"Нет человека на земном шаре, перед которым не возникла бы при упоминании Чарли Чаплина маленькая щупленькая фигурка, утонувшая в огромных штанах и растоптанных, не по росту, больших штиблетах. Котелок, усики и тросточка говорят о преуспевании, но какое мы испытываем грустное разочарование, когда наш взгляд скользит по мешковатому сюртуку и спадающим на ботинки "чужим" штанам! Нет, не удалась жизнь. Так талантливо обыгранные, постоянные по контрасту части одежды создали незабываемы по убедительности и по силе воздействия образ, ставший уже символом не только "маленького человека", но и его исполнителя - Чарльза Спенсера Чаплина".
Так из "знаков" (отдельных элементов) складывается "текст" (общее представление), т.е. фундаментальное понятие современной семиотики. "Понятие текста для семиотики очень важно. Оно не обязательно касается только языковых структур. Всякая знаковая структура, передающая определенное целостное значение, есть текст. Например, ритуал, определенное поведение - это тексты с семиотической точки зрения" [60, с.26]. Ансамбль одежды, складывающийся из предметов, имеющих разное значение, да еще отмеченных в свою очередь "знаками" бытия (потертость, следы переделок) в бесконечно варьирующих сочетаниях друг с другом, характерные черты самого владения - это, конечно, текст. Читать эти тексты невероятно увлекательно, особенно если заниматься этим специально.
В качестве "знаковой системы" одежда до того универсальна, что с ее помощью могут решаться задачи прямо противоположные, в зависимости от потребности - передача фактической или ложной информации, например. С помощью одежды бедный пытается казаться богатым, старый - молодым, слишком юный - более взрослым, развратница - невинной, трус - храбрецом. Одежда, таким образом, - средство социальной и культурной мимикрии.
Некогда существовали специальные законы, или, во всяком случае, общественное мнение, ограничивающее право использования одежды в качестве "лжесвидетельства".
"История костюма, начиная с европейского средневековья по XIX век включительно, полна указов и постановлений, ограничивающих не только количество одежды для того или иного сословия, но длину подолов, длину и форму рукавов, глубину и ширину выреза платья (декольте). Стоимость ткани определяла своих потребителей. Платья из драгоценной венецианской парчи (XV-XVI вв) в Италии разрешалось иметь дожам и их дочерям, тогда как знатным горожанкам полагались только парчовые рукава.
Не только характер ткани, но и рисунки имели свое социальное лицо. Шали были специальных рисунков: купеческие, дворянские, деревенские. Даже носовые платки разделялись по чинам и званиям. Кружевной или тонкого батиста - дворянский, фуляровой или клетчатый - для чиновников, бумажный, цветной - для мещан" [25, с.25]. Примеров бесконечно много. Вот хотя бы из "Фауста" Гете. "Ей парни разорвут венок", - говорит Маргарите ее приятельница об их общей знакомой, не проявившей достаточной твердости к поклоннику, - общественное мнение не допускало, чтобы утратившая целомудрие до свадьбы венчалась с атрибутами "порядочной". Валентин, попрекая сестру ее падением, предупреждает: "В цепочке ты форсить не станешь", имея ввиду закон, запрещавший публичным женщинам носить золотые украшения [13].
Человек получил от предков прекрасно разработанную, практически официальную систему "знаковой" одежды, по которой сразу можно было определить и социальное положение, и имущественное, и семейное, и национальность, и прочее. Но сегодня мода так часто утрачивает свой знаковый характер, что нередко затруднительно отличить юношу от девушки, если оба в джинсах да еще с одинаковой прической.
Мы попали в ситуацию, прямо противоположную описанной в самом коротком из "Озорных рассказов" Бальзака, в котором маленькие дети французского короля рассматривают привезенную из Италии картину, изображающую Адама и Еву. Принц спрашивает, кто из них Адам, а кто Ева. Принцесса авторитетно отвечает, что нельзя определить: они не одеты.
За этим примером открывается не только умиляющее взрослых детское "незнание", но и еще весьма существенное для темы нашего разговора положение - одежда (и ее элементы) воспринимается уже не столько как "знак" отличия, свойства, а как само отличие, свойство. Именно этим можно, в частности, объяснить родившийся в моде семидесятых годов ХХ века стиль "унисекс" - "общий пол" - демонстративно одинаковую одежду юношей и девушек. Это очень характерная черта нашего времени, и будущие историки культуры, возможно, будут придавать ей важное значение, ведь это произошло впервые за все время развития цивилизации.
Мода эта не была и не могла быть случайной, она сама знак того, что деление в одежде на слабый и сильный пол перестало быть существенным, а в отношении с "другими" стали важны профессия, выполняемая работа и многие прочие "ролевые" моменты. Характерно, однако, и то, что была "присвоена" мужская одежда, но никак наоборот. Можно сказать, это - закон, согласно которому только низшее подражает высшему и осваивает, перенимает его. (Граф Толстой сменил свое светское платье на мужицкую рубаху только потому, что для него не было на земле никого выше труженика-земледельца). В истории общества женщина слишком долго была унижена и бесправна, а то, что иной раз рабыня превращалась в самовластного тирана - мадам де Помпадур, например, или Ян Гуй-фэй, дела существенно не меняло. Борьба за женское равноправие, начатое "суфражистками" (от suffrage - избирательное право) сто лет назад, в свою программу действий включала завоевание права на ношение мужского костюма и демонстративное появление в брюках. Для того времени это считалось "крайним нарушением порядка", суфражисток часто арестовывали, но бывало и хуже: известно несколько случаев, когда взбесившаяся толпа убивала несчастных женщин, осмелившихся присвоить себе знак-символ мужского превосходства.
Гораздо раньше, еще в XVвеке, в судебном процессе, приведшем на костер Жанну д’Арк, одним из существенных пунктов обвинения было то, что она, пренебрегая божественным установлением, носила мужскую одежду. Жанна не думала о равенстве, она просто делала мужское дело - воевала с чужеземными захватчиками, и ей необходим был для этого специально приспособленный функциональный костюм, но это само по себе уже рассматривалось как одно из главных преступлений против веры.
Запрет на одежду другого пола был не только законодательным, но и очень глубоким внутренним моральным запретом, половая дифференциация была практически во всей истории абсолютно "священной", и столь же священными были ее знаки, заключенные в костюме.
Вот сцена из одного средневекового романа. Прекрасные и знатные дамы в силу обстоятельств и коварства попали в плен, где вынуждены были исполнять обязанности прачек, и босые на снегу стирали белье. За этим занятием застают их рыцари-избавители (брат и жених). Замерзшим красавицам они очень почтительно, с извинениями осмеливаются предложить свои меховые плащи, на что следует гордый ответ одной из них: "Как жребий мой ни плох, никто не должен видеть меня в мужском уборе" - честь дамы, даже в экстремальной ситуации, не позволяла ей согреться мужским плащом.
Еще интереснее, что этот запрет проявляется и в наши дни, порой весьма неожиданно. Художникам-модельерам часто приходится работать с самыми маленькими детьми, трех лет. Иногда надо сделать примерку или показать на совете какую-нибудь одежду для мальчика, а привели только маленькую манекенщицу. Так вот, если она услышит, что "пальто для мальчика" - часто начинаются слезы, "я девочка!" - кричит малышка и ни за что не желает одевать модель, а надеть на мальчика что-нибудь "девочкино" нечего и пытаться. Этот страх малышей перед нарушениями идентификации их личностей проходит у девочек пяти-шести лет, но мальчики остаются непреклонны. Это касается не только платья, они могут отказаться от куртки, которая отличается только расположением пуговиц: у женской они, как известно, слева, мужской - справа.
Кстати, происхождение этого условного знака отличия мужской и женской одежды, имеющего немаловажное психологическое значение, достаточно сложно выяснить. Оно никак не может быть "древним", ведь застегивающаяся на пуговицы одежда получила широкое распространение только в конце XIX века, а на изображениях XVII века мужские жилеты и кафтаны иной раз застегнуты на левую сторону. Тем не менее магия этого чисто формального различия имеет власть и над современным человеком.
Только понимая, насколько глубока традиция одежды как знака половой дифференциации, мы можем понять бурю страстей и протестов, какую в самое недавнее время вызывала мода на женские брюки. В противниках говорил инстинкт. Чем сильнее был протест, тем сильнее был и азарт моды. В иные годы женские модели с брюками составляли до семидесяти процентов всех публикаций в журналах, они являлись необходимой частью и вечерних туалетов, и нарядной одежды. Борьба за брюки закончилась полной победой слабого пола. И вот в самое последнее время в моде, вернее, в предложениях модельеров, наметилось явное снижение интереса к завоеванному. Не знаю, как дальше пойдет развитие моды, но страницы модных журналов хорошо иллюстрируют нынешнее настроение многих модниц, в том числе и молодых.
Кроме обозначения половой дифференциации, очень важной в любой культуре была роль одежды в качестве атрибутики семейного и возрастного статуса человека, особенно женщин. Самым недвусмысленным образом выделялись девочки-подростки, находящиеся под запретом проявления брачного интереса, затем девушки-невесты, наряд которых напрямую должен был приглашать соискателей - женихов, и наконец, наряд замужней женщины как "табу" для посторонних мужчин. У очень многих народов это разделение было связано с прической и головными уборами. У русских замужних крестьянок, носивших по традиции платок, никто и никогда не должен был увидеть даже пряди волос, это было так же стыдно, как если бы ее увидели вовсе голой. До сих пор живет слово - "опростоволоситься", т.е. показаться с непокрытыми волосами, в значении опозориться, попасть в унизительное, смешное положение. Эта норма в отношении причесок во многом общая у славянских народов и народов Азии, и видимо, эта символика относится к индоевропейской древности и к тому же имеет мистический смысл. Вот как, например, об этом говорится в одной из статей по семиотике, где автор разбирает тему на примере большого числа монгольских, среднеазиатских, кавказских и славянских сказок.