Неплохо работает для достижения компромисса приём «боковой тактики». Бывает, что оппоненты и выдвигаемые ими аргументы наступают единым фронтом. Тогда целесообразно выделить часть проблем, согласовать мнения по ним, затем постепенно переходить к следующим моментам.
Рассказывают , будто в самом начале перестройки приснился Михаилу Сергеевичу Горбачёву вождь всех времён и народов товарищ И.В. Сталин и предложил свой план интенсификации политической и экономической жизни страны :
- Первое: расстрелять всех противников перестройки как врагов народа. Второе : расстрелять делегатов Первого съезда народных депутатов. Третье: выкрасить Кремль в зелёный цвет.
- Почему в зелёный? – удивился Горбачёв.
- Как я понимаю, у нас возникли разногласия только по третьему пункту программы…
Приём «боковой тактики » удачно сочетается с уловкой «заронить идею » и используется при выраженном неравенстве партнёров (например, один из них профессионально сильнее либо пребывает в убеждении, что яйца курицу не учат). Тогда единственным способом донести идею до партнёра является невинная хитрость преподнесения информации, своеобразная ни к чему не обязывающая болтовня, а на самом деле – сообщение с подтекстом.
Когда ситуация складывается, мягко выражаясь, не в вашу пользу, а нужный сильный аргумент, как на зло, не отыскать, прибегают к такой уловке, как оттягивание возражения и другой реакции. Отсрочить ответ, который требует партнёр, можно:
- ставя дополнительные уточняющие вопросы якобы для уяснения частных позиций, пополнения информации;
- начав своё сообщение «издалека », с чего-то, имеющее отдалённое отношение к обсуждаемому вопросу;
- с помощью создания искусственной паузы.
Виртуозы переговоров тем и отличаются от остальных, что в напряжённой обстановке способны во имя заполнения паузы произносить блестящие, гладко отшлифованные речи… ни о чём.
К уловке оттягивания возражения прибегают не уверенные в своей правоте, теряющиеся в присутствии высокого начальства и в атмосфере серьёзных переговоров люди. Приём также даёт временную передышку утомившимся, растерявшимся из-за психической напряжённости деловой беседы, сомневающимся не выдать своего отчаянного состояния невербальными сигналами: не суетиться, не жестикулировать сверх меры, не ускорять речь, не изменять тональность высказывания и т. п.
Вернёмся к рассмотрению корректных приёмов убеждения партнёра. Если путём достижения компромисса договориться не удаётся, можно обратиться к другим приёмам и уловкам.
Ссылка на удачные доводы партнёров – предоставление им инициативы.
Приём вписывается в известные тактические рекомендации «не доказывай лишнего», «переложи на другого бремя доказательств». Вполне лояльный приём, если учесть, как мало среди нас желающих принять ответственное решение, особенно в критической ситуации.
В менее масштабных межличностных столкновениям применение приёма выглядит примерно так:
- Подсудимый, почему вы отказываетесь от последнего слова?
- Думаю, это лишнее, господин судья. Всё, что нужно было сказать, изложил мой адвокат, а всё, чего говорить не стоило, сказал прокурор.
Упреждающая аргументация – перехват инициативы.
В данном случае речь идёт не о самостоятельном тактическом приёме, а о лояльной уловке. Аргумент заменяется неким «вопросом на засыпку », отвечая на который оппонент с опозданием обнаруживает несостоятельность своих контрдоводов (ещё до того, как намеревается пустить их в ход).
Пришёл к Фёдору его приятель, он же – давний должник. Помялся на пороге и начал:
- Старик, я к тебе с просьбой…
Фёдор, не будь дураком, сообразил, что за сим последует просьба дать ещё денег, и пустился на хитрость:
- Вася, у меня к тебе такое предложение: что бы ты ни просил, я всё исполню, но у меня встречная просьба – сперва ты исполни мою, а потом я твою. Идёт?
- Да друг сердечный. Ради тебя я на всё готов, - опрометчиво согласился Василий.
- Тогда слушай. Я тебя умоляю: не проси больше у меня в долг…
Коммуникативные качества речи
Понимание норм литературного языка не имеет пока желаемого и нужного единообразия. И это касается не только вопроса о том, что такое норма, но и вопроса о том, все ли структурные уровни языка имеют норму, а если да, то чем эта норма специфична на каждом уровне.
В частности, совсем неясно, имеет ли норму лексический и лексико-семантический уровень литературного языка. Одни авторы такую норму предполагают и говорят о ней, другие — предпочитают о ней промолчать. Есть и такие, кто в ее существовании сомневается. К числу сомневающихся должен отнести себя и автор этой книги.
Но если так, норма воспринимается и применяется в результате действия речевого автоматизма; если норма усвоена, нет колебаний в выборе языкового варианта — есть «правильно» и «неправильно», «так говорят» и «так не говорят». Все это хорошо применимо к произнесению фонем и их вариантов, к месту ударения в слове, к образованию форм слова и самих слов, к построению предложений и к типам интонирования. Однако все это не применимо или применимо с какими-то сложными оговорками и сомнениями к употреблению в речи слов и их значений.
Выбор слова и его значения для введения в речь регулируется скорее не нормой, а целесообразностью. Об этом, между прочим, убедительно говорит авторское редактирование текста. Пушкин и Л. Толстой, Чехов и Маяковский в большинстве случаев заменяли одно слово другим, а другое — третьим и четвертым не потому, что первое слово было неправильно: оно было неточно или неуместно, не вступая в противоречие с указаниями толковых словарей и грамматическими предписаниями. В использовании лексики и лексической семантики речевой автоматизм не срабатывает или оказывается недостаточным. Требуется соотнести речь и с языком, и с сознанием, и с действительностью, и с условиями общения для того, чтобы найти единственно нужное размещение единственно нужных слов (по убеждению Л. Толстого).
Было бы очень просто читать студентам доступные и понятные лекции, вести действенную пропаганду, создавать образцовые художественные тексты, если бы выбором и применением слов и их значений управляла норма. Но она всем этим не управляет. И поэтому остается неясным, что называют лексической нормой ее защитники.
Требует обновленного осмысления старое различение выразительных и изобразительных средств языка (или речи?). По смыслу терминов получается, что одни — «выражают», другие — «изображают»; одни как будто соотнесены с сознанием, другие — с миром вещей. Антитезы, повторы, анафоры — выражают, эпитеты, метафоры, метонимии — изображают.
Но ведь в речи функции выражения и функции изображения очень часто объединяются, сливаются и их носителями оказываются одни и те же средства языка. «Ты как отзвук забытого гимна в моей черной и дикой судьбе» (А. Блок) — какие слова и их сочетания «выражают», а какие «изображают»?
Деление средств языка на изобразительные и выразительные воспринимается в наше время как очень традиционное и едва ли оправдываемое фактами. И вместе с тем это деление хочется как-то принять и сохранить — может быть, с большими теоретическими поправками.
Напрашивается, например, попытка «изобразительность» отдать лексике и семантике, а «выразительность» — синтаксису. Но ведь и слова не только «изображают», но и «выражают»; коммуникативное качество выразительности создается своеобразием организации в речи средств языка, включая и лексику, и ее семантику.
Может быть, следует принять термин «изобразительно-выразительные средства языка», уже известный современной науке? Этот термин не требует обязательного разграничения «изобразительности» и «выразительности» и позволяет строить типологию изобразительно-выразительных средств уже на прочной базе языковой структуры (лексические изобразительно-выразительные средства, словообразовательные, морфологические, синтаксические, интонационные, фонемно-акцентологические). При этом не упускалась бы возможность замечать изменение «силы» выразительности (или изобразительности) при переходе от одного структурно-языкового типа изобразительно-выразительных средств языка к другому. Таким образом, удалось бы сохранить традиционную идею изобразительности лексики и выразительности синтаксиса, придав ей более гибкое и более верное осмысление и применение-
Как же изобразительно-выразительные средства языка используются речью для формирования и функционирования ее коммуникативного качества — выразительности? Может ли быть выразительной речь, если в ней нет изобразительно-выразительных средств языка? Если принять во внимание то, что изобразительно-выразительные средства применяются, как правило, и, прежде всего в речи художественной, поставленный ранее вопрос можно переформулировать: может ли быть выразительной нехудожественная речь (публицистическая, научная, деловая)?
Но на этот вопрос ответ подсказывается нашим речевым опытом: да, и публицистическая, и научная, и даже деловая речь может быть в той или иной степени выразительной. Какими средствами языка и какой их организацией в структуре речи это достигается?
3. Уже упоминалось о том, что одно и то же коммуникативное качество речи может обосновываться двумя или даже тремя отношениями языковой структуры речи к неречевым структурам.
Так, точность речи зависит не только от соотношения речь — мышление, но и от соотношения речь — действительность. Чистота речи регулируется не только соотношением речь — язык, но и соотношением речь — сознание (его нравственные аспекты).