Кроме того, в летописях Чингисхан характеризуется, как братоубийца. О том, что Темуджин и Хасар договорились убить Бэгтэра, рассказывается и в «Золотом сказании», и в «Драгоценном сказании»: они рассказывают своей матери: «Сегодня Бэгтэр отнял пойманную в сети рыбу, отнял жаворонка, простреленного стрелой Хасаром. Мы убьем Бэгтэра». Тем не менее, в некоторых летописях этот факт замалчивается, например, в сочинении Рашпунцага «Хрустальные четки» говорится о том, что Бэгтэр умер сам. В трудах современных авторов говорится, что Бэгтэр умер от ран, полученных в сражении. А «Желтая история» и вовсе не упоминает об убийстве Бэгтэра Темуджином.
Бурятский монголовед Балданжапов отмечает, что по личностным качествам Темуджин значительно уступал своим братьям: «Хасар – воплощение всех добродетелей и героизма. Он честен и справедлив. Чингис же в противоположность ему коварен, несправедлив, вспыльчив». Как иллюстрация к этому – неблагодарное отношение Темуджина к братьям Хасану и Бэльгудэю. В «Золотом» и «Драгоценном» сказаниях упоминается, что Хасан и Бэльгудэй, отличившиеся в бою с тайчудами, нанесли обиду Чингисхану, поскольку Бэльгудэй в пылу сражения посадил его на коня левой рукой, что было воспринято, как знак неуважения. Это привело к ссоре братьев, поскольку Хасан и Бэльгудэй были уверены, что «владыка завоевал чужие племена лишь благодаря меткости Хасара и силе Бэльгудэя». Но и здесь в летописях нет единства: сказания XVII и XIX вв. о ссоре не упоминается. Подобная тенденция наблюдается и в случае с эпизодами, трактующими отрицательные качества Чингисхана: если в ранние летописи, особенно 2 «Золотых сказания» содержат эти эпизоды, то начиная с XVII в. летописи избегают этих сюжетов. Это – отражение процесса превращения Чингисхана из героя с эпическими чертами в образ идеального литературного героя.
Так, например, в некоторых сказаниях, получивших значительную «буддийскую обработку» и обработку китайской философией, Чингисхан обладает чертами идеального правителя. Влияние буддизма на монгольскую литературу в XVII в. очевидно. Например, Лувсан Данзан в своем «Золотом сказании» утверждает, что рождение Темуджина предсказал сам Будда: согласно этому преданию Чингисхан должен был появиться на свет через 3250 лет после нирваны Будды. Судя по всему, сам Чингис также верил в это предание, несмотря на то, что был шаманистом. В «Золотом сказании» есть любопытная легенда о том, как после похода на Тибет Чингис отправился в Индию; в пути на перевале Чадагрик к нему подбежал дикий однорогий зверь и трижды поклонился хану. Тогда хан сказал: «Говорят, это место, где родился Будда. Здесь не знающий речи дикий зверь поклонился. Если пойдем, что будет? Вероятно, небесный отец отговаривает», и повернул обратно. Автор возводит Чингисхана в ранг истинных буддийских правителей, тем самым, закрепляя его культ в монгольской историографии. У Лувсан Данзана Чингисхан – пример преданности интересам государства. Кроме того, в «Золотом сказании» Чингисхан – хранитель и создатель народной мудрости: ему, например, приписывается ряд поучений к братьям и сыновьям:
Не бойся, что далеко: пойдешь – доберешься,
Не бойся, что тяжело: поднимешь – преодолеешь,
Зубы, которыми едят мясо – во рту,
Зубы, которыми едят людей – в мыслях,
Телом крепкий побеждает единицы,
Душою крепкий – побеждает множество.
И впредь будете переходить реки широкие,
Совершать походы дальние,
Будете править множеством стран,
Покорив тело, покорите душу,
Если покорена душа,
Тело не уйдет никуда.
Таким образом, как мы выяснили, монгольское словесное искусство, испытанное за время своего развития иноязычным влиянием, демонстрирует огромное разнообразие в жанрах и источниках. И, что характерно, образ Чингисхана меняется в зависимости от источника. Прежде всего, Чингисхан – реальный исторический деятель, однако, попав в монгольский фольклор, его образ преобразовался соответствующим образом: он приобрел черты культурного героя, сакрального источника монгольских обычаев, навыков, народной мудрости.
В «Сокровенном сказании…», которое до сих пор, в силу своей многожанровости, не имеет в современной науке жанрового обозначения, будучи слишком «эпичным для летописи» и «слишком историчным для эпоса», образ Чингиса все-таки тяготеет к эпическим персонажам. Летописи же, как, например, «Желтая история», ставят Чингисхана на центральное место, но уделяют его личности не так много внимания.
Другое дело, сочинения, испытавшие влияние китайской исторической литературы. Это влияние привело к созданию литературного образа Чингисхана – идеального правителя, создателя великого и гармоничного государства, великодушного и строгого хана-отца.
Тем не менее, стоит отметить, что Чингисхан – сакральный герой самоидентификации монголов и центральная фигура монгольской литературы, все же не завладел всем пространством словесного искусства. Так, например, образ Чингисхана почти не встречается в сказочном фольклоре Монголии или волшебно-приключенческой литературе, поскольку его образ слишком историчен с одной стороны и слишком сакрален – с другой. Не приняла Чингисхана и буддийская письменная традиция. Легенд буддийского характера о нем мало, и все они имеют, в основном, локальный характер. Таким образом, Чингисхан – преимущественно герой монгольских мифов, преданий и сказаний. Как бы то ни было, в образе Чингисхана в монгольском фольклоре и литературе отразилась вся история монгольской словесности (поскольку Чингисхан появился на международной арене одновременно с возникновением в Монголии письменности), ее специфика, внутренняя структура и характер.