Дендизм дал названия многим элементам современной одежды.
Особо следует отметить, что именно с дендизмом связана и характерная для наших дней феминизация мужского и маскулинизация женского костюмов. К стилю денди проявляла, например, острое внимание знаменитая Аврора Дюдеван, шокировавшая обывателей мужскими костюмами, сигарами, хриплым голосом и мужским именем Жорж Санд, которое и осталось в истории литературы. Ее возлюбленный Альфред де Мюссе, напротив, отличался чрезмерной женственностью .
Знаменитый французский поэт Стефан Малларме в одиночку выпускал в течение 1874 г. дамский журнал «Последняя мода», скрываясь под разнообразными псевдонимами и масками: мадам Маргерит де Понти, дама-креолка, владелица бретонского замка, мулатка Зизи, негритянка Олимпия и др. Он весьма профессионально вел многочисленные рубрики журнала и регулярно сообщал о последних новинках в мире моды. Аналогичный опыт был и у знаменитого английского писателя Оскара Уайльда, возродившего в Англии движение денди. Он стал в 1887 г. главным редактором журнала «Мир женщины». Известно, что с ним охотно сотрудничали многие известные женщины, а знаменитая Сара Бернар подписывала сочиненные Уайльдом статьи. Влечение знаменитых писателей к миру женской моды было, разумеется, неслучайным явлением. Можно предположить, что они видели в такого рода феминизации средство расширения и утончения чувственности.
Но если такие тенденции тогда только возникали, то к концу XX в. они становятся в мире моды доминирующими. Если в 80-е годы канон мужского тела был репрезентирован А.Шварцнеггером, С.Сталоне, К. ван Даммом, то в 90-е на смену им приходят весьма женственные К.Ривз, Л.Ди Каприо, Т.Круз. На телесный канон накладывает заметный отпечаток мультикультурализм. Этнические, социальные и возрастные модели идеального тела, опираясь на принцип политкорректности и культурный плюрализм, выступают в мире моды с позиций своей неповторимости и уникальности.
Смешение мужского и женского становится не только неосознанной тенденцией мировой культуры, но и сознательно используемой категорией у дизайнеров и модельеров. Они начинают использовать термин genderbending, который обозначает не утверждение бесполого стиля «унисекс», а напротив, некоторой новой фривольности, когда эротизм мужского тела только выигрывает за счет добавления элементов женственности.
Современный мужской костюм существует в непрерывном эстетическом взаимодействии с телом. Но если раньше, в предшествующие десятилетия, костюм активно моделировал фигуру владельца, то сейчас он просто пассивно следует за рельефами тела. Шелковый трикотаж, прозрачные наполовину расстегнутые рубашки, пиджак, надетый на голое тело, — все эти атрибуты современного костюма предполагают тонкие, нечеткие контуры, плавно струящиеся вокруг тела. К этому следует добавить, что мужской костюм теперь шьется из мягких, тонких тканей, а от всех набивок, бортовок, искусственных утолщений приходится отказываться. Модельеры предлагают необычную для мужского костюма цветовую гамму: оранжевый, розовый, фуксия, коралловый, терракотовый цвета.
Из женского костюма заимствуются не только расцветки, но и набивные рисунки, яркие цветочные узоры. Кроме того, для мужского костюма используются ткани, которые традиционно считались женскими: атлас, шифон, гипюр, китайский шелк, кружевное полотно. Эти заимствования столь часто повторяются, что вряд ли возможно уже воспринимать их как простые эксперименты или как стремление эпатировать публику. За ними стоит вышеупомянутая тенденция целенаправленного смешения мужского и женского. Рубашки и пиджаки, сшитые из «женских» тканей, выглядят не женственно и не мужественно; оппозиция полов здесь либо снимается вообще, либо становится элементом какой-то непонятной онтологической игры. Мужское и женское становятся аппликациями костюма и могут сочетаться в его ансамбле в самых неожиданных комбинациях.
Феминизация мужского сопровождается и маскулинизацией женского. Женщины, в свою очередь, смело узурпируют мужские галстуки и т.д. В целом процесс вживания в массовую культуру нового героя-андрогина проходит достаточно интенсивно. Пионером в создании и эксплуатации образа андрогина был британский рок-музыкант Дэвид Боуи. Созданные им андрогины — Зигги Стардаст и Стармэн — отличаются странным обликом и нечеловеческой красотой. Дети, не осознающие его андрогинность, находят его скорее привлекательным, чем пугающим.
Разумеется, утверждение, что костюм наших дней является одним из важнейших инструментов в сборке тела андрогина, может быть доказано только в результате кропотливого анализа всего многообразия и многоцветия современного мира моды. В данном разделе продемонстрирована вполне определенная связь между конкретным типом костюма и конкретным телесным каноном и показано, что такая связь вообще существует, а ее использование в качестве методологической предпосылки может привести к интересным и перспективным результатам.
2.2Семиотика веера в контексте русского костюма
В качестве второй практической задачи рассмотрим знаковые функции в контексте русского костюма на примере такого аксессуара , как веер.
Как уже отмечалось, культура - противоречивое и уникальное явление. Каждый ее элемент настолько неповторим и значим, что очень сложно установить между ними иерархическую зависимость.
Быт представляет собой и повседневную практическую жизнь и, одновременно, в символическом смысле, сферу культуры. «Мир повседневных вещей, - по мнению Ю.М. Лотмана, - самодовлеющая система. А значит, ее можно пережить эстетически, независимо от прямого смысла». Бытовая культура содержит в себе ключ к пониманию своего прошлого, а значит, помогает понять настоящее, дает возможность познать чужую культуру, проясняя тем самым свою: «...чтобы представить себе логику литературного героя или людей прошлого, ... надо представлять себе, как они жили, какой мир их окружал, каковы были их общие представления, нравственные, их служебные обязанности, обычаи, одежда, почему они поступали так, а не иначе».[43]
Существуют культуры, в которых национальный костюм уже сложился (например, украинский, китайский, японский и т.д.), и традиции, где процесс его формирования еще не завершен, например, русский национальный костюм.
Процесс мифологизации такой области бытовой повседневной культуры как костюм на русской почве нельзя оценивать однозначно: с одной стороны, складывающийся миф заполнил ту пустотность, которая образовалась в сфере бытовой культуры, а с другой стороны - способствовал выработке определенных коммуникативных стратегий внутри русской культуры в освоении «чужого», заимствованного материала.
В конце XVIII века в России начинают появляться различные атрибуты иноземных костюмов, в том числе, и такой элемент восточного костюма, как веер.
Словарь Р.М. Кирсановой дает следующее определение веера: «Веер - складное устройство из бумаги, ткани, кости, дерева, перьев, кружева (нередко отделанное росписью, инкрустацией, сквозной резьбой) предназначенное для обмахивания, навевания прохлады».[44]
Мифологизированное поле русского национального костюма в процессе адаптации веера как элемента "чужого" костюма выработало определенные коммуникативные стратегии.
1. Стратегия заимствования формы.
Веер, известный в Европе, был завезен из восточных стран, точнее из стран Дальнего Востока. Тип складного веера - это, собственно, изобретение японской культуры, ведь китайская культура знала только прямую форму веера, опахалообразную, а японцы в X-XII веках со свойственной им коммуникативной стратегией "чужое вмиг почувствовать своим" предложили свой тип веера, более практичный и удобный. Именно японский вариант и нашел отклик в Европе, а позже оттуда был перенесен в XVIII веке в Россию.
2. Стратегия заимствования дискурса.
Из Европы русским костюмом была заимствована не только форма веера, но и его «особый» дискурс, на котором русские дамы и кавалеры вели своеобразный диалог, специфика которого заключалась в том, что его нельзя было услышать, но можно было подглядеть.
Важно отметить, что дискурс веера читался только в процессе «разговора», по перемене его положения, движению руки, по количеству открывшихся и мгновенно закрывшихся отдельных «листков». Хотя язык веера можно назвать женским дискурсом, понимать его должны были все же мужчины.
При анализе живописного произведения трудность понимания языка веера связана прежде всего с тем, что в живописи фиксируется статическое положение веера - это лишь «звук», а не «слово». Дискурса веера оказывается неразрывно связан с процессом символизации, узнавания, ранее известного, процессом своеобразного смыслорождения. Дискурс веера неразрывно связан с ситуацией диалога, более того, оказывается единственно возможным именно в ситуации «живого» слова.
В бытовой культуре XVIII века существовало выражение «махаться» (то есть вести любовную игру, «роман»). Это был тайный, символический язык влюбленных, поэтому на портретах этого периода изображения дам с веерами довольно редки, а главное, что веер, как правило, закрыт, то есть молчит. Можно сказать, что в бытовой русской культуре мы сталкиваемся с табуированием семиотического поля веера.
В России существовали специальные пособия, которые обучали, прежде всего дам, языку веера. Символический язык веера требовал от дам знание и строгое соблюдение правил поведения, он всегда нем текст-информацию, закрепленную за определенным положением веера:
¾ чтобы выразить «да», следует приложить веер левой рукой к правой щеке;