Своей зрелости новгородская иконопись достигла во второй половине XIV — начале XV в. Причем если в XIV в. станковая живопись все еще находится как бы в тени блестящих свершений монументалистов, то в XV в. ситуация коренным образом меняется.
С этого времени очень популярными становятся изображения «избранных святых» — по двое-трое, по четверо и больше, во весь рост и по пояс. Написанные в фас, в одинаковых статуарных позах, различаясь лишь внешними атрибутами, они стоят плечом к плечу, сурово глядя в лицо молящемуся. В подобных иконах ярче всего проявлялась специфика новгородской религиозности, ее теснейшая связь с жизненными потребностями города, забота заказчиков образов о благополучии или хлебе насущном. Ведь изображались прежде всего наиболее популярные и «полезные» для новгородцев святые, «скоропомощники» в важных делах: Илья-громовержец, податель дождя, Никола — покровитель путешествующих и страждущих, патрон плотников, защитник от пожаров, Георгий, Власий, Флор и Лавр — патроны земледельцев и домашнего скота, Параскева Пятница и Анастасия, считавшиеся покровительницами торговли.
В конце XIV — первой половине XV в. в произведениях новгородской станковой живописи отразилась и напряженная идеологическая борьба. В это время была написана икона «Отечество», изображающая божественную Троицу в «новозаветном» варианте — не в виде ангелов, а «антропоморфно». Несомненно, что такая совершенно новая для русских иконографическая форма понадобилась для наилучшего разъяснения догмата о Троице, на который нападали еретики.
Еще более глубоко уходит своими корнями в гущу страстных дебатов о вере и ее носителях на земле прекрасная икона начала XV в., известная под названием «Четырехчастной». Четыре ее сюжета («Воскрешение Лазаря», «Троица», «Сретение» и «Созерцание Иоанна Богослова») объединяет общая идея — доказать божественность Иисуса Христа, его непрерывающуюся связь с земной церковью, непреложность будущего воскрешения мертвых и Страшного суда. Изображение Иоанна играло при этом роль отсылки на авторитетный источник защищаемых художником догматов (именно в Евангелии от Иоанна содержалось учение о божественной природе Христа). Все клейма иконы связаны воедино пронизывающим их мотивом движения. Оно зарождается в «Созерцании Иоанна» — источнике повествования, переходит в «Сретение» (начало рассказа — воплощение Спасителя и его принесение в храм), затем — в «Воскрешение Лазаря» (продолжение рассказа — последнее и важнейшее из чудес Христа, совершенное перед концом его земной жизни) и завершается в «Троице» — конечной точке повествования (перевод темы Христа из временного плана во вневременной, формирование общего понятия о божественной сущности и домостроительной миссии Спасителя).
Несомненно, что особенности композиции «Четырехчастной» рассчитаны именно на такую последовательность зрительского прочтения произведения.
Основной колористической задачей автора иконы было, по-видимому, разграничение самого повествования и его источника. «Созерцание Иоанна» резко обособлено в цвете от соседних клейм.
Колорит «Сретения», «Воскрешения Лазаря» и «Троицы» имеет один общий ключ: нарядность, праздничность, насыщенность любимым новгородцами открытым красным цветом — главным регистром колористической гаммы. В «Созерцании Иоанна», напротив, красного цвета нет. Его красочную гамму определяет золото фона — цветовой символ трансцендентного,— которое как бы высвечивает изнутри охристые горки, не оставляя места для пещеры и заливая ровным желтым цветом кубические аксессуары.
В XV в. станковая живопись становится в Новгороде главным видом изобразительного искусства. Одним из любимых образов новгородских художников остается образ воина-змееборца Георгия, в котором они видят бесстрашного витязя, активного защитника Родины. Георгий запечатлевается иконописцами в момент яростной схватки со змием, которого он колет копьем или рубит мечом. На иконе, хранящейся ныне в Русском музее, восхищают при этом удаль всадника, богатырский скок его упрямо нагнувшего голову белоснежного коня, чей силуэт великолепно рисуется на ярко-красном фоне. На иконе из собрания Третьяковской галереи Георгий весь изогнулся назад, как бы уже перелетев на коне через дракона и на скаку успевая поразить его копьем. Пружинистые изгибы торса воина и шеи коня, круги щита и нимба сменяются вдруг резкой диагональю копья, вонзающегося в пасть дракона. Эту диагональ перерезает взлетевший алый плащ витязя, реющий как победное знамя.
Новгородских художников интересует не только «священная» история, но и своя собственная, и даже жизнь и образы современников. Еще в XIV в., согласно литературному преданию, один художник изобразил на стене церкви ростовщика в аду — посадника Щила. Теперь, в 1467 г., неизвестный иконописец по повелению «раба божия» Антипа Кузьмина написал икону, которую принято называть «Молящиеся новгородцы». Ее композиционное поле разделено на два яруса. В верхнем представлен семифигурный, в рост, деисусный чин, а в нижнем — молящийся о «гресех своих» боярский род (Григорий, Мария, Яков, Стефан, Евсей, Тимофей и Олфим «со чады»). Чинно стоит на молитве патриархальная русская семья, возглавляемая почтенными седобородыми мужами. При всей условности этих иконописных «портретов» трудно переоценить возможность взглянуть на реальных носителей той культуры, которая вызывает у нас сейчас такое восхищение.
Не менее оригинальным порождением новгородского художественного творчества является разработка темы чуда от иконы «Знамения», трактующей события новгородско-суздальской войны 1169 г. Новгородских живописцев, их литературных коллег и идейных вдохновителей волновала при этом больше всего «злоба» их собственного дня — борьба с Москвой. Одной из лучших среди дошедших до нас интерпретаций «битвы новгородцев с суздальцами» можно считать, по-видимому, икону Новгородского музея (середина — вторая половина XV в.). В произведении, расчлененном на три регистра, много динамики, ритмической стройности. При его создании учитывался несомненно опыт русского лицевого летописания. Величествен на иконе образ Господина Великого Новгорода. Крепостная стена-башня, наверху которой сомкнутыми рядами стоят бойцы и укреплена чудотворная икона, вытянулась на высоту двух регистров и производит впечатление несокрушимой мощи.
В дальнейшем первоначальный публицистический подтекст композиции был забыт и на первый план выступил ее чисто религиозный аспект.
Из Софийского собора в Новгороде происходит комплект совсем небольших двусторонних икон конца XV в. с изображением главных праздников и святых христианской церкви, так называемых таблеток, написанных на пролевкашенной паволоке. Их ставили в день того или иного празднования на аналое. Софийские «таблетки» — самые ранние из сохранившихся. Их живопись — это великолепное искусство иконной миниатюры, в котором отчетливо ощущается влияние московской — рублевско-дионисиевской — традиции.
Настоящими шедеврами новгородского искусства начала XVI в. являются два произведения на тему «Чуда о Флоре и Лавре». Объединяет их прежде всего редкостная ритмическая гармония и подчеркнутая внимательность к силуэту, в данном случае к силуэтам лошадей, которые никогда еще в Новгороде не трактовались с такой убедительной обобщенностью и тончайшей пластичностью, свойственной лишь искусству рублевской Москвы. Обе иконы с многоцветной и нюансированной красочной палитрой, геральдическими позами белого и вороного коней под седлами смотрятся как фантастически прекрасное видение.
Искусство Новгорода оказывало огромное влияние на художественную жизнь обширнейших провинций, в частности северо-восточных и восточных. Произведения местных мастеров, отнюдь не однородные по стилю и пониманию художественного образа, известны под условным наименованием «северных писем». Их отличает упрощенность композиции, угловатая экспрессивность рисунка, несколько наивная, суровая выразительность персонажей, в которых сквозь черты христианского святого порой явственно просвечивает какой-то мифологический, полуязыческий образ. Колорит «северных» икон не имеет новгородской звонкости. В нем преобладают мягкие, бледные или более насыщенные, плотные желтые, коричневые, синие цвета. Прекрасными произведениями северной живописи XV в. являются иконы «Иоанн Предтеча в пустыне» и «Власий».
К «северным письмам» часто относят группу икон начала XVI в., входивших в состав праздничного ряда иконостаса и, согласно преданию, происходящих из Каргополя. Создавшие их мастера владели искусством исключительной по выразительности линии, обволакивающей силуэты и сообщающей фигурам необыкновенную цельность. В «Положении во гроб» так монументальны образы, так красноречива скупая жестикуляция, так осмысленно распределение цветовых пятен, что тема плача приобретает возвышенное, эпическое звучание мировой скорби.
ПРИКЛАДНОЕ ИСКУССТВО НОВГОРОДА
В прикладном искусстве Новгорода, богатом славными традициями, и в XIV— XV вв. создавалось немало высокохудожественных и самобытных произведений. В 1336 г. по заказу архиепископа Василия Калики для Софийского собора были созданы двери, обитые пластинами с изображениями в технике золотой наводки (с XVI в.— в Александровой слободе), в 1359 г. жители Людогощей улицы «поставили» деревянный резной крест, хранившийся в церкви Флора и Лавра. Резчиком был Яков Федосов, написавший свое имя тайнописью. «Людогощенский крест» имеет сложную ветвистую форму, образованную прихотливо изогнутыми и сомкнутыми концами перекрестий, испещрен орнаментом, а в многочисленных медальонах мастер вырезал изображения святых и несколько сюжетных композиций. Судя по характеру изображений и по надписи на кресте, последний мог быть заказан стригольнической общиной умеренного направления. Но возможно, что крест заказан в связи с сильным мятежом, имевшим место в Новгороде в 1359 г. Резьба «Людо-гощенского креста» весьма архаична, но подкупает непосредственностью и экспрессией.