«Достаточно лишь напомнить, каким содержанием наполнены понятия “место жительства” и “жилье”, “природа”, “инструменты” или “труд” для современного нерелигиозного человека, чтобы понять, чем он отличается от члена древних обществ или даже от сельского жителя христианской Европы. Для современного сознания физиологический акт (питание, половой акт и т.д.) – это обычный органический процесс, даже если число окружающих его табу (правила поведения за столом, ограничения, накладываемые на сексуальное поведения “добрыми” нравами) весьма велико. Но для “примитивного” человека подобный опыт никогда не расценивался как только физиологический. Он был или мог стать для него неким “таинством”, приобщением к священному.
…Священное и мирское – это два способа бытия в мире, две ситуации существования, принимаемые человеком в ходе истории»[22].
Первобытные верования сменились развитыми религиями античности, на место которых в свою очередь пришли религии монотеистические, но восприятие мира, в сущности, осталось прежним. На мой взгляд это именно так, ибо мировосприятие есть не столько продукт идеологической надстройки (религии), сколько следствие господствующего образа жизни. Мировосприятие изменяется в процессе взаимодействия внешних объективных условий и субъективной идеологии – если угодно, воспитания.
В массовом порядке такое изменение началось именно в Новое время. Механистический материализм, складывающаяся научная парадигма, основанная на принципах объективного физического эксперимента, сделали главным объектом внимания науки и массового мышления именно предмет, вещь, которую можно пощупать.
Естественно, что и музейное дело стало действовать в тех же самых рамках, сконцентрировавшись на предметах-вещах. Ценность нематериальных объектов культурного наследия начинает осознаваться по-настоящему только сейчас.
Процесс смены миропонимания с, так сказать, «натурфилософского» на естественнонаучный запустил сложный механизм утраты общественной памяти. Тому поспособствовали самые разные обстоятельства, рассматривать которые, видимо, не совсем уместно (да и конкретное содержание их по сей день остаётся спорным). Кардинально меняется сам способ сохранения общественной памяти.
Конечно, на деле процесс этот начался достаточно давно – надо полагать, тогда, когда традиция устной передачи сакральных знаний сменилась традицией письменного их сохранения. На место эталонного образца для подражания, диктующего образ жизни («так поступали предки, ставшие богами, так надлежит поступать и нам»), приходит необходимость зафиксировать, сохранить прошлое в доступном и понятном виде.
Без сохранения знаний о прошлом самое понятие «общественная память» лишается смысла. Вот почему появление учреждений, которые хранили и репрезентировали бы то, что позволяет сохранить эту память, стало насущной общественной задачей. Что и привело к возникновению музеев в современном понимании этого слова.
Функция хранения перешла к музеям, они как бы унаследовали её от социальных институтов религиозного характера. Эту мысль можно, конечно, оспорить, ведь регалии хранят не в религиозных учреждениях. Однако музеи сохраняют не только и не столько предмет. Уникальность музеев в том, что они оказались способны передать ещё и «ауру» прошлого, то есть отношение к предметам, как бы записать их общественную роль, значение.
Даже хранение сугубо материальных ценностей может быть рассмотрено с этой точки зрения. Важны не те или иные ценности как таковые, важны ценности в контексте истории – как трофеи, подарки, памятные предметы. Надо полагать, именно поэтому в Оружейной палате, например, сохранялись не только драгоценные вещи. С этой точки зрения музеи изначально способны сохранить нечто, что обладает качествами «идеального объекта» – такого же, каким являются и объекты нематериального культурного наследия. Едва ли будет преувеличением сказать, что это «нечто» и составляет существенную часть ценности нематериального культурного наследия. Очень значимую с социальной точки зрения часть.
М.Е. Каулен совершенно права, утверждая, что именно традиция, традиционность является ключевым понятием при разговоре об объектах нематериального наследия. Однако поскольку само это слово относится к категории неспецифических, т.е. таких, в которые разные люди вкладывают свой собственный смысл, отличный от представлений других людей, все определения традиции страдают известной неполнотой[23].
Не так важно, что именно мы храним в музеях: исторические предметы, произведения искусства, объекты живого мира, технологии... Однако принципиально важно, какую роль они играют в нашем общественном сознании. В том числе – историческом. Не кажется преувеличением утверждение, что с того момента, как мировоззрение в обществе приобретает всё более научный характер, то есть лишается статуса чего-то священного, музеи замещают – сначала лишь в малой степени, а со временем всё больше и больше – религиозные институты. Выражение «храм науки» применительно к музею оказывается удивительно уместным.
Человек, отказавшийся от веры в высшие силы, всё равно нуждается в какой-то вере или в чём-то, что может её заместить. Атеизм есть своеобразная форма религии.
60–70-е гг. минувшего (двадцатого) века можно назвать временем музейного бума в СССР. Многие очень хорошо помнят, как приходилось часами стоять в очередях, чтобы попасть на какую-нибудь выставку скифского золота в ГМИИ, на экспозицию И. Глазунова в Манеже. Да и в «рядовых» провинциальных музеях народу бывало предостаточно…[24]
Не связан ли такой всплеск интереса с постепенным крушением веры в господствующую идеологию, в скорое наступление «светлого завтра»? А если добавить к этому ещё и яростную атеистическую пропаганду?
Итак, музей сохраняет не только и не столько предмет, но некий объект, обладающий социально значимой информацией. Неотъемлемым свойством объекта, помещённого в музейную среду, является не только его способность сохраняться как артефакт, но и выступать в роли носителя (или, быть может, репрезентатора) общественной памяти. Иными словами, любой музейный объект в той или иной степени является/становится идеальным. Или, иначе говоря, объекты нематериального наследия в «непроявленном» виде присутствуют в музеях изначально. Они являются неотъемлемой частью музейных объектов вообще.
На мой взгляд, это означает, что музей в «скрытой» форме является аналогом культовых сооружений, своего рода хранителем священного обычая, нематериального наследия, каковым является пресловутая память о прошлом. Здесь имеются в виду, конечно, исторические, археологические и т.п. музеи в первую очередь. Люди недаром воспринимают такие музеи как место, где можно прикоснуться к своим истокам. Музеи естественнонаучной направленности призваны помочь понять окружающую реальность и т.п., что тоже является своеобразным «прикосновением к истокам».
Религиозная система восприятия мира имела сходные задачи: объясняла, почему мир именно таков, и указывала место человека и других объектов в окружающей реальности.
Едва ли, правда, с предложенным видением согласятся музееведы – авторы следующих слов:
«Современному пониманию присуща прагматическая идея рациональности, тогда как далеко не все, что необходимо для жизни, является необходимым в быту, и не все в жизни определяется “пользой”, и далеко не все может иметь исчерпывающее объяснение. Поэтому раньше люди культивировали и придавали сакральное значение именно тому, что были не в состоянии понять или объяснить»[25].
Демонстрируя непонимание смысла термина «сакральное» в разговоре о музейной педагогике, авторы приведённого высказывания как бы вычеркивают его и из музейной действительности в целом (кстати, и в самой цитате в результате возникает внутреннее противоречие, рассматривать которое здесь, видимо, неуместно). И дело не только в неверности суждения.
Атеистическое советское воспитание отказывало сакральному, то есть священному в праве на существование. Это и накладывало на наше мировоззрение весьма специфический отпечаток, изложенный в приведённом высказывании. Однако то, что люди «были не в состоянии понять или объяснить» вовсе не обязательно священно. Напротив, манипулируя представлениями о священном, они объясняли и пытались понять нечто.
Традиционное мировоззрение, по убеждению многих современных исследователей, будучи ненаучным в современном понимании, обладает по сравнению с нынешним рядом преимуществ: оно более экологично, оно ставит человека на другое место в структуре Мироздания и пр.
Сохраняется и выражается это мировоззрение в первую очередь посредством культурной традиции, в объектах духовного наследия. И сохранение их без этой принципиально важной составляющей, бессмысленно.
Это показывает нам направление, в котором нужно искать, что именно мы сохраняем, говоря об объектах нематериального культурного наследия. Показывает необходимость понимания их сущностного, глубинного содержания.
Конечно, можно было бы ограничиться сугубо «механистическим» подходом, пытаться объяснить необходимость их сохранения и сущность сугубо утилитарными методами. Но музей – не только научное учреждение, где хранятся, изучаются и доступны для обозрения некие предметы прошлого. В идеале музей, имеющий дело с объектами нематериального культурного наследия, призван передавать саму атмосферу, делавшую возможной бытование этих объектов. Вот почему выше говорилось о том, что, возможно, возникнет необходимость появления нового типа музеев.
Для оценки общественного значения музейных объектов нематериального наследия есть смысл подвести кое-какие итоги сказанному в предыдущем тексте.