Другой смысл российской духовности — в ее эзотеричности. Эзотерическое — это не обязательно запредельное, тайное, дело в другом (см.: [130; 131; 137]). Эзотерическая личность больше верит в тот, подлинный мир, чем в этот, обыденный, живет не столько здесь, сколько там. При этом нельзя понимать дело так, что такая личность просто воображает, грезит, пребывает, как говорил Платон, в состоянии творческого безумия. Нет, она полноценно живет в своем творчестве, в размышлении о мире, в стремлении понять последние проблемы жизни и бытия. Эзотерическая личность каждый раз заново рождается во всем этом и через это. Для русского интеллигента конца XIX — начала XX в. духовный эзотеризм сделался буквально образом жизни, заслонил собой обыденную жизнь с ее практическими заботами и проблемами.
Соединение эзотерического отношения к жизни с неукорененностью или, как сегодня говорят социологи, маргинальносты, еще одна особенность российского менталитета. В России со второй половины XIX в. всегда было много неукорененных (оторвавшихся от своего сословия и культурной почвы) людей, но самое грустное, что неукоренен был и значительный слой образованного общества. Еще Гоголь писал о недообразованности и беспочвенности русского человека, о том, что нигде не видно настоящего гражданина. Декабристы, хотя и выказали образец гражданственности, но были и не с дворянством и не с народом; и значительно позже, когда сформировалась, так сказать, чеховская интеллигенция, она также была в значительной мере неукорененным слоем общества. Русский интеллигент предпочитает жить в мире книг, идей, размышлений, духовной работы, где, конечно же, приятнее, чем в серой, а порой и страшной российской действительности. Таким образом, понятие российского менталитета довольно сложное. Однако что из этого следует?
Говорят, что в России важно ответить на два главных вопроса: кто виноват и что делать? На первый можно ответить так — никто не виноват, если, конечно, не считать виноватой нашу собственную природу, поэтому нечего искать виноватого или козла отпущения, лучше внимательно посмотреть на себя в зеркало. Ответ на второй вопрос предполагает как раз рассмотрение нового понимания реформ и модернизации.
Первое соображение. Наша культурная и человеческая сегодняшняя неготовность к западным реалиям (правам, свободе, гражданскому обществу и т.п.) вовсе не означает, что они не верны или что мы не сможем их достичь, не сможем к ним приобщиться. Другое дело, как, когда и какие для этого необходимы условия. В этом отношении я не разделяю мнение тех, кто, указывая на наше историческое и культурное своеобразие, на этом основании утверждают, что и жить мы должны иначе, что на нашей почве не действуют законы и ценности, характерные для западной цивилизации. Более вероятно, что для них просто еще не сложились условия. Однако условия иногда можно и создать. Вопрос в другом — захотим ли мы тратить огромные, возможно, титанические усилия на создание таких условий.
Второе соображение. Нам необходимо приобщиться к этим реалиям, это условие и выживания России, и ее возрождения, и обретения россиянами достойного места и положения среди других народов. Ведь Россия — это не только "остров", как утверждает в интересной статье в "Полисе" (см. [170]) В.Л. Цымбурский, и не просто автономная культура, на чем настаивали славянофилы, и даже не только платформа, связывающая Запад и Восток, Европу и Азию. Россия еще и часть мировой системы, один из культурных потоков мировой цивилизации. Сегодня никто, даже такая большая страна, как Россия, не может развиваться сама по себе и автономно, по сути, быстро складывается мировая экономическая система, глобальная мировая цивилизация и культура. У нас общая судьба со всеми другими народами. Только так, мне кажется, можно понимать выживание, возрождение, обретение достойного места России. Тем не менее нельзя игнорировать и другие взгляды на конечную цель наших усилий.
Например, Ю. Громыко, выражая позицию многих современных участников политического дискурса, утверждает, что "по всем позициям, которые выделяются сегодня либеральной формой познания, могут быть выстроены свои собственные противопоставления:
1. Участие России в международном разделении труда... — Умеренный изоляционизм, частичное игнорирование принципов и форм международного разделения труда...
2. Россия должна догонять другие страны — в частности, осваивать технологический уклад, который будет основным в XXI веке... — Россия должнапрограммировать свой собственный технологический уклад безотносительно к движению лидеров мирового технологического развития...
3. Россия должна войти в цивилизационное пространство и уравняться по множеству параметров с богатыми государствами. — Россия не должна создавать единые конвертируемые формы жизни с Западом" [56. С. 10].
Более интересным мне кажется размышление Цымбурского. "Россия, — пишет он, — несомненно, консервативная сила нынешнего мира. Вопрос лишь о том, обязана ли она в понимании этого консервативного принципа совпадать с "мировым цивилизованным" или нет... Не оптимален ли для России такой вариант геополитического консерватизма, который сохранит нынешний мир до поры до времени в равновесии между силами статус-кво и силами дестабилизирующими, в равновесии нестабильном, напряженном на несколько десятилетий, при котором ни революция не вырвется с Юга и не ударит по России — ни "мировое цивилизованное" нас не пожрет ради лишних гарантий своей стабильности? ...Ведь среди наработанных человечеством "великих идей" есть и такая идея — кстати, очень убедительно культивировавшаяся в Америке в изоляционистские 30-е, — как идея "грядущей расы", временно самоустранившейся из окружающего мира, сконцентрировавшейся, зреющей и ждущей, пока господствующая цивилизация себя истощит и подорвет... Побережем русскую кровь как единственный залог когдатошнего более приемлемого для нас порядка и предоставим всему, что не требует от нас участия, совершиться без нас" [171. С. 116, 117].
Сегодня реакция многих на реформу состоит в указании на ее нереалистичность, неприемлемость для определенных слоев населения, неучет ею сложной природы российской действительности. Постепенно становится понятным, что цель реформы — это не просто желаемое состояние экономики и общества, как их понимает правящая элита, а состояние, скорректированное с учетом реальных социокультурных ограничений и реального опыта реформирования. Нужно понять не только, что мы хотим (и кто это мы?), но и что мы можем. Понять, какую цену мы за это готовы заплатить. Понять, что мы делаем и что реально получается из наших усилий. Понять существующие ограничения. И в контексте такого понимания попытаться сформулировать цель реформы, причем понятно, что она может меняться по мере уяснения того, что будет реально получаться.
Третье соображение. Пока реформы идут медленно и часто не получаются. Не беда, будем учиться, будем создавать, выращивать культуру, в которой образование станет сутью жизни. Такая культура уже была. Это средние века. Вся средневековая культура, как верно замечает С.С. Аверинцев, напоминала собой "школу". Идея Страшного суда заставляла людей средних веков учиться, преодолевать в себе "ветхого" человека, выращивать человека "новозаветного" — христианина. Перед нами альтернатива не менее серьезная: или мы растворимся в цивилизационной среде других народов и культур (возможно, пройдя при этом югославский путь), или выживем, возродимся, и нас будет за что уважать. Пока не за что. Мне лично приятно читать, когда некоторые наши руководители прямо говорят: "Да, я не знаю, но я учусь".
Четвертое соображение. На сложную ситуацию, сложную среду и ответ должен быть сложным. Сейчас же нередко у нас в ходу простые ответы на сложные ситуации. Ведь кажется, что естественней, чем такое рассуждение: сначала мы поднимем экономику, ну а потом дойдет очередь, да и то не сразу, до образования и культуры. Все наши действия достаточно простые, развертывающиеся или в плоскости экономической или в политической. И идеология "соцаального действия" простая — идеи модернизации, не учитывающие ни реалий культуры, ни реалий сознания, ни многих других российских реалий. Сейчас, например, многие ищут виновных в неудачах, постигших страну. На мой взгляд, главный виновник — наше упрощенное понимание социального действия, наши попытки простых действий в сложных, многомерных ситуациях.
В целом, говоря о социальном действии, необходимо различать две стратегии — жесткой и мягкой модернизации. Идея жесткой модернизации, как мы уже отмечали, это ориентация на продвинутый в культурном отношении образец (например, западный), создание и реализацию программ модернизации, определение ресурсов, обеспечивающих реализацию таких программ. Программа жесткой модернизации предполагает опору на группу населения и субъекты ("элиты"), заинтересованные в реформах и модернизации общества. Положительный аспект этого сценария — относительная ясность решений, поскольку существуют образцы и можно опереться на элиту, которая сегодня имеет государственную поддержку. Отрицательные аспекты в следующем: углубляется конфликт между элитой и консерваторами, не учитываются исторические и российские ограничения и реалии (в частности, неподготовленность, во всяком случае сегодня, населения и субъектов к модернизации в западном ее понимании).
В сценарии мягкой модернизации модернизационные предложения корректируются и видоизменяются под воздействием ряда факторов: требования учитывать исторический старт страны, традиции, ценности; необходимость реализации установок культурной экологии, а следовательно, необходимость удовлетворить интересы и потребности разных групп населения и разных этносов (народов и национальностей); отслеживание готовности и адаптации населения и субъектов к нововведениям и другим модернизационным воздействиям; реализация ряда политических и этических принципов (например, поддержка молодежи, новых сфер деятельности, малооплачиваемых слоев населения). Однако стратегия мягкой модернизации предполагает два условия: а) относительно высокую культуру основных субъектов социального действия и б) понимание ими необходимости модернизационных изменений.