Что касается до моей статьи, то я в ней недоволен местом (кажется, на стр. 17), где говорится о том, что нестроения церковной жизни и личные недостатки священнослужителей не должны смущать верующего. В сущности я при этом имел в виду Софию и епископа Серафима и самому себе читал нотацию. Между тем, судя по рассказам моего двоюродного брата, высланного из России, там церковные дела в гораздо более плачевном виде, чем это мы себе представляем. Необходимо поэтому будет изменить соответственно (главным образом, в отношении тона) упомянутое место моей статьи.
Пишет ли Флоровский?
Книгу свою (немецкий перевод) только что получил. Внешность и перевод, по-моему, недурны. Предисловие Гёцша неважно[14].
Пожалуйста, сообщите мне, не израсходовались ди Вы хлопоча о моей визе. Все издержки я, разумеется, возмещу.
Пока – до свидания. Жду интересных писем. Приветствую всех.
Ваш Н.Трубецкой
III.
Из истории евразийства: новые материалы
ПИСЬМО Б. И. ЯРХО Н. С.ТРУБЕЦКОМУ 1922 г.
В изучении истории русской эмиграции в последние годы было сделано немало находок и открытий: опубликованы письма и статьи русских филологов, философов, историков, вышли и продолжают печататься наиболее интересные труды Н. С. Трубецкого, Р. О. Якобсона, С. И. Карцевского, Б. Унбегауна и др. Но до сих пор в отечественных архивах находится огромное число еще не найденных и никем не обработанных документов того времени, имеющих ярко выраженный историко-филологический характер и рассказывающих не только о бытовой и культурной атмосфере тех лет, но и являющих собой удивительные образцы «речетворчества» русских ученых-эмигрантов, содержащие анализ и оценку работ их современников. Эти документы, конечно же, нельзя назвать только филологическими по смыслу — они глубоко философичны и выражают устремления и дух утерянной России, вне которой им долгие годы пришлось жить и работать. Еще и поэтому публикуемое ниже письмо историка литературы, библиографа и искусствоведа Б. И. Ярхо главе «евразийского континента» славянства 1920—1930-х гг. князю Н. С. Трубецкому представляется нам исключительно важным для осмысления всего комплекса идей и взглядов, которые вырабатывались в среде русской эмиграции не без острых споров и полемики. И филологическая составляющая подобных дискуссий очень четко выражена в этом письме: от конкретных задач и текстологической работы автора до его неповторимого стиля, языка и всей орнаментики письма.
***
Б. И. Ярхо — Н. С. Трубецкому[15]
Дорогой и глубокоуважаемый кн. Николай Сергеевич!
Страшно рад, что, наконец, отыскал Вас, или, верите, что сам отыскался. Ибо затерян был, конечно, я, да еще так основательно, что едва сам себя смог найти. О Ваших чудесных, подобных 1001 ночи, приключениях на Кавказе слышал я еще в Москве от Вашей кузины Марии Алексеевны Соколовской (ур. Лопухиной), которая, м<ежду> пр<очим>, недавно была в Польше, а теперь неизвестно куда уехала. О том, что Вы — в Софии, узнал гораздо позже от одного из Ваших родственников, гр<афа> Ламмсдорфа, с коим случайно познакомился на Топчидере[16] Писать Вам тогда не мог, ибо в то время почтовые сообщения с Болгарией производились, гл<авным> обр<азом>, при помощи пулеметов, что, говорят, не очень способствует циркуляции писем. Затем, два года без света и воздуха в черногорской дыре среди обезьян зап<адно>-европейской культуры ввергли меня в состояние тайного уныния и подавленности, что я не решался подать голоса. Ю. С. Арсеньеву больших трудов стоило уговорить меня связаться письмами с нашим добрейшим Николаем Сергеевичем. Впрочем, последнее письмо я получил от него после смерти бедной Марии Семеновны, а затем он временно куда-то уехал, и переписка прекратилась.
Приехав на лето в Прагу, заглянул в библиотеку как бы в зеркало и, увидев свое полудикое лицо, решил порвать с Черногорией во что бы то ни стало, хотя бы ценой голодной смерти. Чтобы сжечь корабли, я послал в Министерство прошение об отставке. В настоящее время je suis en train de me dégourdir или, точнее, de me décrotter. Р. О. Якобсон деятельно мне в этом помогает. Приехав «зъ голоднаго краю», я сразу накинулся на все новое, и первое, что бросилось мне в глаза, были утверждения «евразийцев»[17], возглавляемых Вами. Я моментально проглотил оба сборника (Вашей книги «Евр<опа> и Чел<овечество>»[18] д<о> с<их> п<ор> не могу достать). Чтение сие меня страшно взволновало, тем более, что, сидя товченом, успел обо многом таком передумать. Поэтому я собираюсь сейчас напомнить Вам курсистку доброго старого времени, которая, вбежав вся растрепанная и красная в комнату и не успев еще крикнуть: «Здравствуйте, Воздвиженский!» и «Как поживаешь, Петрова!» — уже выпаливала: «Ваш Крапоткин — диалектик, и больше ничего».
Да я собираюсь наскочить на Вас с задором провинциального гимназиста и даже не беру на себя труда спросить, интересно ли Вам слушать мои мнения. Просто выливаю накопившийся запас сомнений на голову беззащитного человека. Впрочем, поделом Вам: не пишите зажигательных книг.
Итак, я собираюсь перечислить по пунктам, в чем я согласен с вами[19] и в чем я расхожусь, не аргументируя ни в том, ни в другом случае: это лучше сделать при личном свидании, которое, м<ожет> б<ыть>, состоится в Праге.
A: Пункты согласия.
а) Между восточно-европейским и зап<адно>-евр<опейским> мирами существует глубокое еще не выясненное различие.
б) Ввиду кризиса и немощного состояния западного мира, неизбежно столкновение, которое должно завершиться разгромом западного мира и его идеологии.
в) Стимул движения может носить только религиозный (хотя и различно у разных народов окрашенный) характер; экономические государственные факторы являются только «надстройками».
г) Русскому народу в этом движении будет принадлежать выдающаяся, вряд ли не первенствующая роль.
д) Русская психика ближе к степной, или к европейской и, в частности, к византийской.
е) Русское православие – не византийское. В этом я с Вами глубоко согласен, хотя Вы тут резко расходитесь со всеми остальными, да и сами не очень настаиваете на этом положении. А, между тем, тот, кто беспристрастно раскрыл бы особенности русского Православия, не только выполнил бы благодарное историко-религиозное задание, но и оказал бы русскому народу неоценимую услугу.
ж) Русское миросозерцание тоже еще не выработано. Оно только неясно чувствуется в некоторых явлениях народной этики, в русской семье, в сочинениях Достоевского, Арцыбашева (!), Сологуба.
Б: Пункты расхождения.
1) В разделении явлений на европейские (рационалистическо-позитивистские) и евразийские:
α) Вы переоцениваете рационалистичность социализма как реалии, недооцениваете религиозный потенциал socialismo asiatico, в котором так же мало общего с Марксом, как у хлыстов с апостольским учением.
β) Иу<д>аизм, стоящий особняком, как от Европы, так и от Евразии, вы причисляете к позитивистским явлениям (О !!). Видно, что вы просто отмахиваетесь от этого вопроса, в сущности, для вас и неважно, т<ак> к<ак> иудаизм как таковой, вероятно, явится безучастным зрителем в готовящейся борьбе миров[20].
γ) Напротив, в славянофильстве, этом подражательнейшем из подражательных явлений, вы видите что-то исконно-русское. Вы не без основания выводите себя из него, но это только вырывает у вас из-под ног народную почву.