнуть в красную нить их живописного повествования, то можно заметить, что они не ограничивались пассивным отображением действительности. Русская жанровая живопись второй половины XIX века представляет собой попытку через изображение характерных явлений жизни понять то, что в ней происходило, участвовать в решении главных вопросов, помочь своим творчеством тому, чтобы в ней победило лучшее. Русский художник бытовой живописи стремился рассказать о жизни народа не только то, что он в ней заметил, его влекла еще задача высказать в искусстве то, что сам народ думал о себе и к чему он стремился, не ограничиться ролью наблюдателя, но стать выразителем в искусстве народных чаяний и надежд. И поскольку такая задача вставала, художник не мог оставаться безучастным к тому, что сам народ выражал в своем творчестве, и к тому, какими он пользовался художественными средствами при решении этих задач. На этом пути русский художник сталкивался со многими, порой непреодолимыми, трудностями.

Что касается жанра городского, то влияние на передвижников П. Федотова не подлежит сомнению. Что же касается жанра крестьянского, то В. Стасов настаивал на том, что А. Венецианов, которого он считал „сахарным и фальшивым", оказал меньшее влияние на него, чем жанрист И. ТОНКОЕ, работавший в „голландском роде". Действительно, Венецианов и венециановцы не могли оказать болыно-влияния на передвижников, так как они стремились к поэтизации крестьянского го быта, тогда как передвижники больше тяготели к раскрытию его противоречий. Впрочем полностью отрицать воздействие Венецианова и его школы было бы ошибочно (Н. Коваленская, Русский жанр накануне передвижничества. - Сб. „Русская живопись XIX в.", М., 1929.).

Стремление передвижников к народности общеизвестно. Но до сих пор совсем еще недооценена роль в истории русского жанра народного лубка. Между тем в лубках мы находим изображение горестей труженика-крестьянина, печальной судьбы крестьянской женщины, народных обычаев и обрядов. В них есть та наглядность и понятность, к которой стремились и передвижники (Вл. Бахтин и Д. Молдавский, Русский лубок XVH-XIX вв., М.-Л., 1952, рис.70; „Русская крестьянская свадьба", 1868.). Нередко художник-передвижник вдохновлялся той же темой, что и автор народной картинки, хотя решал он ее другими приемами.

В известной картине В. Маковского „На бульваре" (Третьяковская галерея) рассказана печальная судьба крестьянской женщины, о которой пелось и в песнях и которую изображали и народные картинки. Конечно, народная картинка простодушна по замыслу и менее искусна по выполнению, чем картина Маковского, в которой зрителя подкупает достоверность изображенного, точность передачи сцены, почти доходящая до обмана зрения. Можно думать, что современников волновало и то, что у Маковского и других жанристов изображению судьбы народа служила масляная живопись, станковая картинка, которая прежде составляла привилегии господствующих классов.

Впрочем, все это не дает оснований пренебрегать самой безыскусной и наивной лубочной картинкой, так как в ней, хотя в недоразвитом или выродившемся состоянии, есть драгоценные элементы подлинно народного, эпического творчества. Ведь в народной картинке „Не брани меня, родная" изображается не только один эпизод, но как бы типическое состояние, все представлено на фоне деревни, где на улице подруги девушки водят хоровод, и это вводит эпический момент в рассказ о разлуке девушки и парня. Между тем В. Маковский, хотя и пользовался современными средствами живописной техники, должен был в картине своей ограничиваться одним моментом; он мог донести до зрителя только чувство одиночества крестьянской женщины в чужом и враждебном городе. Разумеется, такого „монтажа" отдельных кадров из жизни крестьянина, как в лубке „Что ты спишь, мужичок", жанровая картина не могла себе позволить.